Убийца

— Отпустите мне грехи, святой отец, — шептал убийца в конце исповеди дрожащими губами. Лихорадочно блестели его глаза — глаза больного человека. Не всякий готов пойти на убийство. Не всякий готов признать свою вину. — Но я не могу, не могу сознаться полиции в своём преступлении, — отвечал он на увещевания. Отец Браун был упрям, упрям как всегда. Твёрд в своих принципах. Преступник должен понести наказание — на земле или небесах. Угрозами нельзя вымолить прощение. Абсурдно насильно требовать отпустить грехи. Покаяние должно идти изнутри, и разве имеет смысл ложь о том, что грехи отпущены, когда человеком движет лишь страх ада? Убийца и священник молча смотрели друг на друга, пока лицо первого не исказилось гримасой безумного отчаяния. Резкий взмах руки — и кровь заструилась по тонкому лезвию. Боль заполнила сознание. Нож провернулся и резко дёрнулся наружу, разрывая ткань сутаны, которая становилась алой, горячей и влажной прямо на глазах. Грех. Грех. Грех. С неистовством ужаса и отчаяния убийца бил ножом снова и снова. И, ощущая, как нутро превращается в кашу, сквозь пелену боли, лежа в луже собственной крови и понимая, что сознание ускользает от него, отец Браун чувствовал скорбь. Скорбь по одной окончательно заблудшей овце.