Гилберт Блайт с детства хотел быть доктором…
Гилберт Блайт учился читать на учебниках по анатомии…
Гилберт Блайт не по годам умный, и он старше малышки Энн на три года…
«Гилберт Блайт учится с нами в одном классе, хотя, я уверена, он знает даже больше, чем наш учитель» — однажды сказала Диана Энн. Прошло три года с первого знакомства между Морковкой и Наглецом. Много утекло воды с этого времени. Общие невзгоды, и радости примирили детей, а школьное соперничество стало привычным актом дружеского «пинка» к постижению наук. «Я мог бы помочь тебе с геометрией» — однажды предложил Блайт, — «Конечно, чтобы уравнять наши шансы. Когда ты так несправедливо отстаешь от меня, учиться становится неинтересно…» С тех пор они проводили вместе вечера: «помощь» перешла в веселое обучение вместе. А школьные стены перестали быть единственным местом для их споров и обсуждений. — Энн. Ты такая чудесная! — молодые люди сидят в лесном домике, занятые своими делами: Энн пишет очередной рассказ, а Гилберт читает учебник анатомии. Иногда он отрывается от книги и задумчиво смотрит на рыжеволосого ангела со сведенными бровками в напряженно-задумчивом выражении лица. — Что? — серые глаза задорно блестят, смотря на парня. — Да я имею твои познания в литературе… Ты так глубоко ее понимаешь! Этому нельзя не восхититься! — Ага, Доктор, — Гилберта Блайта уже давно прозвали так, из-за его познаний в медицине, — Выкручивайся лучше. Как проходит стажировка в Шарлоттауне?.. Очередной школьный день для Энн Ширли-Касберт не предвещал ничего особого. Пожалуй, кроме странной тянущей боли внизу живота все было как всегда. М-р Филипс снова устроил соревнование между мальчиками и девочками. По очереди каждый должен был назвать слово по буквам. Все шло прекрасно, только боль Энн ощущалась все отчетливей. И если раньше девушка считала, что боль надуманная ее бурным воображением, к середине урока русского языка мысли о собственных ощущениях постепенно заполоняли голову. Тем временем у доски незаметно остались лишь Энн и Гилберт. Их борьба могла продолжаться настолько долго, насколько хватало запаса сложных слов в голове м-ра Филипса и его терпения. А класс громко поддерживал ребят, хлопал и радовался, ожидая, кто же одержит победу? Чаще всего первым сдавался мистер Филипс или кончался урок. Но в этот день меж юношей и девушкой чувствовалось напряжение: Касберт без привычного энтузиазма в горящих голубых глазах чеканила слова, ее мысли плыли, каждый ответ сопровождался неуверенными паузами. Конечно, никто не замечал изменений в поведении рыжеволосой: как она складывает ручки чуть ниже живота, как хмурит бровки, нервно закусывает губу. Никто, кроме Гилберта Блайта. Он и сам отвечал в этот день пространно. Болезненный вид девушки волновал юношу больше, чем глупое соревнование, которое терпел Блайт только из-за приятного соперничества с Энн (Гил любил ловить ее горящий взгляд, улыбку, смотреть на вздернутый носик девушки). В конце концов юноша сам окончил их «борьбу», сделав неглупую (чтобы не подставить свою репутацию), но все-таки ошибку, и молодые люди вернулись на свои места. Уже за партой Энн ощутила заметное успокоение и почти незаметно выдохнула. Этой ночью Энн кажется, что разверзлось жерло ее собственного ада (она не сказала это вслух, но очень громко подумала, настолько, что эта мысль напугала её своей дерзостью). Девушка проснулась в агонии. Живот болел так, сильно, что Энн казалось она совершенно точно умирает. Рыжеволосая заныла в подушку, боясь разбудить Мариллу и Метью своим шумом. Лампа была зажжена дрожащими, слабыми руками (спички никак не зажигались, ломались, а огонь никак не переходил на фитиль). Увиденное при свете ужаснуло, сердце пропустило ударил, и, казалось, вообще перестало биться, Энн забыла дышать, двигаться, она застыла в испуге. В ее мире были лишь большое кровавое пятно на простыне, кровавая ночная рубашка и огромные голубые глаза, смотрящие на все.Неужели она умирает? Нет! нет! Так не может быть! Это не должно так закончится!
Ей требуется время на самообладание, и вот уже запачканные вещи собраны, вода вскипячена. Как можно тише, чтобы не разбудить домашних, Энн старательно пытается отмыть вещи, и думает, как сказать Марилле и Метью свой страшный диагноз. — Что за шум? — вопреки всем стараниям из своей комнаты спустилась старая хозяйка Зеленых крыш, — Энн, ты устроила настоящий погром… Ты плачешь? — О, Марилла! Простите меня! Я разрушила ваши надежды, — не переставая тереть ткань, причитала девушка, — Вам надо было сдать меня обратно и взять мальчика, он то не принес бы вам стольких проблем. — Да расскажи мне наконец, что произошло! — как ни пугало женщину состояние Энн, она не любила ее долгих «заходов» на тему. — Я умираю, Марилла! Не знаю, что произошло, но это что-то очень плохое! Наверно я умру быстро и мучительно. Как бы романтично это не звучало, я совсем не хочу умирать! Старшая Касберт отошла от прохода, где все это время стояла, подойдя к Энн. Свет фонаря, который все это время Марилла держала в руке, осветил таз с бельем, заплаканное лицо девушки. Понимание озарило сонное лицо женщины. — Энн, — сухо позвала та, останавливая истеричные попытки воспитанницы отстирать вещи, залив водой и слезами половину дома, — Ты не умираешь. Да да. Мы все проходим через этот неприятный жизненный этап. — Но как же… — хлюпая носом перебила Энн. Марилла улыбнулась. Женщина ненадолго вышла из кухни и вернулась с вещами в руке, она посадила Энн напротив себя и подробно рассказала ей что сейчас происходит и как нужно действовать. — Ужасно, что придется переживать это каждый месяц! — в расстроенных чувствах проскулила девушка. — Ты вошла в стадию расцвета. Теперь ты — роза, которая только начала раскрывать свой невероятно красивый бутон миру. — Марилла! Я и не думала, что ты умеешь так говорить, — взгляд девушки сменился с испуганного на восхищенный. — Ну, одна уже-не-маленькая девочка вдохновляет на «словесные подвиги», — женщина тепло улыбнулась и, кажется, впервые ласково обняла Энн, совсем по-матерински, поглаживая спину. — Ах, Марилла! Как бы я хотела оставаться маленьким бутоном, ребенком, которого не потревожило взросление! — Уверена, ничто не остановит поток твоей юношеской жизни. Несмотря на то, что Энн было разрешено пропустить, на следующий день девушка пошла в школу. И пусть все утро настроение было мягко говоря плохое, Ширли надеялась поднять настроение общением с друзьями и хорошими ответами на уроках. Первая половина дня прошла приятно и спокойно. Улыбчивые Диана и Коул помогли поднять настроение. Конечно, Энн до последнего старалась скрыть свое «измененное» состояние. Девушка уже было подумала, что все хорошо и наступивший период никак не скажется на ее жизни. Все изменилось в обед, когда одноклассницы собрались в углу класса, и, разделив еду на всех, начали сплетничать и болтать на разные темы. Тогда-то Энн поведала свою «большую тайну» подругам, отреагировавшим слишком бурно, нежели Ширли предполагала. Девочки успели обменяться своими впечатлениями о наступившем взрослении и порадоваться за «еще одну из них», когда Тилли начала посвящать рыжеволосую подругу в правила «Клуба Женщин». — Запомни, ни один мальчишка или мужчина, кроме отца, которому все рассказывают наши матери, не должен знать о том, что с нами происходит! — Но что в этом плохого? Марилла сказала, что теперь мы можем стать матерями, подарить жизнь новому человеку. Разве это не прекрасно, — вдохновлено не понимала Энн. — Иногда я тебе поражаюсь! Ты такая наивная! Это постыдно! Отвратительно! Ужасно! — Но мы ведь рассказываем друг другу! — все еще недоумевала Ширли, на что остальные всплеснули руки и стали говорить еще тише, перемена подходила к концу и мальчишки то и дело заходили и вновь выходили из класса. — Просто запомни, Никому! Мы подруги, но остальным нельзя! — утвердила Диана, положив свою руку на колено Энн, что означало конец всяких споров. — А если друг парень? — Энн посмотрела в сторону мирно рисовавшего Коула, тот, поймав взгляд подруги, нежно улыбнулся и подмигнул ей, — Ему тоже нельзя? — слова Ширли изумили девочек. — Нет! — крикнули они почти хором. На том обед окончился, одноклассницы расходились по своим партам, но только Энн сидела, пораженная и испуганная положением вещей, ни сходя с места в углу класса. Тогда Джейн Эндрюс решила «добить» рыжеволосую: «Ты такая смелая, что в первый день пришла в школу! Я слышала историю, как одна девушка встала отвечать на вопрос учителя, и весь класс увидел на ее юбке багрово-красное пятно. Вот стыд-то! И как ты не боишься такого?!» Энн действительно не боялась. Потому что не знала никаких историй. Но теперь в ее голове надежно поселился страх. Учеба ушла на задний план. Казалось, девушка еще больше побледнела, вся ее фигурка выказывала предельное напряжение. Каждый раз, как Энн вызывали отвечать, она что-то скомкано говорила, озираясь на одноклассников, не смеются ли они и нет ли на юбке пятен, а как уроки окончились, выбежала из школы, не дожидаясь никого. — Диана! — из самой школы Гилберт Блайт спешил за девушкой, пытаясь заполучить ответы хоть от кого-то, — Да подожди же ты! — не без труда юноша догнал стройную брюнетку у развилки в лесу, — Что происходит с Энн? Она сегодня такая… Необычная, — Блайт не на шутку беспокоился за девушку. Второй день он замечал необычное поведение рыжеволосой бестии, более того, она ни разу не поговорила с ним, не посмотрела, не поспорила. Это совсем не походило на обычное поведение Энн Ширли-Касберт, и Гилберт никогда бы не признался себе, что это безразличие его задевает. — Это тебя не касается! — задрала свой милый носик девушка и грациозно поспешила уйти домой. Конечно и Диана волновалась за лучшую подругу, но показывать чувства мальчишкам, даже таким взрослым и красивым как Гилберт Блайт, было непозволительно. В этот день Энн не пришла к Гилберту заниматься. Марилла объяснила такое поведение недомоганием и уверила юношу, что Энн вернется к обычному течению времени через несколько дней. Так и было, если на следующий день Ширли вообще не появилась в школе, то на третий день странного поведения, Энн все же согласилась на совместную подготовку. — Математика… как же я не люблю математику! В ней совсем нет места для воображения! Молодые люди сидели в доме Блайтов за большим обеденным столом и вместе решали сложные примеры, которые м-р Филипс специально задал двум своим лучшим ученикам. В мыслях учителя загорелся план: проверить, кто же из них лучше справится, вот только он не знал о совместных занятиях науками. Впрочем, кроме нескольких людей никто о встречах не знал, поэтому в школе увлеченно следили за «соперниками». — Одно дело задачки, но примеры — сущее зло! — в чувствах выпалила девушка, удивляясь заполняющем ее негодованием. — Если они так тебя нервируют, давай я решу за нас, — Гилберт лишь косо улыбнулся, приподняв бровь. Он был наслышан о вспышках женского настроения. — Не трожь! — руку, потянувшуюся за чужой тетрадью, обжег хлесткий удар. — Я просто хотел помочь, — Блайт нахмурился, потирая поврежденную руку. Такой он видел рыжеволосую впервые. — Не надо, — отчеканила та, — Я. Не.Нуждаюсь в помощи глупых мальчишек! Сама справлюсь, — вспылила Ширли, прожигая юношу ядовитым взглядом. — Что ж, — обжегся тот, слава сильно полоснули по сердцу, — глупые мальчишки не задерживают в своем доме Ни-ко-го, — острые слова сами собой вырывались наружу. — Вот и чудесно! — Энн всплеснула руками, собираясь уйти. — Чудесно, — Блайт неподвижно сидел и сверлил подругу взглядом. Энн хотела встать, но что-то ее остановило. «Только не это! Только не это». Все еще пылая от гнева, она не решалась подняться, за что получила выразительный взгляд юноши. «Как же я ненавижу эти твои говорящие взгляды!» — девушка закатила глаза и лишь зарычала, понимая безысходность положения. Промокшая ткань юбки под ногами неприятно прилипла к коже. — Энн… Энн, — кареглазый обеспокоенно смотрел на застывшую девушку, на лице которой читался целый спектр эмоций: злость, стыд, испуг, сильный мыслительный процесс. — Энн!«… Это постыдно…»
— Ты сломала свой карандаш, Энн!«… Мальчики не должны знать этого… »
— Да что с тобой?!«Зачем я вообще к нему пошла сегодня!»
Ласковое прикосновение руки к запястью вырвало девушку из оцепенения и мысленной истерии. — Энн, ты бледна как никогда. С тобой все хорошо? — голос юноши звучал тихо, успокаивающе, заботливо и необыкновенно обеспокоенно, — Мы же лучшие друзья. Ты можешь со мной поговорить? — *Кивок*, — Что происходит с тобой в последние дни? — Ты заметил? — слова звучали тихо, призрачно. *Кивок* — Это… Это постыдно… Мальчики не должны этого знать... — Энн бормотала слова своих подружек, что так сильно отпечатались в голове. — Мы можем пересесть на диван и… — Нет! — вырвалось у девушки, в глазах вновь загорелся страх. — Почему? — все так же нежно. — Я… Я не могу встать, — щеки налились пунцовой краской. — У тебя что-то с ногами? — Нет… но… просто не могу, - нужные слова никак не находились. Оставалось лишь, потупив взгляд, чувствовать поглаживания теплых чужих пальцев к своим, липкую ткань юбки и боль в животе, вдруг ставшую ярко-выраженной. От нее лицо непроизвольно съежилось. — Ты плохо себя чувствуешь? — *Кивок* Только теперь, при виде бледного, больного лица, окантованного рыжими волосами, чувствуя прохладу чужой кожи, он вспоминал все, что беспокоило его в поведении девушки последние несколько дней. И пазл сошелся. — Мне… больно, — шепотом выдавила из себя девушка. С руки исчезло тепло чужого тела. Потеряно девушка следила за тем, как юноша наливает в большую кружку горячую воду, как засыпает в нее травы из тряпичного мешочка, как горячая керамика оказывается в руках Энн. — Это сбор ромашки, чабреца, листьев пиона и валерианы. Он успокоит и снимет боль, я узнал о нем из дневниковых записей моей матери. Она часто прибегала к ней, когда… болела, — пояснил Гилберт и снова ушел в недра дома. Напиток слегка обжигал язык, но дарил успокоение телу и душе. С каждым глотком становилось легче дышать и думать. В комнате было ужасно тихо, только большие часы с кукушкой отсчитывали долгие минуты тишины. Вечерело, за окном появлялись характерные красные отливы, комната наполнялась закатным светом. Брюнет вернулся минут через пять, Энн смогла вернуть себе самообладание в полной мере. — Я тут принес… — юноша густо смущался. Перед Энн легла стопка вещей. Темная юбка, панталоны и тряпочки «Совсем такие же, как те, что дала Марилла!». — Но откуда? — Энн пораженно уставилась на розовощекого Гилберта. — Это вещи матери. Отец сохранил всё… — фигура Блайта выражала предельное напряжение, сосредоточение и смущение, — Думаю, тебе подойдет, — и юноша снова ретировался из комнаты, давая девушки время и одиночество, чтобы переодеться (вещи действительно ей подошли. словно были шиты на нее) и аккуратно свернуть запачканное. Вещи Энн аккуратно легли в плетеную корзинку и были прикрыты учебниками. Позже молодые люди сидели в гостиной на мягкой софе, покрытой вязанным пледом с цветами, пили чай, и пытались найти слова для разговора. Гилберт неуверенно обнял подругу и та, разрешила. Энн вопросительно смотрела на друга «Я жду ответов…» — Милая Энн, я готовлюсь стать врачом, прохожу стажировку… а впрочем, ты права, это ничего не объясняет, — юноша нервно улыбнулся, он знал, что как бы ни начать, все равно будет сложно высказать то, что было у него на душе, — Моя мать умерла в родах, — Гилберт напряженно смотрел в стену напротив, боясь встретиться с сочувствием Энн, но та лишь вобрала в себя воздуха и решилась поддерживающе обернуть свои руки вокруг его талии, — мне было интересно с самого детства, почему мамы нет рядом, почему отец такой мрачный и почему он ничего не говорит про нее. В шесть лет к нам приехала его тетка и наговорила много всего при мне, в том числе и то, что моя «нерадивая» (Гилберт внес все презрение к теткиным словам в одно) матушка умерла в родах, и что-то про «предлежание». В семь — я вытаскивал из библиотеки все учебники по медицине. М-ру Эферну было совершенно не интересно, какие книги берут дети из «храма знаний». Он только и делал, что спал. Я читал все, что касается человека, строения тел, позже откапал современные исследования родов и женского организма. В одиннадцать я мог рассказать почему моя матушка не выжила и насколько глупым был доктор, который ей помогал в родах… — Поэтому ты и хочешь стать доктором? — Я хочу спасать жизни, Энн. Но мне кажется, доктора лишь ставят диагнозы и молча смотрят, как люди умирают. — О, Гилберт! — девушка сжала свои объятья и скрыла лицо на крепком плече юноши. Время шло в предсумеречной тишине. Из окна на пару падал огненный свет утопающего солнца. Энн подняла заплаканные глаза и смотрела на Гилберта с невероятной нежностью. «Столько всего мне хочется сказать, но как?». Брюнет решился повернуться к ней. Он попробовал улыбнуться привычной задорной усмешкой, но на глазах лежала многолетняя боль. Чувства, которые он все время скрывал от мира, цвели в его груди, и прекрасный цветок рядом видела их, проникая взглядом между ребер. Солнечный свет одарил волосы и веснушки небывалой огненностью. Голубые, родные глаза смотрели на Гилберта с восхищением, исходящим из глубины хрупкого девичьего существа, которое было прелестнее всего вокруг. Сердце юноши заметалось в груди, стараясь вырваться наружу, через ребра, к чужому сердцу, воздух перестал быть важным. Нужна только она. Только Энн. Ровно в тот момент, когда Энн Ширли-Касберт, его рыжеволосый ангел, слегка приоткрыла свои медовые губки, похожие на самый прекрасный розовый бутон, намереваясь что-то сказать, юноша накрыл их своим поцелуем, словив удивленный «Ах». Он не ждал ничего, наслаждаясь прикосновением, пока мог, ловил мурашки, бегающие по телу, а поцелуй все длился. Холод женских ручек ощутила чувствительная кожа на шее, прямо возле сердечной венки. Энн ответила на поцелуй со всей страстью молодого сердца. Все правила, причины, запреты и страхи ушли прочь. Были лишь он и она. Тихий вечер за окном, и пара молодых влюбленных, делающих шаг из детства.Яркая, пышная Роза уже не станет маленьким бутоном, но впереди большая жизнь! Жизнь, полная любви.