Бабл-гам

      Дыра не для слабых — Фудзита давно это понял — да что Дыра, целый мир сходился клином на таких неудачниках, как он, и яростно старался сбросить со счетов. Порой ему чудилось, что это какое-то бешеное родео, где жизнь напрочь вытрясывала из него желание держаться и не вылететь ко всем чертям. Он злился на эту поганую жизнь, злился на несправедливость, злился на себя, злился — иногда — на Мацумуру, случайно подвернувшегося крокодилу под руку, потом снова вспоминал про жизнь, и все начиналось сначала.       Как бы ни хотелось, в конце концов пришлось признать, что семья Эна только подливала масла в огонь и усиливала его комплекс неполноценности. Пусть где-то глубоко в душе он считал Сина и Ной всего лишь обыкновенными шестерками Эна (настоящие крутые маги сами имеют шестерок!), их сила и неоспоримое могущество заставляли чувствовать себя слабаком. Честно говоря, он был удивлён, что они до сих пор сами не собрали вокруг себя какую-никакую, но собственную магическую банду, однако последние происшествия кое-что прояснили. Кое-что о семье и о том, из кого она состоит и почему держится вместе. Это знание оказалось для Фудзиты очень…ценным, и он отнесся к нему как к сокровенной тайне, доступной только избранным мудрецам или философам, короче, всяким пафосным умникам или что-то вроде того. Но на деле все оказалось намного проще: эту тайну знали и поняли все — даже те, кто семьёй Эна никогда и не был.       Всё закончилось, когда Сё снял с них свою дурацкую магию, и Ной без всяких споров и рассуждений потратила последние силы на бессознательного босса. Её глаза закатились, Син плавно подхватил её на руки и медленно понес, подставив плечо шатающемуся Эну. Фудзита выхватил в воздухе холодную ладонь Эбису, Эбису обняла Кикурагэ, Турок бережно прижимал к себе ссохшийся торс Сё, заматывая его голову свежими бинтами, трое крестоглазых дурней резво драпнули в сторону — так они и шли, растянувшись нестройной толпой по замызганной улице, наступая в высыхающие лужи и смутно ощущая торжество момента. Вокруг толпились зеваки, выжившие маги выбирались из домов, поднимались из дождевой грязи и с удивлением смотрели на огненную шевелюру несокрушимого грибного босса и его свиту.       И когда Эн, помятый и побитый, растрепанный и с порванным до скул ртом, отпустил плечо Сина и на слабых, едва гнущихся ногах триумфально и бесконечно медленно зашагал к руинам своего поместья, толпа взорвалась нестройным, но громким гулом аплодисментов. Хлопали все — и уцелевшие маги, и случайные зеваки, и мимо пролетающие дьяволы, и Эбису, и даже остатки крестоглазых, и сам Фудзита — хлопали и гордились. И Эн, как Фудзите показалось, чинно кивнул сумбурной волнующейся толпе и на мгновение прикрыл глаза, наслаждаясь минутой своей истинной славы — минутой, заслуженной до последнего мига. Эн сам показал, что значило быть семьёй.       И потому впоследствии, наверное, каждый, а не только Фудзита, ничего не говорил и, в общем-то, не думал вовсе — боссу положено быть чванливым самолюбом и хмурить несуществующие брови при виде своих не самых талантливых протеже. А ему — Фудзите — положено из года в год надрывать пупок и ходить через левую дверь. Да-да, дьяволы снова назовут его слабаком и обольют помоями — незабываемый запах двери тянет аж до сюда. А может, это он сам уже насквозь им пропитался, и, как ни мойся, все равно воняет. Вдруг поэтому Кикурагэ так настойчиво сует свой противный липкий нос к нему в башмаки? Хотя вряд ли — чешет он репу — скорее, носки воняют.       От Эбису пахнет по-другому: немного мокрой псиной (привет, Кикурагэ!), немного сырыми грибами, хотя ими тут повсюду несет, немного всякими девчачьими штуками и всегда — конфетами. Фудзита понятия не имеет, откуда в поместье Эна водятся те самые жвачки бабл-гам, но от Эбису всегда пахнет именно ими.       Во рту у него от этого становится вязко, как если бы ещё свежая жвачка уже потеряла вкус, и хочется ещё, а потом её во рту столько, что зубы отказываются жевать.       Конечно, девчонка постоянно тянет в рот всё, до чего может дотянуться, но он никогда не видел, чтобы это был заветный бабл-гам. Маг пытался бы думать логически, но мысль не хотела идти, тормозя в самом начале — будь у Эбису жвачка, она бы обязательно прилепила её Эну на ботинки. Или в волосы. Или залепила молоток Сина. Ну или на худой конец засунула бы себе под футболку. Что при этом произошло бы с футболкой, Фудзита уже не хотел представлять и быстро бросил эту глупую затею. Нет, жвачки у Эбису точно не было.       Прямо сейчас она, полная сосредоточенности, сидела на полу и что-то с противным звуком шкрябала руками. Кикурагэ свернулась рядом на чем-то белом и квадратном — даже присмотревшись, Фудзита не сразу понял, что это коробки от пиццы. Он продавливал задом скрюченное кособокое кресло без ножки и от скуки листал дурацкие девчачьи журналы — такие в комнате, судя по всему, заменяли ковёр. Их хозяйка нисколько не озаботилась поднять их, даже не взглянула на Фудзиту, к его удивлению даже не подлетела вырывать журнал на развороте с какой-то вульгарной рекламой нижнего белья. Она просто сидела, молча тупила в свое занятие и выглядела настолько тихой и спокойной, что вызвало в Фудзите любопытство и изрядную долю страха.       Тогда он сразу заметил, что дурные грибы Эна подействовали на неё как-то иначе, чем на других, и та, иная Эбису, которая ни с того ни с сего толкнула его, которая была готова выпихнуть его из поезда и которая бежала прочь без оглядки прямо навстречу смерти, оставила в нем смутное ощущение ужаса и беспокойства. Она больше не была глупой и безбашенной девчонкой. Пусть длилось это недолго, пусть это было лучше, чем ее вечное истеричное или припадочное состояние, Фудзита отчаянно захотел этому сопротивляться. Это все было похоже на тот фильм ужасов, который они вместе смотрели в кино, на чью-то несмешную шутку... Та Эбису, которую он знал, никогда бы не разыграла его так жестоко. Хоть большей частью её шутки были грубыми и обидными, изображать вернувшуюся память с распиленной пополам головой… ну нет, Эбису бы точно не стала. Тогда она совершенно точно была другая. И смерть совершенно точно не походила на какой-то дурацкий розыгрыш.       Фудзита раздраженно залистал журнал обратно — подобные мысли и неприятные подробности начинали пугать его, и теперь он старательно пытался подумать о чем-то приятном. О мясном пироге, к примеру, или как Эн-сан пожмет ему руку, когда он наконец-то зайдет в правую дверь. Ух, тогда он выпустит столько дыма, что все вокруг закашляются и начнут хлопать, прямо как боссу. Или… Эбису опять совершит что-нибудь глупое, и он влепит ей затрещину, а она кинет в него мягкую визжащую Кикурагэ и будет громко смеяться. И этот запах жвачки повсюду, сладкий и приставучий — вот было бы здорово…       Все уже было позади — и её внезапная и такая жуткая смерть, и несколько его собственных, и леденящие душу поиски опухоли Эн-сана, и все события в Дыре, и неожиданное спасение. Много чего произошло, и, несмотря на трудности, семья Эна оправилась и потихоньку вставала на ноги. Босс, конечно, был в ужасе, оценив ущерб поместью как собственную личную травму, но отчего-то растрогался, увидев, как выжившие бросили все силы на его восстановление. Каждый вдруг захотел оправдать свою принадлежность к семье, и каждый чувствовал если не гордость, то как минимум хвастовство благосклонностью великого грибного мага. Рейтинг Эна после произошедшего ожидаемо вырос до небес, в семью потекли новые маги; отовсюду шел строительный шум, на первом этаже на волне оживления даже открыли пиццерию в честь Эна, и теперь все её 13 грибных (только грибных!) фирменных пицц продавали в коробках с принтом босса и Кикурагэ на руках.       Такие коробки валялись у Эбису. Она склонилась над ними низко-низко, и Фудзита видел только затылок маски с обломанным рогом и тощие бледные плечи. Эн так и не вернул ей свитер, и она теперь гоняла в дырявой майке, в которой сквозь дырки просвечивали её острые ребра и почти пустой сатиновый лифчик. — Что делаешь? — Фудзита старался звучать не слишком уныло. — Рисую.       Заинтересованный, он поднялся с места и присел рядом, заглядывая через плечо Эбису на ее руки. Она и правда рисовала — на тех самых коробках от пиццы — отвратительным чёрным маркером, с мерзким скрипучим звуком штрихуя картон. Получалось у неё на самом деле довольно сносно, и помимо Эна и Кикурагэ на коробке появились и широкоплечий Син, на удивление, не в своей эффектной маске, и Ной тоже без неё…но с маленькой грудью. Чота немного не влез в композицию, и вместо него сбоку торчала только птичья голова. У Эбису наоборот грудь нарисовалась большая и ресницы как гусеницы, а Фудзита рядом выглядел ещё большим дохляком, чем есть — ноги у него получились совсем куриные, зато лицо вышло хорошо, и волосы, полосатые, торчали на нарисованной голове как родные.       Рисовать Фудзита не умел, и потому ее незамысловатые движения походили для него на какое-то чудо без магии, он даже забыл про неприятный шкрябающий звук. Пахло спиртом, и пальцы девчонки были все синие; Кикурагэ рядом мурчала неизменное «мя», и Фудзита безжалостно вышвырнул из головы весь негатив. Вот так сидеть с ней было многим лучше, чем обижаться на жизнь, не наделившую его магическим талантом, и даже лучше, чем то и дело вспоминать Мацумуру. Это все выглядело совершенно нормальным и правильным, и каким-то философским умом Фудзита понимал, почему — в семье Эна все так делали. То есть держались за слабых. Он заботился об Эбису, Эбису защищала Кикурагэ, Кикурагэ тусила с жуками… Ну, наверное, о самом Фудзите действительно никто не думал, но он старался об этом себе не напоминать, иначе щеки раздувало от негодования, и Эбису за них дергала — влево-вправо, пока не сдуются.       Она и впрямь выглядела слабой — мелкая, угловатая, с выпирающими лопатками и тощими запястьями, обтянутыми кожей, со спадающими с ног ботинками, и он иногда судорожно вспоминал, что мёртвая она не сильно отличалась от себя живой, но Эбису, видя его напряженное лицо, начинала смеяться, а мёртвые смеяться не умели, во всяком случае, в обычное время, и Фудзита испытывал небывалое облегчение. Эта хрупкая маленькая девочка оказалась единственным человеком, который согласился стать его напарником, и это свойство придало ей какой-то странный ореол значимости и особенной дружбы. И пусть формально напарниками они не стали, Фудзита чувствовал странную ответственность за эту пугающую девчонку в маске черепушки.       Пусть даже он был слабаком, пусть даже в видеоиграх она могла его побить, пусть этот чёртов мир от души вытирал об него ноги, эта ответственность росла, пока не вылилась в чувство некой благодарности — просто за то, что она торчит рядом и бестолково корчит рожи.       Пока он думал о своём, Эбису дорисовала и занялась чем-то другим. — Вкусно.       Фудзита глянул на неё, оторвав взгляд от коленей — она уже сидела без маски и тянула ноздрями воздух, нюхая маркер. Тут она его лизнула, и язык у неё стал синий, как слива. Фудзита моментально вырвал маркер и прописал ей щелбан: — Вот дурная голова.       Эбису вроде как обиделась и потянулась к Кикурагэ, тиская ее пушистый живот. — Больно же, придурок. — Прости. Больше так не делай.       Она ничего не ответила, только надулась, как лягушка. Он понял, что отчаянно хочет ее рассмешить, и потянулся к разрисованной коробке. Она ревниво попыталась отобрать ее, но не вышло; маркер тем более не получилось достать — слишком длинные руки улетели почти под потолок. Щелчок колпачка, снова запахло спиртом...и на лице картонного Фудзиты маг чирканул размашистые усы. Щеки Эбису разъехались, послышался смех, и сам он рассмеялся вместе с ней. — Дай мне!       Он вернул ей маркер, и такие же усы появились прямо на маске Эна. Впрочем, у него и свои собственные росли, но от этого было ещё смешнее. Хорошо, что обошлось безобидными каракулями, а не чем-то неприличным. Фудзита добавил усы и Сину, и Ной, потом настала очередь птичьей башки Чоты, затем вместе осквернили Кикурагэ… над Эбису маркер завис в нерешительности. Фудзита глубоко вздохнул, скосил глаза на подругу и решительно двинул рукой. Она с воплем отпихнула его и восторженно шмыгнула носом — на её макушку он криво подрисовал корону.       Снаружи послышался шум, и они замерли, затем, не сговариваясь, растолкали одежду Эбису и вдвоём нырнули в шкаф. Она все никак не могла отсмеяться, и Фудзита шикнул на неё как гусь. В ответ она ещё громче взорвалась хохотом, и он зажал ей рот рукой. — Тихо! Хочешь намывать полы в сортире?       Она отрицательно замотала головой и замолчала. В дверь действительно постучали, не дожидаясь ответа, распахнули — обслуживающий персонал обязан был регулярно убираться на своём этаже, а сейчас, когда все были заняты ремонтом, работу находили даже для самых бесполезных.       На самом деле, это все Эн, Фудзита был уверен в этом. Разумеется, ему не терпелось восстановить былое величие своей грибной империи, но если быть до конца честным… Разве мог Эн дать кому-то возможность наслаждаться выходным вместе с ним? Это было не в его стиле, даже после такого триумфального возвращения и душевного подъема всей семьи.       Дверь в комнату закрылась, рука отпустила щеки Эбису и потихоньку сползла ей на плечо — ключица под пальцами оказалась тёплая и жёсткая; сама Эбису придвинулась ближе, и Фудзита вдруг смутился ее хрупкости, отодвинулся как мог, скрипя вешалками и шурша одеждой, но девчонка настойчиво дернула его за майку; что-то, должно быть, произошло… И Фудзита понял с каким-то благоговейным восторгом, что чьи-то руки на спине — её, что гладит узкие костлявые плечи, что тычется носом в растрепанную сиреневую макушку… И что бабл-гамом и в самом деле пахнет от волос.