Ты отличаешься...

Дневник Эдит Кушинг-Шарп С момента, как я покинула Арендейл-холл, это ужасное место, где убийства и кровь невинных пропитали каждую половицу, каждый квадратный сантиметр уходящего в красную глину дома, уже прошло десять лет. Хотя почему-то кажется, что прошла вся моя жизнь… Доктор Алан настолько мил и добр, что я прихожу к мысли: я не заслужила всего этого. Его заботы, желания спасти и укрыть. Я чувствовала себя ужасно, словно воспоминания о доме с призраками всё ещё живы в моей голове, меня накрыла меланхолия и отчуждённость от этого жестокого мира. Я часто думаю о Томасе; спустя столько времени я смогла в полной мере простить его, ведь сошедшая с ума Люсиль просто не давала ему выбора. Как бы банально и глупо это ни звучало, я всё ещё люблю его. Сомневаюсь, что вообще смогу полюбить кого-либо с той же силой, с которой я любила баронета. А ведь желающих навсегда скрепить себя со мной священными узами брака было немало: сам Алан, которого всё ещё держала в ежовых рукавицах деспотичная и жестокая мать; мистер Моррис, работающий редактором в местном департаменте и следящий за цензурой в литературе молодых, пылких, пышащих здоровьем и любовью к жизни писателей, количество которых внезапно возросло. Он пару раз пытался пересечься со мной в издательстве, когда я опубликовала свою книгу, по мнению многих, на свой страх и риск: каким бы хорошим ни был мой талант, от страниц исходило неповторимой аурой женщины, что делало мою книгу в глазах ценителей литературы просто клочком исписанной бумаги. Наш век настолько патриархален, что труды женских рук не имеют никакой истинной цены и не могут конкурировать с шедеврами, которые создают мужчины. Именно поэтому пришлось перепечатать свой роман, и только после этого его согласились массово распространить. Как бы люди ни отнеслись к нему, мне уже всё равно. Люсиль уничтожила все мои рукописи, и потребовалось столько времени, чтобы восстановить всё до последней буквы! Я люблю Томаса, несмотря на все его преступления, несмотря на то, что он лгал мне столько времени и молча смотрел на то, как его обезумевшая сестра на его глазах медленно травила меня. В течение трёх лет я не могла избавиться от ощущения, что даже после смерти Томас где-то рядом. Ведь некоторые призраки прикованы к определённым воспоминаниям и чувствам, которые подталкивают их на необдуманные поступки, лишённые здравого смысла. Какими бы ни были молодые джентльмены, как хорошо бы ни танцевали, какими бы комплиментами не пытались сбить мою бдительность, ни один из них не был похож на него. Мой дорогой Томас… Я снова плачу, я очень часто стала позволять себе эту слабость и ненавижу себя за это! Тем не менее мне приходится жить дальше. Когда мой отец погиб, мне казалось, что Томас — моё единственное спасение, что рядом с ним я обрету покой и безопасность. Но каждый день в чёртовом поместье был пропитан ядом, тайной и жестокостью, которые медленно, шаг за шагом убивали меня. Теперь я одна, и рассчитывать мне больше не на кого, только на саму себя… Просить помощи у Алана я даже не собиралась: он слишком много для меня сделал, а пользоваться его добротой было бы очень низко с моей стороны. Его мамаша продолжала издеваться надо мной, а сестрица возненавидела меня за то, что несколько лет назад я посмела влюбить в себя молодого и привлекательного баронета, на которого она при первой возможности положила глаз. Однако она вскоре вышла замуж и умчалась в Южную Францию, но все её грязь и злость остались в моей душе противным осадком. Ах, Томас, если бы ты только мог себе представить, как мне тебя не хватает. Мне уже тридцать — критический возраст, наверное, все женщины в этот год пытаются запрыгнуть в последний вагон, но мне никто не нужен. Ни один из этих надменных, наглых и самоуверенных мальцов никогда не заменят мне тебя. Наверное, мне не стоило прощать тебе твою ложь, но сердцу не прикажешь. Так будь же свободен, ведь именно сейчас ты обрёл свой покой! Америка теперь для меня место, окутанное холодным, противным ветром и людьми, которые живут только в свое гадкое удовольствие. Что же меня здесь держит? Поместье Кушингов как никогда отталкивает и пробуждает такие чувства, что мне хочется бежать от него как можно дальше. Тёмные, пыльные коридоры, поросшие сетками паутины, потрескивающие доски на верхнем этаже и старые ставни. Раньше наш дом казался самым безопасным местом в мире, но после смерти матери всё изменилось. Детская травма от потери любимого человека переросла в паранойю, из-за которой я видела, как ужасный призрак моей покойной матери, укрытый полупрозрачным чёрным одеянием, ходит по этажу, чтобы предупредить и направить на путь истинный. «Дитя моё! — шипел призрак, склоняясь своим лицом ближе к моему уху, и меня накрыла волна ужаса и отвращения. — Остерегайся Багрового пика!» От его дыхания веяло зловонием и смертью, его чёрные одежды практически касались моих волос. Только спустя несколько лет я поняла, что мать просто пыталась меня спасти. Но в Томасе я не видела никакой опасности, однако обстоятельства смертей его предыдущих супруг помогли мне открыть глаза и полностью осознать, что я позволила им себя отравить. После произошедшего в Аллердейл-холле я завела привычку вести записи, чтобы окончательно не потерять голову от мыслей и переживаний. Пишу буквально каждую секунду, если на то есть возможность. Наверное, в издательстве, где я работаю, все только и видят меня за работой, но меня это нисколько не напрягает. Я перепечатаю свой роман на старинной пишущей машинке, хоть на это и уйдёт целый день, текст будет выглядеть идеально. Все эти люди… Такие однообразные. У них всех есть определённые цели, чтобы продолжать жить, чтобы просыпаться каждый день и возвращаться домой на семейный ужин каждый вечер. Иногда мне так тоскливо в поместье Кушингов, что мне приходится просить служанку посидеть со мной, только ради того, чтобы не согнуться от одиночества. Я одна в этом огромном городе, на этом чёртовом континенте, в этом чёртовом мире, который слишком жесток, чтобы принять такую, как я. Работа писателем не приносит большого дохода, хотя я даже не рассчитывала, что массы людей вообще отреагируют на мои труды. Этих денег достаточно, но к чему мне они? Если бы у меня была семья, мне бы не приходили в голову такие глупые вопросы. Но мысль о том, чтобы связать свою жизнь с одним из толпы жадных, надменных и самовлюблённых уродов, по-настоящему противна мне. Как я и говорила с самого начала, мне ближе Мэри Шелли: она умерла вдовой. Видимо, это моя судьба: любить до самой смерти только одного мужчину, с которым Бог мне не дал шанса на счастливую жизнь. А ведь всё могло быть иначе, я бы смогла забрать Томаса от безумной сестрицы, чтобы дать нам шанс. Он, несмотря на все свои грехи, заслужил этого, ведь ему ни разу не дали права собственного мнения. Я никогда не забуду тебя, мой милый Томас. Мне никто не нужен, и если нужно будет жить до самой смерти в одиночестве в поместье, наполненном холодом и пролитыми слезами, а потом соединиться с ним в следующей жизни, то это прекрасный стимул, чтобы выносить каждый день. Наверное, ни на одном клочке земли этого земного шара мы бы не смогли бы быть в безопасности. Но теперь он свободен, его не удерживают тот треклятый многовековой особняк, медленно исчезающий в озере из красной глины, и сестрица, которая посмела отнять его у меня. Стук маленьких клавиш пишущей машинки немного успокаивает и даже помогает потерять счёт времени. Люди все суетятся со своими бумагами, отчётами и книгами, завёрнутыми в кожаные переплёты, а мне интересны лишь сотни одинаковых строчек. Ни один читатель не догадается, что роман создала такая слабая женщина, как я. — Ты слишком много работаешь, Эдит. — я вздрогнула и резко подняла голову: не помню, как в комнате появился Алан… Но он стоял около моего стола, терпеливо ожидая ответа, его пальто висело на согнутой в локте руке, а шляпу он держал в другой ладони. За эти десять лет он нисколько не изменился, — Я вполне серьёзно. На тебе лица нет, ты ещё никогда на моей памяти не была настолько бледной… — За работой даже не замечаю, как быстро летит время, — я собрала напечатанные листы бумаги и сложила их в большую стопку. Затем посмотрела на него и улыбнулась, чтобы скрыть свою усталость. — Какие планы на сегодня? — Даже сам не знаю. Может быть, настоятельно порекомендую одной очаровательной даме не изводить себя до такой степени и поесть. Если же она не будет против, я бы хотел сводить её в кафе, — пусть все считают меня меркантильной и бесчувственной, но я не могла принять его заботу. Этот молодой человек всегда был рядом, даже тогда, когда мне было настолько плохо, что думала: смерть — идеальный способ избавиться от давления и горя. — С удовольствием составлю тебе компанию, — я сняла с вешалки свое пальто и взяла его под руку. Почему-то я подумала, что этим дружеским жестом ставлю под сомнение мои чувства к Томасу, но затем просто заставила себя всё отпустить. В кафе Алан, несмотря на мои просьбы ни за что не делать этого, оплатил мой ужин, сказав, что ему совсем не сложно. Но мне хотелось видеть напротив Томаса… Мне так не хватает тепла его рук, жадных и жаждущих поцелуев губ, я не могу забыть и оставить это всё. Мы могли быть счастливы сейчас… ** Уже несколько лет я живу в поместье Кушингов и наблюдаю за моей милой Эдит. Иногда у меня замирает сердце, когда я вижу её в слезах и понимаю, что ничего не смогу с этим сделать. В течение дня, пока моей леди нет дома, я изучаю огромное поместье, искренне поражаясь его величию и пугающей сдержанностью. У её отца определённо был вкус к жизни. Уже столько прошло лет, а она даже не позволила приблизиться к его личным вещам: книгам, документам, коллекции накрахмаленных галстуков и драгоценными запонкам. Ничто из всего этого не было выброшено, она чтила память своего отца и каждый день находила минутку, чтобы осмотреть семейный альбом, из-за чего часами рыдала и никак не могла себя утешить. Она одиноко бродила по огромному поместью от своей спальни до маленькой кухни, где сама готовила себе завтрак и варила кофе, а мне лишь приходилось свыше наблюдать за всем этим. Однажды на её пороге я заметил молодого человека, пришедшего с весьма ясными намерениями, но Эдит вежливо выставила его за дверь. Смешно, если она всё ещё любит меня после всего, через что я заставил её пройти. Я преодолел океаны времени только ради того, чтобы быть с ней единым целым. Каждую ночь я спускаюсь на пол и тихо хожу по поместью, случайно вызывая подозрительные шорохи, пол отчаянно скрипит под моими ногами, но я надеюсь найти её спальню. Ради того, чтобы поближе взглянуть на неё. Моя несчастная жена… Сомневаюсь, что ты сможешь простить меня. Она лежит на своей кровати, тонкие руки сложены у груди поверх одеяла, она бледна, будто такой же призрак, как и я. В течение всей ночи я не свожу с неё глаз, стараясь запомнить как можно больше: около её глаз появились крошечные морщинки, румянец на щеках безнадёжно потерян уже навсегда. Эдит… Ты так же прекрасна, как и тогда, в нашу первую встречу. Ты даже не представляешь, что ты значишь для меня: ты стала надеждой, первым ярким лучиком света спустя несколько лет бесконечной тьмы. Ты заставила пробудить во мне всё хорошее, что вообще чудом существовало во мне все эти годы. Поверь мне, умирать было очень больно, ведь моя последняя мысль была о тебе. Никогда не думал, что призраки способны проявлять эмоции, но эти слёзы, что катятся по моей щеке, израненной рукой Люсиль, дают понять, что это не так. Она дёрнулась во сне, что-то пробормотав одними губами, наверное, чувствует, что я здесь. Как бы хотелось всё вернуть назад, когда она была счастлива со мной, хотя вряд ли такие моменты были в наших отношениях. Все они были нагло испорчены постоянным контролем Люсиль, которая не могла просто так оставить меня в покое. Пару раз даже пытался прикоснуться к её волосам, но мои пальцы проходили как бы сквозь них, и я чуть не чертыхнулся от нахлынувшего бессилия. Эдит нахмурилась во сне, как будто почувствовала чужое присутствие рядом, и, захватив одеяло, перевернулась на другой бок. Мне захотелось взвыть, но не стал этого делать: испугался, что могу прервать её сон. Она была невыносимо очаровательной. К ней вернулся здоровый румянец, губы налились кровью и казались такими мягкими, что меня накрыло полное отчаяние: сколько бы времени ни прошло, раз за разом я бы выбирал её из сотни тысяч девушек Америки. Она приоткрыла один глаз, затем второй. Я ждал крика ужаса, но его не последовало. Эдит смотрела на меня с мёртвенным спокойствием, нервно теребя край одеяла в пальцах. — Прости меня, Томас… — миссис Кушинг-Шарп поднялась с кровати, откинув одеяло. Она подходила пугающе медленно, осторожно ступая по холодному деревянному полу. — Как угодно, но я была обязана защитить тебя от неё. — И умереть самой? Дорогая, не говори ерунды. — она подошла достаточно близко, чтобы вытянутой рукой коснуться моей щеки. Её ладонь была огрубевшей, кожа на ней — слегка потрескавшейся, но так и осталась единственной для меня. — Ты отличаешься… — От кого? — спросила она, грустно улыбнувшись. Не выдержав, я крепче прижался к её ладони щекой, а Эдит позволила себе подойти вплотную, и её ночной сорочки коснулись мои мерцающие белые одежды. Она потрясённо смотрела на меня, наверное, не до конца отдавая себе отчёт в происходящем. — От них всех, — мы оба рыдаем, хотя другой реакции ожидать было невозможно. Эдит навсегда останется уникальной и единственной для меня. И если нужно будет вытерпеть несколько десятков лет, чтобы в следующей жизни встретиться и быть по-настоящему счастливыми, то я в точности выполню волю судьбы.