Не пытайтесь скрыться от Благоволительниц

Джонаттан Литтелл - автор грандиозного, скандального, сокрушительного по эмоциональному воздействию романа “Благоволительницы” - удивительный феномен литературы нашего века. Американец, сын евреев-эмигрантов из России (до эмиграции Лидские), живущий в Испании, написавший великий роман о Войне на французском языке. От такого гремучего коктейля посредственности не жди. Истрия знает примеры литературного билингвизма - Джозеф Конрад, Владимир Набоков, Айн Рэнд. Но в отличие он Конрада или Набокова, для Литтелла это не был вынужденный переход на другой язык с целью расширить аудиторию и поплотнее затесаться в чужую, более перспективную литературную среду. Как раз наоборот. Видимо, выбор в пользу французского был сделан потому, что роман о Холокосте требует более близкого к месту действия, более заинтересованного, более европейского взгляда, а следовательно, и языка. Позерство? Возможно. Но благодаря этой позе французская литература серьезно обогатилась. Хотя, возможно, все гораздо проще: Литтелл большую часть жизни прожил во Франции, и французский язык стал для него роднее. Впрочем, Россия для Литтелла - тоже не пустой звук. Его второе имя - Октобер (фамилия, кстати, произносится на французский манер - ЛиттЕлл). Его отец, также знаменитый писатель, в молодости увлекался коммунистическими идеями, писал детективы о противостоянии советских и американских спецслужб и даже хотел уехать с семьей в СССР (но что-то его удержало). Сам Джонатан Литтелл хорошо говорит по-русски*, прекрасно знает русскую классику. Однако, будучи носителем французского духа “либерте-эгалите”, он также является ярым противником режима Путина, и, судя по интервью, с годами его позиция только укрепляется. Так что в его любви к России немало ненависти, что для творческого человека нормально, и даже необходимо. Впрочем, факт остается фактом - “Благоволительницы”, эта новая “Война и мир”, были написаны им в заснеженной Москве зимой 2002-2003 годов, за 112 дней (или, как иногда утверждал сам Литтелл, за 120 дней, что придает истории дополнительный литературный обертон**), буквально на одном дыхании, по-Бальзаковски, без черновиков и правок. Такие совпадения редко бывают случайными. Вообразите себе, чтобы подобный роман писался бы где-нибудь на Лазурном берегу или в другом благодатном краю. Не хочу эксплуатировать стереотипы, но сам собой напрашивается вывод о том, что своим наиболее сильным (читай, страшным) сценам роман обязан именно нашей Родине. Гений места заночевал здесь не раз. Сам Литтелл как-то признался, что непосредственным источником вдохновения для книги стала увиденная им как-то в архивах фотография Зои Космодемьянской, повешенной нацистами. Эта страстная, почти раннехристианская жестокость советского героического канона поразила его. Тогда автор был относительно молод (на момент написания ему было 36 лет), полон сил, и наверняка не осознавал до конца, какое дело он затевает. Но, как это часто бывает, шанс совершить нечто значительное дается человеку лишь раз в жизни, да и то не всем, и Литтелл этот шанс не упустил. Кто-нибудь знает, что он написал до “Благоволительниц”? А после? Кроме специалистов, да самого Литтелла, мало кто вспомнит. А “Благоволительницы” возвышаются Эверестом над мелким морем постмодернистской игры в литературу, и можно лишь подивиться тому, что столь масштабное, детально проработанное, “всамделишное” произведение появилось на свет в наш век клипов и ускоренной перемотки. Кто-то скажет: очередной писатель одной книги. Не то. Иногда лучше написать одну книгу, но, чтобы это была Книга. Второй такой уже не будет, да и не надо. Так о чем же, собственно, речь? “Благоволительницы” - роман-шок. Нет, это не “Война и мир”, и даже не “Жизнь и судьба”, с которыми их без конца сравнивают. Это... просто жизнь. Полная ужаса, преступлений, жестокости, глупости, безумия, секса, дерьма, дерьма, дерьма. Неудивительно, что у романа почти равное количество поклонников и ненавистников. Среднего, кажется, не дано, и это явный признак хорошей литературы. Я подчеркиваю, “хорошей”, а не “приятной”. Литтелл часто говорит про себя, что он пессимист по жизни. Нет ничего интереснее, чем наблюдать за поведением человека в экстремальных условиях, однако поведение это редко отличается мудростью или благородством. Литтелл знает, о чем говорит. На земле не осталось горячих точек, где бы он не побывал в качестве военного журналиста или посла гуманитарной миссии (в частности, в Чечне*** и в Сирии). На войне привычные добродетели перестают работать, и на первый план выходит человек, как он есть. Так что для брезгливых у нас плохие новости: вы ничем не лучше героев романа, окажись вы на их месте. Больше всего роман ругают за порнографичность в изображении насилия, нечистот и всяческих извращений. Но, позвольте, а как еще описать тот ад, который воцарился в потерявшей разум Европе, а равно, в душах людей ее населявших? Язык Диккенса и Толстого здесь не подойдет (хотя и некоторые сцены “Воины и мира” были для своего времени достаточно шокирующими). Главный герой романа Максимилиан Ауэ, офицер СС, гомосексуалист с инцестуальным влечением к сестре, безжалостный убийца и убежденный национал-социалист, совершает свои преступления холодно и отстраненно, ничуть не смягчая и не оправдывая свои действия. За холодность души ему мстит тело - физиологическим реакциям его организма на постоянный стресс, а также ночным кошмарам, посвящено много не самых аппетитных страниц. Безумие пронизывает не только содержание, но и язык романа. После внятного и размеренного вступления, где постаревший Ауэ объясняет причины, побудившие его сесть за мемуары, особенно поражает резкий, без малейшего перехода прыжок в бурлящий котел событий на Восточном фронте. Имена, города, подразделения, воинские звания Третьего Рейха (все эти гауптштурмфюреры, оберштурмбанфюреры и бог знает кто еще), сумбурные и противоречащие друг другу приказы и действия... Тебя словно засасывает в удушающую воронку, откуда уже нет обратного пути. Да, первые страниц сто (из девятисот) нужно перетерпеть, привыкнуть, зато потом остановиться уже невозможно, как невозможно по желанию прервать бредовый бэд трип. С первых же строк тебя, невинного читателя, делают свидетелем массовых расстрелов евреев на Украине, сначала неумелых и плохо организованных, но постепенно технология уничтожения людей совершенствуется, мастерство оттачивается, достигая своей кульминации в Бабьем Яру - чудовищной гетакомбе во имя... ничего. И тут ты понимаешь, что всё. Теперь ты соучастник преступления. Ты видел все глазами убийц, а значит сам участвовал и несешь равную ответственность. Это почти физическое чувство присутствия. Нет, Литтел не придумал все это. Он точно был там! Для русского читателя этот опыт “другого взгляда” должен быть особенно поучителен, ведь мы знаем Войну лишь со своей, “правильной” стороны. Так случилось, что мы победили в Войне, и можем лелеять свою Победу, делать ее частью своего героического мифа. Это для нас Бабий Яр, Севастополь и Сталинград - слова, не требующие объяснений. Но мало кому приходило в голову вообразить, а как все это видели немцы, что происходило с их телами и душами, когда они шли по нашей земле и считали ее своей. Поймите правильно, никто не умаляет подвига советского народа и не пытается оправдать нацистов. Но иногда бывает полезно услышать голос другой стороны, хотя бы для того, чтобы самим не повторять подобных ошибок. И потому “Благоволительницы” особенно актуально звучат в современной России, где, кроме памяти о Великой Войне, людей, похоже, не объединяет ничего. И все же эта книга не просто историческая хроника, хотя работа проделана поистине немыслимая, и к исторической части до сих пор не возникало вопросов даже у самых въедливых критиканов. Роман бы не получился, если бы не сработала та самая магия, которую, за неимением лучшего определения, принято пафосно называть “великая сила искусства”. Пройдя вместе с главным героем Украину, Крым, Кавказ, Сталинград, через какое-то время с ужасом начинаешь понимать, что симпатизируешь ему и даже (невозможно!) отождествляешь себя с ним. Макс Ауэ, несмотря на свою порочность и лицемерие, все же интеллигент, эстет и большой ценитель искусства. Во всех местах, где он бывает, он успевает восхищаться местной природой и архитектурой. В Пятигорске он ходит по Лермонтовским местам и рассуждает о судьбе и творчестве любимого поэта (кстати, довольно своеобразно рассуждает, совсем не так, как привыкли вслед за школьной программой воспринимать Лермонтова мы). Описания болезненного бреда Ауэ после ранения в Сталинградском котле рисуют картину такой силы, каких в литературе мало. А ближе к концу, когда союзники бомбят Берлин, начинаешь ненавидеть налетчиков за то, что под их бомбами погибают немцы, а Макс и Хелена так и не смогут быть вместе. Странное чувство, неуютное, постыдное. Но кто сказал, что искусство должно приносить только радость? При всем при этом “Благоволительницы” не лишены юмора. Черного и мрачного юмора. Деловитые препирательства чиновников по поводу сортировки евреев и увеличения пропускной способности лагерей, словно речь идет о дровах; ординарец Попп, оценивающий качество украинского чернозема на краю расстрельного рва; муравьи, таскающие прах из крематория; профессор Мандельброт со своими одинаковыми с лица Амазонками; Гитлер, укушенный главным героем за нос. Сама Война похожа на жестокую шутку заигравшихся и не сумевших вовремя остановиться детей. Такой леденящий юмор трудно оценить по достоинству. Если он и вызовет смех, то лишь сквозь слезы. И, наконец, роман “Благоволительницы” не был бы великим, если бы существовал только в одной повествовательной плоскости. Литература задолго до Джойса научилась говорить с читателем универсальным языком мифа, понятного всем. Мы обречены бесконечно разыгрывать одни и те же сцены, блуждать по тем же дорогам, что и Улисс, Эдип, Христос, Бальдр, Сигурд. Миф и предостерегает, и обнадеживает, придавая событиям и новый взгляд, и глубину прошлого опыта. Миф вечен, а значит, искусство, опирающееся на миф, имеет больше шансов в этой вечности задержаться. Собственно, Благоволительницы — это Эринии, древнегреческие богини мести и угрызений совести. Они получили свое новое имя после суда над Орестом, с образом которого в романе запараллелен Макс Ауэ. В роли же вездесущих Эриний выступают немного карикатурные кафкианские следователи из берлинской крипо, Клеменс и Везер, расследующие подозрительные обстоятельства смерти матери и отчима Ауэ. У следователей один блокнот на двоих и раздражающая манера переспрашивать друг у друга очевидные вещи. Они преследуют Ауэ повсюду, даже во сне, назойливо и неотступно, как паразиты. Но в конце они, как и многие другие, оказываются убиты, и больше уже не помешают герою жить, хотя то, что во что превратился Ауэ к моменту написания своей исповеди, жизнью не назовешь. Без чувств, без привязанностей, без интересов, пустая оболочка человека. Это что ли возмездие? Но он жив, а те мертвы. Нет, это не возмездие. Страшно признать, но, похоже, природе и вправду все равно, кто ее населяет. А все моральные категории - совесть, верность, честь, - суть лишь человеческие выдумки. Для жизни тела они не нужны, но именно они делают человека человеком. За “Благоволительниц” Литтелл получил Гонкуровскую премию, главную литературную премию Франции. В Германии его opus magnum вызвал ожесточенные споры. В родной Америке он провалился с треском. И дело не только в плохом маркетинге и специфическом взгляде американцев на проблему Второй Мировой Войны (например, роман Ханса Фаллады “Один в Берлине”, вышедший в США одновременно с “Благоволительницами” и почти на ту же тему, стал бестселлером). Судя по всему, американское общество, не будучи столь литературоцентричным, как французское или русское, было попросту напугано вызывающим натурализмом романа. Для американцев, никогда не знавших больших войн на своей территории, все это показалось дурной и нарочитой карикатурой (еще раз к вопросу о юморе), местами скучной и многословной. К чему все это писать? Есть же “Список Шиндлера” и “Спасти рядового Райана”. Иногда трудно принять мысль, что добро не всегда побеждает, а злодей останется безнаказанным. В России роман приняли хорошо. Ему признались в любви Захар Прилепин, Владимир Сорокин, Дмитрий Быков, а также многие известные критики и журналисты. Правда, не обошлось без эксцессов. Спустя восемь лет после выхода романа на русском языке вскрылась довольно некрасивая история - из русского перевода пропало несколько кусков разного объема и значимости, от отдельных фраз до целых абзацев, в общей сложности 20 страниц. В интернете ходит сводный файл, где указаны все пропущенные и измененные куски. История конфликта между Литтеллом и редакцией Ad Marginem в свое время широко освещалась в прессе, так что все, кому интересно, могут ознакомиться с позициями сторон и составить свое мнение. В 2019 году вышло второе издание книги, уже без купюр, но, как говорится, “ложечки нашлись, а осадочек остался”. В любом случае, как невозможно дважды войти в одну реку, так и читателям старого издания книги невозможно будет вернуть их первого впечатления. Советую ли я читать “Благоволительниц”? Во-первых, советы давать бессмысленно. Советчик всегда рискует быть обвиненным в том, что он-де навязал какую-то не оправдавшую доверия ерунду. Нельзя отнимать у людей право нести ответственность за свой выбор. Во-вторых, прочитав мой отзыв, вы уже сами, должно быть, поняли, хотите вы это читать или нет. В книге много крови, физиологии и секса (хотя, как по мне, все это меркнет по сравнению с иными “шедеврами” Фикбука рейтинга NC-21. Знал бы Литтелл, на что способны наши доморощенные юные авторы, ушел бы в монастырь по-тихому). Если все вышесказанное вас коробит и отталкивает, вам книга скорее всего не понравится. Это ваше право. Однако, если вы все же найдете в себе силы начать, то знайте, что обратной дороги у вас не будет. Сознание необратимо, и “развидеть” увиденное не получится. Будьте готовы, что на несколько недель (или месяцев) мстительные Эринии поселятся у вас в голове. Зато в конце пути вас, возможно, посетит катарсис самой высшей софокловской пробы, вас раздавит мощью мировой трагедии, завалит ее обломками, и выкарабкиваться из-под этих глыб вам предстоит еще очень долго. Никуда не спрятаться от Благоволительниц. Да и надо ли прятаться, если это единственное, что делает нас людьми?