Созерцатель

Мама всегда, сколько я себя помнила, говорила мне, что все необычное на самом деле простое в понимании. Стоит только включить немного воображения, и неизвестное превращается в известное. Наверное, это звучит странно, но оно так и есть. И если люди не хотят видеть это известное в неизвестном, значит, у них нет воображения. Только и всего… Ведь это так просто!.. Взгляни на бабочку, представь, что это дракон, и в следующую секунду на месте маленького пестрого создания развернет крылья огромная рептилия, разинет пасть, полную острых-острых зубов, и овеет тебя его, дракона, теплое дыхание. Ведь это так просто!.. Прикрой глаза, и вокруг тебя заиграет яркими красками совершенно новый, никем не изведанный мир! А в нем!.. А в нем столько всего неизвестного, но такого простого… Она умерла, когда мне было девять. Умерла у меня на глазах из-за какой-то болезни. Из-за болезни, да, кажется, именно так мне и сказали тогда. Папа в то время многое скрывал, и я не знала, почему с каждым днем мама была все больше похожа на призрака, а теперь… Теперь уже поздно, но я знаю. И я совершенно не виню папочку, что он ничего не сказал мне тогда. Мама всегда любила эксперименты — это было у нее в душе. А разве можно лишить человека души?.. Последняя неделя была самой страшной. Кожа ее была бела, словно мел, а губы посинели. С каждой минутой из голубых глаз, некогда всегда счастливых, уходила жизнь. Я была с ней все это время, сжимала своими маленькими ладошками ее холодные руки и шептала, надеясь, что в маминых глазах снова зажжется яркая искорка веселья, а весь этот ужас будет просто плохим розыгрышем, ночным кошмаром, навеянным злобными духами. Каждый день я сидела у ее постели и шептала что-то такое детское… А она улыбалась. Точнее… Я хотела думать, что она улыбается. На самом же деле на ее лице не дрогнул ни один мускул за все то время. Но много ли надо маленькому ребенку, чтобы поверить? Я верила, и это вселяло в меня надежду. Ту самую наивную детскую надежду… Не уходила я от нее и ночью. Даже когда папа приходил, чтобы отвести меня в мою комнату. Нет. Я не могла оставить ее там без своей поддержки. Мама нуждалась во мне, и это уже не глупое детское воображение, как сказали бы многие. Когда я держала ее руку, кожа чуть теплела, и веселые искорки делали ее из болезненно-белой снова обычной. Но папа не хотел ничего слушать и каждый раз пытался меня увести. Он никогда не смотрел ей в лицо, пока она лежала, сраженная болезнью. В его глазах закралась печаль. Печаль и что-то еще… Что-то не очень понятное ребенку. Теперь же я точно могу сказать, что с печалью в его взгляде плескалась невероятная боль. Боль, которую сложно передать словами. И я даже не буду пытаться это сделать. Но такую боль… Такую боль совсем недавно испытал каждый из нас. Кто-то не единожды, кто-то… Впрочем мы потеряли очень многих. Наш мир потерял очень многих. И теперь я знаю точно… Трудно переживать все это вновь, но я должна. Я должна продолжить, ведь только это будет спасением. Как я уже сказала, папа не смотрел на маму, и его почти безумный взгляд всегда блуждал по комнате в надежде зацепиться за что-то, что поможет ему отвлечься от действительности, после чего останавливался всегда на мне. В тот момент, когда он смотрел на меня, в его глазах вспыхивали разноцветные искорки. Мне казалось это очень красивым, и я не всегда слышала, что он говорил мне в тот момент. А когда наваждение спадало, то и искорки исчезали, и папа умолкал. Взгляд его потухал вместе с тем, как из мамы уходила жизнь. Я никогда не забуду того ужасного дня. Никогда. И я навсегда сохраню те последние минуты в своем сердце. Я буду помнить о них до конца своих дней… Помню, что то утро выдалось на удивление солнечным. Это было редкостью в наших краях. И солнце всегда было великой радостью. Мама любила солнечные дни и никогда не упускала возможности прогуляться вдоль речушки, что текла за домом, там, внизу, у подножия нашего холма. В тот день я тоже не удержалась, впервые за неделю оставив свой пост. Оставив ее одну… Я как раз возвращалась домой, когда в душе заскребли кошки. Что это было? Детское чутье или магия, я не знаю, но тогда я рванула к маме, что было сил. На пороге меня встретил папа. Искорки погасли… Погасли, как мне тогда показалось, навсегда. Он не успел меня остановить, не успел даже слова сказать, как я уже проскочила мимо, вбегая в дом. Ее комната встретила меня тишиной. Каждый мой шаг, казалось, сопровождался раскатами грома. Стены сотрясались, стоило стопе опуститься полностью на пол. Не помню, дышала я в тот момент или нет, но воздуха определенно не хватало. Я подошла к кровати, надеясь, что снова взгляну в голубые глаза, но моим надеждам не дано было сбыться. Наверное, я плакала, я не помню. Помню только, что вцепилась в холодную руку, умоляя маму открыть глаза. Но та вряд ли меня слышала. Я сидела на самом краю кровати, жмурясь и повторяя про себя, что все это не правда, что стоит хорошенько представить, и все вернется на круги своя. Не знаю, может, в игру вступило мое воображение, но стоило сильнее сжать такие хрупкие в тот момент пальцы, как мама вздрогнула всем телом, и глаза ее широко распахнулись. Она смотрела на меня тем самым, не затуманенным болью, ясным взглядом. И в нем я видела веселые искорки, такие яркие, сверкающие своими острыми боками, подмигивающие мне… — Мамочка! — воскликнула я тогда, бросившись ей на шею. Она же улыбнулась в ответ, так тепло, как, казалось, не улыбалась целую вечность. — Прости меня, солнышко… — Помню, услышав эти слова, я отстранилась, горько сдвинув брови. А мама продолжала улыбаться, только веселых искорок в ее взгляде стало меньше. — О чем ты, мамочка? Ты ни в чем не виновата! — мама ласково потрепала меня по волосам, погладила по щеке. — Я так не хочу оставлять тебя. Но это не так странно… Даже просто. — Я думала, что мне показалось, ведь искорки из ее глаз вдруг зависли в нескольких сантиметрах от головы. Они ярко блестели и переливались. Мой взгляд блуждал от одной искорки к другой, и я не сразу поняла, что они постепенно исчезают, угасают одна за другой. — Луна, доченька! Я так люблю тебя! И я всегда буду с тобой… Здесь. — Мама дотронулась до меня где-то в районе заполошно стучащего сердца. Искорок осталось всего две. — Мамочка, пожалуйста… — Я обхватила ее лицо своими маленькими ладошками, будто таким образом хотела удержать, оставить рядом навсегда. — Пообещай мне… — Мне тогда хотелось воскликнуть: «Все, что угодно!» — но горло будто сжали в железных тисках. — Пообещай, что всегда будешь видеть… — Одна искорка одиноко дернулась из стороны в сторону, с каждой секундой тускнея все больше. — На свете нет ничего странного, только простое… — Все искорки исчезли, и вместе с ними закрылись голубые глаза. Не помню, как уходила из ее комнаты, не помню, что происходило после того, как мама замерла неживой куклой на кровати, но на следующий день я проснулась уже в своей комнате. А ее последние слова, обращенные к совсем еще маленькой мне, я помню до сих пор… Обещаю, мамочка, я их никогда не забуду и всегда буду видеть, даже если вокруг не найдется ни одного человека, который поймет и поверит вместе со мной… Всегда…