Часть 1
Клеменция ждала, что встреча произойдет совсем иначе. Ей представлялось, что в назначенном для свадьбы месте будут заранее воздвигнуты шатры, что герольды обеих стран заиграют на трубах, что она, сойдя с носилок, сядет за стол, где будет накрыт легкий обед, и так постепенно начнет знакомиться со своим нареченным. Думала она также, что свадьбу отпразднуют через несколько дней, что после бракосочетания последует череда празднеств, в течение двух-трех недель будут происходить состязания на копьях, пригласят жонглеров и менестрелей, как и подобает на королевских свадьбах. Она дивилась этой внезапной встрече в лесу, на нехоженой тропе, этому отсутствию всякой пышности. Можно было подумать, что просто на охоте произошла неожиданная встреча.
— Признаться, я упустил это место, — задумчиво помассировал я лоб. — Вот это я и называю пленом стереотипов, Ватсон: мы видим то, что хотим увидеть, а не то, что есть. Точнее, то что, нам рассказали об этом. А между тем, дядя Валуа совершенно правильно сказал в самом начале про свою племянницу Клеменцию: «босиком прибежит, чтобы надеть корону Франции». Людовик пренебрег этим моментом… — Вы полагаете, что это настолько важно? — К несчастью для Людовика Х, на свадьбе от романтических грез этой девушки не осталось и следа, — продолжал Холмс. — Она сильно влюбилась в брата короля — графа Филиппа Пуатье. Помните, Клеменция открыто призналась себе, что из всех трёх братьев она без сомнения выбрала бы Филиппа? — Да, но что поделать? Чувства иррациональны, Холмс, — пожал я плечами. — Она удивляется кашлю короля и хочет крикнуть «Я не достойна!» Но думает только о Филиппе, — заметил Холмс. — Теперь прошу вас, друг мой, перечитать интересный пассаж их первого прямого общения. Это поразительный по значимости эпизод, Ватсон!— Но моей супруги, сестрица, вам все равно не пришлось бы увидеть здесь, — заметил граф Пуатье. — Как так… братец? — осведомилась Клеменция, которая с интересом слушала все, что говорил Филипп, и почему-то испытывала неодолимое смущение, когда ей приходилось ему отвечать. — Коль скоро она до сих пор содержится в заключении в замке Дурдан, — ответил Филипп Пуатье. Потом он повернулся к королю. — Государь, брат мой, — проговорил он, — в этот столь счастливый для вас день прошу вас снять кару, наложенную на мою супругу Жанну, и разрешить мне воссоединиться с ней. Вы знаете, что она не совершила преступления против чести, и было бы несправедливо, государь, заставлять ее расплачиваться и далее за чужие ошибки. Сварливый наморщил лоб. Видно было, что он не знает, что ответить, на что решиться. Чем он угодит Клеменции: проявив великодушие или, напротив, показав себя в ее глазах непреклонным; какое из двух этих равно королевских качеств придется ей по вкусу? Он поискал глазами дядю Валуа, рассчитывая спросить у него совета, но тот как раз вышел освежиться. Робер Артуа находился на противоположном конце залы и с жаром объяснял Филиппу Валуа, сыну Карла, как надо хватать лисицу, чтобы она не успела цапнуть вас за палец. Впрочем, Сварливому не очень хотелось вовлекать в это дело Робера, который и так уж приложил к нему руку. — Государь, супруг мой, — произнесла Клеменция, — ради вашей любви ко мне согласитесь на просьбу Филиппа. Сегодня такой день — день нашей свадьбы, и мне хотелось бы, чтобы все женщины в королевстве разделили мою радость. Клеменция так близко приняла к сердцу просьбу Филиппа, молила за него с таким жаром, будто ей стало легче при мысли, что у Филиппа есть супруга и он хочет вновь воссоединиться с ней. Она глядела на Людовика, она была прекрасна; ее голубые, широко открытые глаза под светлыми ресницами устремлены были на него, и взгляд их был красноречивее любых слов заступничества.
— Влюблена и крепко, — вскинул я брови. — И я пришел к тому же выводу, — ответил Холмс. — Людовик создал ей рай на Земле, осыпал тысячью забот и подарков, но вопреки всему Клеменция откровенно скучала и не могла интересоваться делами мужа. Заметьте, Ватсон, скучала, а не радовалась короткому счастью с Людовиком! Не наслаждалась им, а ложилась в постель как по принуждению. Ей, молодой жене, одиноко. Почему? Да потому что она любит Филиппа, Ватсон! — Логично, — вставил я. — В самом деле, как бы ни был хорош Людовик, с любимым человеком всегда чувствуешь себя счастливее, чем в раю с чужим. — Меня, однако, заинтересовала вот эта фраза: «Она чувствовала себя чужеземкой, которую осыпают льстивыми похвалами, но за которой следят, за которой наблюдают и чья малейшая ошибка, малейшая слабость не будет никогда прощена», — темные глаза моего друга блеснули. — Она и была для них чужеземкой, — равнодушно пожал я плечами. — Все же Клеменция Венгерская. — Я спросил себя: «А какую такую ошибку ей никогда не простят?» — Продолжал Холмс. — Какую такую ошибку она может совершить? Людовик ее обожает и даже не требует от нее рожать немедленно наследника: когда надо, тогда и родит. В политику Клеменция не лезет, а если бы и полезла, то Людовик рад выслушать любой ее совет. Остается только один вариант — измена. Значит, она уже думает о чем-то таком. — Почему вы думаете, что речь идет о ее чувствах к Филиппу? — спросил я с ноткой недоверия. — Потому что дальше ситуация взрывается, Ватсон! Посмотрите, как реагирует Клеменция на беременность жены Филиппа! — рассмеялся Холмс. — Прочтите-ка реакцию молодой королевы: она поразительна.«Клеменция вышла из комнаты и заперлась в своей опочивальне. Обнаружила ее там часа через два первая дворцовая кастелянша Эделина, пришедшая постлать на ночь постель: Клеменция сидела у окна, за которым уже сгустился ночной мрак. — Как так, мадам, — воскликнула Эделина, — вас оставили без света! Сейчас пойду кликну людей!»
— Ревнует? — спросил я. — Более того, Ватсон, открыто об этом говорит! — рассмеялся Холмс. — Почитайте:Королева утерла мокрые глаза. Вид у нее был отсутствующий, растерянный. — Эделина, Эделина, — воскликнула Клеменция, — дурное чувство мучит меня: я ревную. Кастелянша изумленно уставилась на королеву. — Вы, мадам, ревнуете? Да какие же у вас для этого основания? Я уверена, что государь Людовик даже в мыслях вас не обманывает. — Я ревную к мадам Пуатье, — призналась Клеменция. — Вернее, завидую ей, ведь у нее будет ребенок, а я… я все не дождусь. О, конечно, я счастлива за нее, я за нее рада, но я не знала, что счастье другого может причинить человеку такую боль.
— Поразительно… Но, правда! Иначе зачем ей так волноваться из-за беременности Жанны? Какое ей дело? — Я в очередной раз поразился способности моего друга замечать малейшие детали. — Многие восприняли ревность Клеменции в переносном смысле, — поднял палец Холмс. — А что если воспринять ее в прямом? Я обратил внимание на одну деталь, — выпустил мой друг табачное облако, — Когда Эделина начинает обвинять Людовика и рассказывать небылицы про «сорок бочек с арестантами», Клеменция ни словом не защищает мужа. Зато сразу вспоминает слова графа Пуатье о легистах его отца, которых погубили пытками. Мнение мужа для нее не значит ничего, зато мнение графа Пуатье — все. А что происходит дальше? — Дальше… Дальше идет глава «Вилка и скамеечка», которую я, откровенно говоря, терпеть не могу, Холмс, и просто пролистал ее. Мне противно читать про истерику Клеменции, которую она на ровном месте закатила Людовику за тот рай, что он для нее создал! — Напротив, друг мой, это самая важная глава всей серии, — заметил Холмс. — Вспомните последовательность событий. Зареванная Клеменция сидит за ужином из-за беременности Жанны Пуатье, потом устраивает Людовику скандал на ровном месте и отказывает ему в ложе. Клеменция истерит, требует от Людовика покаяния. Говорит, что не будет принадлежать ему, пока они не пойдут в паломничество. Но едва Людовик заикается о разводе, как Клеменция становится шелковой. Чего же она хочет? — Людовик невыносим ей? — Гораздо больше! Клеменция требует от него выпустить на волю людей Филиппа. Только на этих условиях она соглашается разделить с ним ложе. Перечитайте-ка этот поразительный момент, как именно она отдается Людовику.Тогда, повинуясь скорее чувству жалости, нежели страха, Клеменция вышла из-за своей скамеечки и произнесла: — Хорошо, я поступлю, как вы того желаете. И она хотела потушить свечи. — Пусть горят, — воскликнул Сварливый. — Вы действительно, Людовик, хотите… — Снимите ваши одежды. Решившись теперь во всем повиноваться мужу, Клеменция разделась донага с таким чувством, будто предает себя дьяволу. Людовик привлек к постели это прекрасное тело, по которому четким рисунком пробегали тени, то прекрасное тело, власть над которым он снова почувствовал. Желая отблагодарить Клеменцию, он прошептал: — Обещаю вам, душенька, обещаю освободить Рауля де Преля и всех легистов моего отца. В сущности, все ваши желания совпадают с желаниями моего брата Филиппа! Клеменция решила, что ее потворство прихотям короля будет вознаграждено добрыми делами и что, хотя покаяние не состоялось, невинные все же получат свободу.
— Понял ли сам Людовик, какую мудрую мысль он сказал? — Вскинул брови Холмс. — Жена отдается ему только на условиях выполнения политической программы Филиппа. После этой ночи она отказывает ему в ложе и требует похода в паломничество, то есть еще как минимум пары месяцев без интимной близости. — Никогда не обращал внимания на эти мелочи, — сказал я. — Я радовался, что Людовик и Клеменция помирились, и счастье несчастной королевы продлится на еще несколько месяцев. — Удивительно она использует это счастье, не находите? — мой друг набил трубку новой порцией табака. — Все желания? Выходит, она крепко любит его брата? — повторил я, рассматривая текст. — На эту проблему можно посмотреть и с другой стороны, — заметил Холмс. — Клеменция требует от Людовика того же, что и Филипп. Очевидно, между ними есть некие контакты. И сама Клеменция это подтверждает: «Как мне говорили, весьма верных слуг короля». Кто ей такое говорил? Она и не скрывает, что Филипп. — Клеменция, выходит, держит связь с Филиппом и помогает ему? — мне казалось, что я открываю для себя какую-то новую книгу. — Это очевидно! — ответил Холмс. — Как видите, Людовик получает доступ к ее телу только на таких условиях. Дальше, как вы помните, идёт подготовка к паломничеству. — Клеменция не может ответить на страсть Людовика. Он ее почти насилует. — Интересные отношения внутри молодой семьи, не правда ли? — оживился Холмс. — Муж почти насилует жену… Хотя та должна быть счастлива от его страсти и напора. — Клеменция считала это грехом… — неуверенно пробормотал я. — Возможно, она и вправду была слишком чувствительной. — Обратите внимание на мысли Людовика перед паломничеством в Амьен. «Надо бы заказать теплые ботинки на меху, я велю сшить для Клеменции горностаевый плащ, она накинет его на шубку, а то еще простудится». Интересная одежда для паломничества! — вспыхнули его глаза. — Пожалуй… Уж слишком нарядно и элегантно… — покачал я головой. — Так одеваются для любимого мужчины, не правда ли? — сказал Холмс. — И этот мужчина явно не Людовик, с которым она не хочет делить ложе. — Полностью согласен! Она демонстрирует Филиппу свою красоту и хочет предстать перед ним как можно лучше. А Людовик, видимо, настолько очарован, что не замечает этого? — Добрый, наивный, вспыльчивый Людовик… Он не понимает, что его второй брак также несчастлив, как и первый, — снова затянулся Холмс. — Король понял главное: тело жены он получает на политических условиях своего брата! Понял, но не сделал выводы… — Увы, — горько вздохнул я. — Посмотрите, что происходит дальше, Ватсон. Маго публично отказывается подписать соглашение Людовика по Артуа и в ярости громко шепчет «Сдохни же!» Филипп внимательно смотрит на неё. Мы не знаем, о чем думает Филипп. Но зато Маго рассказала нам важный эпизод: Филипп с детства мечтал быть королем и мастерил себе скипетры из палок. Из предыдущей книги мы знаем, что Филипп думал: «Я в этой роли был бы куда уместней». В роли короля. От трона его отделяет пока только брат. Могу предположить, что Филипп в этот момент подумал: «Нашлась дура, на которую можно будет свалить смерть брата!» — Это в самом деле идеальное прикрытие… Получается, Маго не виновна? Холмс не ответил, а выпустил табачное облако. — Хотя, видимо, Людовик с его аналитическим умом что-то заподозрил, — сказал Холмс. — С этого дня он повелел все блюда, которые подаются ему на стол, пробовать дважды. Поразительные меры предосторожности! Месье Дрюон приписал их разговору Людовика с астрологом Мартэном. Но, возможно, король в самом деле насторожился. Почему же он насторожился? Графиня Артуа пока не собирается его убивать. Нет, он опасается кого-то иного. Я и сам насторожился, соображая. Мне и в голову не приходило, что на эту щемящую душу историю можно посмотреть с такого необычного угла. — Дальше происходит паломничество Людовика и Клеменции к реликвиям Святого Иоанна, — продолжал Холмс. — То самое, где королева демонстрирует шикарные новые наряды. В паломничество с ними идет весь двор, скорее всего и Филипп. После этого через полтора месяца королева беременеет. Правда, интересно: семь месяцев Клеменция не могла забеременеть от Людовика, хотя по ее словам, он каждую ночь посещал ее ложе? — Иоанн, получается, сын Филиппа? — воскликнул я. — А почему бы и нет? — закурил Холмс. — Обратите внимание на интересную фразу: «Результаты паломничества не замедлили сказаться. К концу марта королева почувствовала определенные признаки, доказывавшие, что Небеса вняли ее мольбам». Но Клеменция отстранила Людовика от своего ложе с середины декабря до как минимум середины февраля, когда завершилось паломничество. Понимаете, все это время они не спали с Людовиком! Как скоро Клеменция вернула Людовика на свое ложе после паломничества, мы тоже не знаем. Автор даже даёт нам тонкий намёк. «Теперь можно было сказать почти наверняка, что его отцом является сам Людовик». Почти наверняка, но не наверняка, не правда ли? — Загадка на загадке, Холмс, — заметил я. — Все загадки мгновенно решатся, Ватсон, как только вы выбросите из головы сказку о романтической трагичной любви Людовика и Клеменции. Со стороны Людовика, наверное, она была таковой. Со стороны Клеменции — никоим образом. — Дальше Людовик умирает… — пробормотал я. — А вот и нет, Ватсон. — Я вздрогнул. — Весной 1316 г. происходит еще много интересных событий. Первое: сразу после окончания паломничества бывшие легисты Филиппа Красивого создают оппозиционную партию вокруг Филиппа Пуатье. Кто их освободил? — прищурился Холмс. — Фил… Клеменция! — изумился я. — В обмен на постель с Людовиком. — Теперь у Филиппа есть оппозиционное правительство. Дальше на их сторону переходит коннетабль Гоше де Шатийон, то есть армия. И обратите внимание, Ватсон, как примерно с марта меняется поведение Клеменции. После паломничества она радостна и спокойна. Ей нравится все. И она влияет на мужа, требуя подписывать те указы, которые хочет Филипп. — Влю-бле-на! — протянул я. — Ну, влюблена в него Клеменция была со дня свадьбы, — пожал плечами Холмс. — Больше похоже на поведение капризной женщины, которая, наконец, достигла того, чего хотела. А вот дальше Филипп делает важное признание: он увлекается алхимией! Он даже читал трактат кардинала Дюэза «Искусство трансмутаций». Правда, Филипп тотчас поправляется, что не понял оттуда ни слова, но кто сказал, что это правда? Мог ли он изготовить яд? А почему бы и нет в свете такого интересного признания? — Я даже не обратил на это внимание… — Вздохнул я. — Кстати, Ватсон, обратите внимание и на ещё один момент: а где взял Филипп этот трактат Дюэза? Кто привёз его? — Клеменция! — вспомнил я. — Дюэз подарил ей его по пути в Париж. — Браво, Ватсон! Вот вам доказательство их связи. Людовик, к сожалению, тоже не обратил на это внимание… — Холмс снова выпустил облако. — Идём дальше, — мой друг отпил травяного чая. — В тот же миг, когда доктора сообщают, что Клеменция беременна, Филипп уезжает в Лион выбирать папу. Перед отъездом он делает еще одну инсценировку, что Людовика и его самого хотят убить итальянские кардиналы, друзья тамплиеров. Инсценировка грубая. Зачем им убивать Людовика Х — короля, который шаг за шагом ведет дело к возрождению тамплиеров? Итальянские кардиналы и бывшие тамплиеры, возможно, преступники, но не дураки, чтобы убивать своего лучшего друга. А потом в тюрьме загадочно повесился осведомитель Эврар, охраняемый людьми Филиппа. — Зачем Филиппу такая мистификация? — спросил я. — Видимо, он не уверен, что все поверят в версию с отравлением Маго, и придумывает, что есть еще некие итальянские кардиналы-убийцы, — охотно ответил Холмс. — А заодно показал, что он, Филипп, и сам под угрозой. Но нам с вами интереснее другое. Филипп уезжает, бросая беременную жену. Он бросает ее без малейшей жалости, хотя мог бы и подождать два месяца до ее скорых родов. Но это логично: сердце Филиппа полностью занято другой женщиной, во всем превосходящей его Жанну. — Он бросает и Клеменцию, — пожал я плечами. — Разве? Вспомните, Ватсон: Жанна Пуатье ежедневно дает советы королеве, как переносить беременность! Сравните заботу Филиппа о Клеменции с его полным отсутствием заботы о Жанне, которую наспех доверяет Маго. Но главное даже не в этом, — снова поднял палец Холмс. — Уезжая, Филипп обеспечивает себе гениальное алиби на смерть Людовика. — Интересная личность этот Филипп… — покачал я головой. — Филипп был очень хилый и болезненный с детства человек, страдавший кучей недугов, — ответил Холмс. — Какой диагноз вы ему поставите Ватсон? — Редкое сочетание ревматизма, мочекаменной болезни и слабых легких, помноженные на близорукость и искривление позвоночника, — не задумываясь ответил я. — А такие люди, Ватсон, обычно невероятно умны, логичны, властолюбивы и жестоки, — кивнул Холмс. — С детства они ощущают себя физически ущербными и мечтают поставить на колени тех, кто их сильнее. Их оружие — ум, который они оттачивают, как бритву. К счастью, Ватсон, мы с вами не встретили на нашем пути графа Пуатье — это был бы противник, перед которым профессор Мориарти просто мальчишка. — Чем же он так нравился Клеменции? — Думаю интересным сочетанием. Умом и жесткостью: он был ее хозяином в отличие от Людовика. Или, наоборот, радостью, что она одержала над ним победу, что соответствует тщеславному характеру Клеменции. Обычно люди типа Филиппа начисто лишены душевных привязанностей: ведь каждый человек, кто сильнее их физически (а таких абсолютное большинство), для них потенциальный враг. Но к человеку, который подарит им искреннее тепло, они могут невероятно привязаться на всю жизнь. Что, предполагаю, и произошло в данном случае с Филиппом. — Подождите, Холмс! Но ведь в романе написано, что короля убила графиня Артуа отравленным драже. Там даже описана сцена их визита с Жанной в отсутствие Людовика, когда она подложила его. — Мой дорогой Ватсон, — закурил Шерлок, — Маго была типичной базарной бабой. Чуть что не по мне — ору «хоть бы ты сдох!» Народ падок на такое, если потом объект проклятий умирает. Но будь Маго чуть поумнее, она бы ни минуту не сообщала бы о желании смерти Людовика или намерении проводить его в Сен-Дени. Собака, которая много лает, не кусает. — Маго рассчитывала, что Филипп вернет ей Артуа и покроет ее, — сказал я. — Которое у нее никто и не отбирал, — затянулся Холмс. — Это были светлые мечты ее племянника-дебошира, который принимал свой вымысел за правду. Вспомните, как говорил с Маго Людовик:» — Скрепите для формы мое решение, кузина, — начал он, — коль скоро мы можем добиться мира только этой ценой. А там поглядим! В конце концов, эти пресловутые обычаи Людовика Святого не так уж точно установлены и вы всегда сумеете отобрать те привилегии, которые дали сами, так, чтобы правая рука не знала, что творит левая. Точно так же поступил я с жителями Шампани, когда граф Шампанский и сир Сен-Фаль добивались у меня хартии. Мы добавили к ней всего одну фразу: «За исключением тех случаев, когда может быть нанесен ущерб нашему королевскому величию», и теперь в любом спорном случае на сцену выступает «наше королевское величие»! С этими словами он дружелюбно протянул гостье кубок, наполненный драже, которое он грыз не переставая во время разговора».
— Но… Людовик забрал Артуа под свою руку… — пролепетал я. — Конечно, когда Маго раз пять отвергла любые соглашения, — ответил Холмс. — Налоги-то Людовику собирать из Артуа нужно. Но обратите внимания на интересный факт: восставшие бароны Артуа будут прогонять чиновников, назначенных Людовиком. Похоже, они действовали скорее в интересах Маго, чем Робера. И посмотрите, Ватсон, Людовик совсем не боится Маго! Он запрещает ей ехать в Артуа. Если бы Людовик с его умом боялся реально Маго, он загнал бы ее как раз в Артуа и запретил бы ей выезд оттуда. Сиди там, как крыса. — Все это умозаключения, Холмс! — сказал я. — Конкретных фактов у вас нет. — Как умер Людовик X, доктор? — прищурился Холмс. — В агонии… несколько дней… — пробормотал я. — В том-то и дело! От оленьего яда он умер бы быстро, а у него несколько дней словно выгорали внутренности. И выходил пот, что не свойственно обычным ядам. Посмотрите, какое интересное описание симптомов: «по мнению других, вода не могла сжечь ему нутро до такой степени, чтобы он «ходил под себя кровью». Олени и крысы после яда не ходят под себя кровью! — хмыкнул Шерлок. — Похоже на какое-то жуткое зелье, медленно сжигающее кишечник, — сказал я. — Да. И средневековые алхимики, как мы с вами знаем, умели делать подобные жуткие эликсиры. Не удивлюсь, что даже вы, Ватсон, с вашими глубокими познаниями в медицине и химии, не знаете их состава: некоторые рецепты подобных зелий давно утеряны. — Как же тогда отравили Людовика X? — спросил я. — Кто мог подлить яд Людовику? — пожал плечами Холмс. — Блюда Людовика пробуются дважды, прежде, чем попасть к нему на стол. Значит, это мог сделать кто-то очень близкий ему. Кому из близкого окружения Людовика мог поручить такое Филипп? Теоретически это могла быть Жанна, жена Филиппа, или Клеменция. Подозреваю, он использовал любовницу: она намного ближе к Людовику и так безопаснее. — Холмс! — возмутился я. — Я не обвиняю ее, Ватсон, — задумчиво посмотрел мой друг. — Допускаю, что Филипп ее обманул. Например, дал любовнице некое вещество для здоровья Людовика или повышения его потенции. Или, напротив, для ее снижения: помните, Клеменция созналась Маго, что Людовик какую ночь пытается обладать ей, беременной? Возможно, любовники вместе даже весело посмеялись над незадачливым Людовиком. Или некий эликсир, который становится опасен, если вступает в реакцию с другими элементами. Ведь Людовику стало дурно, когда он выпил стакан ледяной воды? — Вот и все… — задумался я. — Нет, друг мой, все только начинается. Как ведёт себя Клеменция после смерти Людовика? — Королева убита горем… — сказал я. — Мне больно, Холмс, читать главу «Белая Королева». — По мужу, которого она не любила ни дня и с которым не желала даже делить ложе? — С интересом спросил Холмс. — Она действительно подавлена. Возможно, она сообразила, что именно дал ей Филипп и пришла от этого в ужас. Но уже поздно… — Еще бы! — подтвердил я. — Мое внимание привлек вот этот странный пассаж, — сказал Холмс. — Когда Клеменция бежит к умирающему мужу, она говорит Бувиллю: «Друг мой, дорогой мои друг, не могу я этому поверить, скажите, что это неправда!» Неправда, что? Что Людовик умирает? Согласитесь, Ватсон, это глупо. А вот если неправда, что смерть вызвана эликсиром, который дал ей Филипп… — То все сходится… — пробормотал я. — Думаю, мы даже можем предположить, Ватсон, где Клеменция хранила элексир. Помните, едва Филипп уехал, как королева срочно завесила гобеленами спальню? Теми самыми, что срочно прислала ей бабушка из Неаполя? — Я даже не обратил внимание на эту деталь. — А она значимая, друг мой! Где-то там был, думаю, тайник. Почитаем начало следующей книги, — снова раскрыл томик мой друг:«Но Клеменция была слишком слаба, слишком разбита, чтобы вознегодовать. Вслух она лишь произнесла: — Никогда не поверю, что Людовика ненавидели настолько, что решились его отравить…»
— У Клеменции есть доказательство, что Людовик убит ядом. Но она ведет себя, как слабоумная дурочка, отрицая его. Дурочкой она точно не была. А вот если яд по неведению подлила она, то все становится на свои места. И она не верит, что это сделал ее Филипп! — А ведь правда, интересно! — сказал я. «Ну и не верьте, племянница, — вскричал Карл, — однако такова истина! — продолжил читать я. — Первое тому доказательство — тот самый пес, что лизнул белье, в которое заворачивали внутренности короля при бальзамировании. Ведь пес издох через час»… Клеменция прикрыла глаза и схватилась за подлокотники кресла, она испугалась, что потеряет сознание перед этой страшной картиной, которую так настойчиво рисовал ей Валуа». — Правильно, Ватсон: она испугалась. Чем еще занимается Клеменция? Она блокирует весь государственный аппарат Франции. После смерти короля королева должна стать регентом. Она им не становится! — Она в тягости… — напомнил я. — Ба! В таких случаях создаётся Регентский совет. Ей же не мешки таскать, правда? Указы подписывать вполне способна, но она этого не делает. И даже официально не отказывается от регентства. Не хочет подтвердить регентские функции Карла Валуа и не хочет ехать в столицу. Почему? — Она чего-то ждет! — догадался я. — А что если она ждет не чего-то, а кого-то? — спросил Холмс. — Например, Филиппа? — В стране настоящий политический кризис… — Причем созданный на ровном месте королевой, — ответил равнодушно Холмс. — Бери регентские функции — кто посмеет возразить? Не хочешь, передай их официально Валуа или Филиппу. Ее голос решающий. Но Клеменция просто не делает ничего, изображая из себя слабоумную дурочку и парализуя весь аппарат управления. — Валуа не даром перевез ее в Париж и заключил под охраной во дворце Ситэ? — Подозреваю, что он опасался, как бы королева чего не учудила, — пыхнул Холмс. — Вы обратили внимание, как холоден и резок стал Валуа со своей прежде самой любимой племянницей? То-то. Она ведь открыто играет на стороне Филиппа. Посмотрим теперь на Филиппа. У него полное алиби: в момент смерти короля он в Лионе. У Филиппа есть дура Маго, вопящая, как хорошо, чтобы Людовик умер. Будь она виновата, она держала бы язык за зубами и мило улыбалась. Но интереснее всего, чем занимается Филипп? Едет в Париж? Нет. Выбирает папой Дюэза. Дюэза, Ватсон, воспитателя Клеменции и ставленника ее бабушки Марии! — А ведь правда интересно, — заметил я, словно и правда читал другую книгу, — Заметьте, Ватсон: год назад Филипп кричал брату, что нельзя выбирать папой Дюэза, ибо он ставленник неаполитанского короля. Теперь Филипп как можно быстрее сажает его папой. Избрать Дюэза для Филиппа гораздо важнее, чем стать регентом Франции. Значит, Дюэз может предложить ему что-то большее, чем стать регентом. Что же? Только один вариант: развести его с Жанной и женить на Клеменции! — Он готовит развод? — Не сразу, Ватсон. Сразу вызовет подозрение… Но я снова отдаю должное перу мистера Дрюона. Прочтите интересный пассаж, — протянул мне Холмс книгу:Белого цвета косынка из тонкой ткани, плотно облегающая шею, скрывает подбородок чуть ли не до самых губ и оставляет открытой лишь середину лица; белого цвета длинная вуаль спускается на лоб и брови; волочится по земле белое платье, рукава туго схвачены у запястий. Вот это-то одеяние, сродни монашескому облачению, надела на себя — и, вероятно, навсегда королева Клеменция Венгерская, оставшаяся вдовой на двадцать третьем году и прожившая в браке с королем Людовиком X всего лишь десять месяцев.
— Грустно и безысходно… — А заметьте — «и, вероятно, навсегда», но не «навсегда»! — поднял палец Холмс. — Какая же ей остается лазейка? Только выйти замуж за другого короля! Кто может стать таким королем? — Филипп! — не удержался я. — Верно, Ватсон, и Дюэз санкционирует такой брак. Только через полтора месяца Филипп едет в Париж и совершает там переворот, сбежав ночью от дяди Валуа в Фонтенбло. Когда он решается его произвести? — Узнав про регентство Валуа? — Нет, ибо вопрос с регентом еще не был решен. Филипп начинает лихорадочно действовать после того, как его брат Карл сказал о будущем короле: «Как сын своей матери, он навсегда останется для нас чужестранцем». — Я не совсем понял, друг мой. Чужестранец… Зачем тогда было делать Клеменцию королевой? — Не поняли? — Холмс вскинул брови. — Посмотрите: Карл предлагает отстранить от престола будущего сына Людовика. Кому это выгодно? Филиппу! Ведь Жанну можно отстранить от трона как незаконнорожденную. — Да… Тогда получается, что Филипп — наследник! — согласился я. — Не правда ли? Филипп должен был бы обрадоваться больше всех предложению Карла, — выпустил мой друг кольцо дыма. — Ведь Карл льет воду на его мельницу. А вместо этого он испугался. Филипп помчался в Париж той же ночью. Он берет штурмом дворец Ситэ и ставит туда свой гарнизон. Почему? — Филипп… не хочет быть королем? — озадаченно спросил я. — Представьте себе! Но ведь он дьявольски честолюбив, не так ли? — выпустил Холмс кольцо дыма. — Решение может быть только одно: Иоанн — его сын. Так можно действовать только в интересах сына и любимой женщины. — Тогда он должен первым делом пойти к Клеменции… — удивился я. — И именно это он и делает, — кивнул мой друг. — Филипп на рассвете захватывает дворец Ситэ, деблокирует Клеменцию и бежит к ней. Вспомните, интересный момент: как Клеменция расцвела от счастья, увидев его. А чем еще занимается в Париже наш доблестный Филипп? — Провозглашает себя регентом? — А вот и нет! Сначала он отстраняет от престолонаследия Жанну Наваррскую! Заметьте, Филипп еще дней десять не провозглашает себя регентом. — Почему? — уже искренне удивился я. — Да потому, что он ждет решения Клеменции, — откинулся Холмс. — Одного ее слова будет достаточно, чтобы Филипп сделал ее регентом. Но Клеменция быть регентом не хочет. — И тогда он проводит Ассамблею… — я открывал для себя новый мир. -… и проводит закон, что Жанна, дочь Людовика, не может наследовать трон. Трон будет наследовать сын Клеменции, — продолжал Холмс. — Если она родит дочь, то Филипп будет регентом до ее совершеннолетия. Потом будет созвана новая Ассамблея, которая решит, подтвердить ли полномочия дочери Клеменции или передать трон Филиппу. — Он действовал в своих интересах, — пожал я плечами. — Где тут интересы Филиппа, Ватсон? — Развел руками мой друг. — Ждать двенадцать лет с его-то слабым здоровьем! Он делает все в интересах Клеменции. Он отстраняет Жанну от престолонаследия ради ее ребенка. — Но почему? — не выдержал я. — Меня давно беспокоит одна загадка… — Холмс говорил, как бы размышляя над своими словами. — Жанна, жена Филиппа, рождает ему сына за день до проведения Ассамблеи. Филипп холоден с женой: он велит закрыть ее в замке — мол, ему это помешает на Ассамблее. Интересно, чем? — Помешает стать регентом? — Какая чушь, Ватсон! — поморщился мой друг. — Вы, мессир Пуатье, не можете быть регентом, ибо у вас родился сын? Че-пу-ха! Зато после Ассамблеи он счастливый кричит: у меня сын, мессиры! У меня наследник! — Он имел на это право, — пожал я плечами. — Понимаете ли вы, как это важно, Ватсон? У регента нет и не может быть наследника. Наследник может быть у короля! Как может стать королем Филипп? Только одним способом: узаконив свои отношения с Клеменцией. И если королева Клеменция открыла ему тайну, от кого она ждёт ребенка, то все становится на свои места. Вот какому сыну радуется Филипп после Ассамблеи! Вот для чего Дюэз стал папой! — Дьявол! — воскликнул я. — Но я всё же не понимаю, зачем он изолировал Жанну до окончания Ассамблеи. — И я не мог понять, пока не вспомнил, как реагировала Клеменция на беременность Жанны, — выпустил Холмс облако, от которого я уже закашлял. — У нее мог быть выкидыш, Ватсон! Помните, Филипп с тревогой сказал Маго, что у королевы может быть выкидыш? Это первое, что его заботит после взятия дворца Ситэ. Будет ли Филипп так заботится о сыне Людовика? — Только о своем, — согласился я. — Теперь Клеменцию отправили в Венсенн и все изменилось. Кстати, прочтите этот тоже интересный диалог:Получив от Гоше де Шатийона добрые вести, Филипп, не торопясь, возвращался в Париж, делая небольшие переходы, улаживал по дороге всевозможные дела и, наконец, прежде чем въехать в столицу, заглянул в Венсенн к королеве Клеменции, чтобы передать ей благословение нового папы. — Как я счастлива, — воскликнула королева, — что наш дорогой Дюэз взял себе имя Иоанна, ведь то же имя я выбрала своему ребенку. Я дала обет назвать его Иоанном еще на корабле, по дороге во Францию, когда разразилась страшная буря. Клеменцию по-прежнему не интересовали вопросы власти. Всеми помыслами ее владел покойный супруг и будущее материнство со всеми его заботами. Пребывание в Венсенне благотворно сказалось на состоянии Клеменции: она похорошела, к ней вернулись прежние краски, и сейчас, раздобрев на седьмом месяце, она чувствовала себя совсем здоровой, что нередко бывает к концу тяжелой беременности. — Неподходящее имя для французских королей, — заметил Филипп. — В нашем роду никогда не было Иоаннов. — Но, брат мой, я говорю вам, что дала обет. — Что ж, придется уважить ваше желание… Если родится мальчик, он будет зваться Иоанн I. Прибыв во дворец Ситэ, Филипп направился в покои своей супруги Жанны, которая, сияя счастьем, нянчилась с крошкой Луи-Филиппом, кричавшим, как и подобает кричать в двухмесячном возрасте.
— Счастливые папа и мама! — не удержался я. — Ага… — подмигнул мне Холмс. — И посмотрите на поступки Филиппа. Сначала едет к Клеменции, потом к Жанне. Сопоставите его радостный диалог с королевой и никакой с Жанной, и тогда вы сразу увидите, кто королева для Филиппа! — Но… Кто же тогда убил Иоанна, если он сын Филиппа? — спросил я. — Возможно, умер сам, — пожал плечами Холмс, — учитывая дурную наследственность: Филипп всё же был физически гнилым человеком, да и с Клеменцией они — троюродный брат и сестра. Но, возможно, его скорее всего могли убить Маго или Жанна, причем последнее вероятнее. Сын соперницы, ради которой Филипп о ней практически забыл! — Он умер на руках Маго… — Для меня, Ватсон, это аргумент в пользу ее невиновности. Убийца, как известно, первым залезет под одеяло и притворится спящим. В тексте есть интересное наблюдение: Иоанну становится плохо на Крещении после того, как над ним протягивают руки прочие восприемники и восприемницы, включая Жанну. Кстати, обратите внимание, каким грустным будет Филипп во время своей коронации. Он не ликует, он убит горем. — А жизнь Клеменции сломлена… — пробормотал я. — Разве? — спросил Холмс. — Вы явно не читали книгу, Ватсон. — Ну вот же… — Я начал читать и обомлел:Клеменция почти сладострастно перебирала камни, подсчитывала их стоимость, любовалась их чистотой и блеском. Она вызывала к себе ювелиров и, вдруг решив переделать оправу, вместе с ними набрасывала эскизы, подбирала камни. Целые дни она проводила с белошвейками, скупала бесценные восточные ткани, и все ее одеяния были густо пропитаны благовониями. Выходя из своих покоев, она надевала белое вдовье облачение, зато ее приближенные смущенно отводили глаза, застав королеву, свернувшуюся клубочком перед камином и закутанную в прозрачные покрывала. На кухне шли споры, кому подавать ей на стол, ибо за красиво разукрашенный десерт, за миндальное молоко, за «золотую воду» — последнее изобретение кулинарии, куда входили розмарин и гвоздика, выдержанные предварительно в соке граната, — королева могла вдруг кинуть слуге пригоршню золотых монет. Вскоре ей пришла охота слушать пение, и сколько сказок, лэ и романов нарассказали ей красивые уста! Один менестрель, обладатель статной фигуры и задушевного голоса, развлекавший ее целый час, смущенно опуская взор, чтобы не видеть сквозь кипрские покрывала обнаженное тело королевы, получил от нее столько денег, что мог пировать в тавернах в течение целого месяца.
— Она счастлива! — присвистнул я. — Не правда ли? Царствование Клеменции Венгерской только начинается, Ватсон, и продлится оно ровно пять лет — до января 1322 года. Кстати, я видел интересную старинную миниатюру, как во время войны с пастухами Филипп и Клеменция торжественно въезжают в Лимузен. Не Жанна — Клеменция! — Она берет все то, что давал ей Людовик, только теперь с радостью и удовольствием. — Ни в какой монастырь она не ушла, друг мой. Понимаете, для кого ходила Клеменция в своих шелках? Скорбеть она будет в пятой книге, Ватсон. После смерти Филиппа, заметьте! — поднял палец Холмс. Я кивнул, продолжая пораженно перечитывать этот пассаж. — И все-таки Холмс у меня ваша версия рождает много вопросов, — задумчиво сказал я. — Отчего же Филипп не женился на Клеменции, став королем? — Тут, Ватсон, мы с вами входим в зыбкую область догадок. Подозреваю, просто не успел: ведь Филипп V царствовал всего четыре с половиной года — ничтожный срок. А может уже считал такой вариант не нужным, раз он король, а у Клеменции нет сына. Возможно, Клеменция после таких тяжелых родов потеряла способность к деторождению: мы этого не знаем. Но я склоняюсь к первому варианту. — Почему? — Из реальной истории мы знаем, что в следующем году Клеменция зачем-то на год поехала к папе Дюэзу. Затем во Франции началась гражданская война, после которой Филипп умер. Возможно, если бы он выжил, папа начал бы бракоразводный процесс. И да, чуть не забыл главное: у католиков и сейчас вдова имеет ограничения по времени перед вступлением во второй брак, а в Средние века вдова и королева тем более! Вот вам и ответ на вопрос. — Почему Филипп не обеспечивал Иоанну надежную защиту? — Как раз Филипп ее обеспечивал. На показ короля он согласился только после давления баронов. Заметьте, Ватсон, — глаза Холмса внезапно загорелись, — моя версия позволяет решить тайну подмены Иоанна I, так волновавшую историков. Возможно, граф Бувилль в самом деле спрятал через пару лет некого ребенка (возможно, и не одного), рожденного Клеменцией от Филиппа, коль скоро они пока сожительствуют вне брака. А в глазах потомков это слилось в легенду о чудесном спасении Иоанна Посмертного, — Но… Как же умерший сын? — спросил я. — Клеменция так просто пережила его смерть? — Здесь я опять могу только гадать, друг мой, Мне показалось странным, что в следующем году одновременно умерли сын Жанны и Маго. Мы ничего не можем доказать. Но итальянки, Ватсон, очень мстительны… — вздохнул Холмс. — «Дурак мстит сразу, трус не мстит никогда», — говорят в Неаполе, на родине королевы. — А когда Филипп и Клеменция стали любовниками? — Тут у меня две версии, Ватсон. Первая — во время поездки Клеменции с Людовиком на встречу в Компьен для переговоров с баронами Артуа, тогда понятна ее истерика из-за беременности Жанны. Вторая — во время или после паломничества в Амьен. Тщеславная итальянка поклялась получить Филиппа после истерики из-за беременности его жены, и получила, ослепив его в том паломничестве. Думаю, Клеменция не даром отстранила мужа на два месяца от своего ложе, если паломничество завершилось в феврале. — А Людовик? — спросил я. — Он ничего не замечал? — Во время паломничества они спали в разных спальнях: ведь Клеменция обещала вернуть короля на ложе только после завершения путешествия в Амьен, — лениво прищурился Холмс. — Да и королева могла подливать Людовику снотворное. Помните, в романе говорится, что Людовик стал необычно спокойным той зимой и весной? А потом Клеменция забеременела, и полноценных отношений у них больше не было. — Выходит… Смертный приговор Людовику был подписан во время паломничества в Амьене? — Приговор он подписал себе раньше, мой друг, — фыркнул Холмс. — Когда женился на девушке, которая его не любит, но «босиком прибежит, чтобы надеть корону Франции». Кстати, и прибежала через шторм и практически босой, что интересно. Я задумался над словами моего друга. Затем, не выдержав, открыл страницу с рассказом о паломничестве.Амьенская реликвия содержала лишь лицевые кости; была она заключена в позолоченную раку в форме скуфьи, что должно было возместить отсутствие макушки святого. Череп его, почерневший от времени, казалось, улыбался из-под сапфировой с изумрудами короны и наводил на окружающих благоговейный ужас. Над левой глазницей виднелась дыра — согласно преданию, то был след от удара кинжалом, нанесенного рукой Иродиады, когда ей принесли отрубленную голову Предтечи. Все это сооружение покоилось на золотом блюде. Клеменция, погруженная в молитву, казалось, не замечала холода, и сам Людовик X, тронутый ее рвением, простоял неподвижно всю церемонию, блуждая мыслями в таких высотах, каких ему раньше никак не удавалось достичь.
Какой-то новый, нездешний, смысл вдруг обрели для меня слова об Иродиаде, которой принесли на блюде отрубленную голову… — Впрочем, это показывает и ограниченность Филиппа, — услышал я голос Холмса. — На его месте я бы крепко задумался: сегодня эта женщина способна так поступить с Людовиком, а завтра со мной? — Но если любит по настоящему зачем ей бросать? Холмс не ответил, но, как я понял, саркастически поднял брови. — Помните, Ватсон, при разговоре с астрологом Мартэном Людовик спрашивает: «Яд… Уж не намекаете ли вы на укус змеи?» Маго никак не похожа на змею: скорее на дикого вепря. Людовика вольно или невольно укусила иная змея, тихо выползшая из короны. — Холмс… А может все было не так? — Мне не хотелось, чтобы мой привычный мир рухнул. — Может, пусть будет все романтично и грустно, как у месье Дрюона? — Тут уж каждый решает сам… Четырнадцатый век для нас, Ватсон, как Атлантида: мир, которого давно нет. Кстати, идёмте вечером на «Летучую мышь» Штрауса в Ковент-Гарден? Там есть замечательная ария, которую так и не понял бедный Людовик:Знают все: счастья дым, Это жизни алфавит. Весел тот, кто любим, Кто любит, тот грустит! —
Напел мой друг и протянул тонкую длинную руку к гардеробу.