Цветные сны

Петергоф, октябрь 1832 года

      День выдался ужасный. Говорить ни с кем не хотелось, а внутри все ныло от настигшей пустоты. Николай предвидел, что его никто не поймет, и даже милая жена, занятая заботами о детях. Александра всегда могла забрать его слабость одним лишь прикосновением мягкой ладони, но в этот сумрачный день не попыталась…       Не получилось бы.       Потому что понимала, что император Николай навсегда попрощался с собственным прошлым. Почти детским, окутанным тёплыми воспоминания, как тонким английским одеялом. Дорогим и редким…       Он получил весть о смерти шведской кронпринцессы в родах. Смерти фарфоровой Мари, которая возвращала его в лета, в которые он не думал о долге и престоле. Ей было тридцать три; много ли это, мало ли?!..       Император не знал. Ничего не хотел знать. Помнил, что бедный ребенок — мальчик — выжил, но близкий друг Mäuschen превратилась в нежное облако.       После смерти Ангела она сама сказала ему, что не принадлежит этому свету. И всё, что она совершила после того, как стала невестой шведского принца — пустое…       Разочаровалась. Видела, как стремительно рушились воздушные замки…       Её цветные сны…       Не верилось, что он больше не увидит её. Не попросит прощения за то, как был несправедлив к выбору династической доли великой княжны. Не заглянет в темно-синие глаза, полные огня и света, который против воли заражал каждого, кто её знал…       Пора отпустить своё прошлое…       Но закрывая усталые глаза, император представлял, что в Царскосельских парках снова бегают мальчик и девочка. Николай и Мария. Два нескладных высоких подростка, которые оставили спутников игр где-то позади. Между ними не пробежала тень потерь, и они не представляют, как разделит их время. А потом снова соединит, и император будет писать своей родственнице послушные письма. О жене, детях, императрице-матери и петербургских заботах. О шутках брата Михайло и том, что всё ждут её к Рождеству. О том, что Каменный остров без неё переродился, ведь учёный семьи Елена всё устраивала на свой взыскательный лад…       Но после смерти матери, устроив помолвку Лизы с прусским принцем, Мари так и не приехала домой. Не могла…       Как в детстве, когда не желала ему уступать.       — Ты никогда меня не поймаешь! Это также неоспоримо, как то, что папенька никогда не полюбит театры…       — С чего бы, сестрица?       — Потому что я лечу, а ты тащишь себя, как телега! Тяжело, еле поспеваешь…       — Нет, Mäuschen, я докажу, что ты ошибаешься! Я настигну тебя также легко, как ввожу в бешенство старика Ламздорфа.       — Вот ещё!       — Спроси у Мишеля…       — Не верю, Никс, не верю! В играх ты извечно наводишь тучи…       — Может, я большая туча?       — Не знаю! Но за тучами всегда прячется солнце…       Она была права. Так и не догнал. Может, по уступчивости. Или из-за того, что ей всё было дозволено. Любимая дочь своих родителей…       Он просто слишком близко принимал к себе её существование. И то, как удивительно они друг друга понимали…       Никс помнил Mäuschen беззубой и безмолвной. Лежащей в колыбельке, жалкой, маленькой, ждущей, пока маменька возьмёт её на руки. В руках англичанки-бонны княжне никогда не бывало тепло, а под зорким оком генеральши Буксгевден всегда неуютно. Все из-за того, что она была на удивление привязана к родителям, и с течением лет её поведение не менялось. Ни капли…       Мари бежала со всех ног на руки императора Александра, когда была вечно хохочущей быстроногой шалуньей. Гордому отцу нравились её не отягощенные холодностью манеры, и он всем говорил, как любит «свою Mäuschen». Она долгое время была всем, что связывало Александра с Елизаветой. Мари всегда умела войти в императорское доверие, увлечь рассказами про свои неведомые мечты, и получить полное отцовское одобрение. Они были слишком одинаковые, идеалисты-мечтатели…       Николай отца едва помнил. Император Павел пал жертвой злодейских замыслов высших сановников империи. Александр взял на себя тяжкий крест отцеубийства, бремя короны и власти.       А Никс всем простил. Простил!..       Mäuschen всегда понимала его отчаяние, и за это Никс любил её…       Любил. И сам понимал, что никто в семье не был к нему так близок…       И теперь так далек…       Жизнь по зову разума не дала ей воли…       — Уже двадцать семь лет… И все одно!       — Эта полоса обязательно подойдет к концу…       — Скорее, закончится моя жизнь. Сумбурная и перевернутая…       — Тебе напомнить из-за чего мы повздорили? Не из-за твоих ли скоропалительных решений!       — Девять лет прошло…       — Мимо! Я говорил тебе, что скоропалительный брак с Бернадотом ни к чему не приведет.       — И я обозвала тебя маменькиным фанфароном!       — Что было несправедливо…       — Я же не знала, что ты действительно полюбил Шарлотт. И она все то, чего так не хватает моему мужу! А чего недостает Вам, Ваше Величество?       Чего недостает, Mäuschen? Чего недостает? Он так и не ответил ей в тот летний вечер, пользуясь тем, что маленькая Лиза явилась к ним, как по взмаху волшебной палочки из сказки…       Ныне ответ на этот вопрос кажется Николаю очевидным. Потому что они встретятся только там, где Мари навсегда будет юной и улыбчивой, без тени слез на красивом лице и маской страдания.       И когда незабвенную Мари привезут в Россию, император, видя, как горячо убиваются Лиза и Мишель, подумает, что наконец-то Mäuschen стала свободной. Что ей их слёзы, если она вырвалась из плена? Будет лежать такой же прекрасной, но безмолвной и холодной. С блаженным выражением на лице, будто птицу выпустили из клетки.       Гордую птицу…       Николай никогда и никому не выскажет свою боль. Ему невыносимо говорить о Mäuschen в прошедшем времени. Как о призраке, привидении, который стал минутным посетителем его жизни…       Пусть она видит…       Цветные сны…