Потрёпанная вечность

— Если бы четырнадцать столетий назад кто-нибудь сказал мне, что мы будем сидеть за одним столом с тобой так, я бы ни за что не поверил.       Нимуэй едва слышно усмехается в ответ на его слова, но ничего не говорит, отпивая глоток вина из широкого круглого бокала.       Они сидят в его любимом кафе за столиком у окна с видом на дорогу и лес, что простирается за ней.       Ощущение словно время между ними не сдвинулось ни на миг, но его течение всё же чувствуется. Нимуэй отмечает про себя: время сгладило его угловатость и худобу, резче очертило скулы и добавило морщинок возле глаз, сделало подбородок твёрже и покрыло тёмной щетиной некогда совершенно гладкие бледные щёки.       Мерлин возмужал, окреп, стал плотнее против себя прежнего, но только в глазах нет-нет, да и промелькнёт всё тот же озорной огонёк взгляда юноши, который будто ещё вчера лишь появился у стен Камелота, стремясь обрести себя и свой путь. — Всему своё время, — Нимуэй отпивает из бокала, и стекло округлой чаши на тонкой ножке сверкает в её пальцах не менее таинственно чем капли воды тогда в её старом колодце под землями Старой Религии.       Мерлин окунается в воспоминания — ими наполнена каждая их встреча — и думает, что кубок Жизни в её руках смотрелся... привычнее, и как-то естественнее. За окном кафе хмурятся серые британские небеса, и в стекло стучатся капли нетерпеливого дождя.       Совсем как в тот день, когда они впервые встретились... Ну, после того, как всё уже случилось, разумеется.       Мерлин ясно помнит, как неопрятным седовласым нищим зашёл в автобус, чтобы добраться от магазинчика, где покупал дешёвые консервы, до старого рыбацкого домика на берегу холодного озера. Как мельком оглядел потухшим взором сквозь свалявшиеся сальные пакли салон. И как тут же его взор вспыхнул, как сам он внутри полыхнул, когда увидел Её.       Сомнений быть не могло. Это была Она. Нимуэй. И прежде чем он успел совладать с собой, его грубо толкнули. — Старик, либо заходи и садись, либо выметайся к чертям! Чего в проходе встал как столб!..       На шум обернулись пассажиры, которых в автобусе было ничтожно мало. Обернулась и Она. Мерлин подумал в то мгновение, что сердце его остановится — так сильно оно сжалось в миг, когда их глаза наконец встретились. И он утонул в их васильковой глубине.       Однако, Она ни словом, ни взглядом не показала ему, что узнала его. Мерлин не рискнул обратиться к ней сразу. Лишь когда через несколько остановок, Она поднялась к выходу, он в последнюю секунду бросился вслед за нею.       Он произнёс то Её имя раньше, чем успел вдохнуть воздуха, спрыгивая с подножки автобуса. — Нимуэй!.. — голос предал его, прозвучав негромко, как-то кашляюще и сипло, но Она услышала его и обернулась.       И Мерлин второй раз за прошедшие четырнадцать веков — долгих, мучительных, чудовищных — заглянул в лазурные холодные бездны её глаз. Знакомые до боли, до чёртовых порывов магии, что закололась в пальцах…       Он наконец был не один. Нимуэй тем временем обернулась к нему полностью и с извиняющейся улыбкой вежливо поинтересовалась: — Простите… сэр. Мы знакомы?       У Мерлина внутри словно что-то оборвалось: он смотрел в её синие непонимающие глаза, вспоминая как целую вечность назад, он попался на её уловки будучи ещё совсем неопытным мальчишкой.       Мерлин шагнул к ней, враз сокращая расстояние между ними, схватил её за предплечья, встряхнув, и закричал: — Неужели ты не узнаёшь меня?! Это же я! — его мысли потонули в отчаянии, что тут же отразилось в голосе: — Я! Мерлин!.. Мерлин!..       Он читал на её лице шок и удивление, а в глазах смятение и испуг, однако в них не было ни намёка на то, что она его узнала.       Это была не та Нимуэй. Эта была простой девушкой с васильковыми глазами, в красной майке и кожаной коричневого цвета куртке, с синим платком, обёрнутым вокруг тонкой шеи.       Это была не Она. Мерлин ощутил себя опустошённым, разбитым, сломленным. Он почувствовал себя обманутым. Отступив от неё на шаг, он даже не нашёл в себе сил извиниться и хоть как-то оправдаться. Мол, я принял вас за другую.       Она всё равно могла увидеть в нём лишь грязного обезумевшего старика… Мерлин отвернулся от этой Нимуэй, которая почему-то всё ещё стояла на месте не стремясь убежать, и пошёл прочь. — Эмрис.       На мгновение ему показалось, что он оглох от звука собственного имени. Своего другого имени. Которое никто не произносил уже больше тысячелетия. — Ты всё также легковерен.       Мерлин буквально ощутил, как мир вокруг пошатнулся, и дабы не сойти с ума в одночасье, он обернулся, чтобы встретиться с теми самыми синими безднами глаз и по-кошачьи хитрой ухмылкой пухлых карминовых губ. — Ужасно выглядишь. — сказала Она тогда ему. — Время пощадило тебя, однако ты сам себе такой милости решил очевидно не оказывать. — и пока он силился отойти от первого шока и резкого порыва радости — радости, что он не одинок! — Нимуэй развернулась, жестом приглашая его следовать за собой. — Пойдём. Нужно привести тебя в порядок.       И он пошёл... — Небо прояснилось, — вырывает его из омута памяти её мелодичный голос.       Нимуэй допивает вино, и Мерлин как завороженный смотрит на танец света в рубиновом напитке, что она не спеша смакует, пригубив. Полные губы цвета вишни соблазнительно изгибаются, когда Нимуэй, заметив его взгляд, посылает ему улыбку.       Робкий солнечный луч, выглядывая из-за всё ещё мрачно-висящих туч, замирает на поверхности дубового ствола и золотится в распущенных тёмных волосах бывшей жрицы Старой Религии.       Такие часы, что они проводят в кафе за сытным горячим обедом и парой бокалов хорошего вина, слушая тихий блюз и неспешно беседуя о былых временах, кажутся Мерлину чудом. И он благодарит за них небо, всех известных ему богов, друидов и магию, текущую в жилах.       Просыпаясь ночью от кошмаров на хлопковых белоснежных простынях, Мерлин до сих пор — а ведь с момента их встречи прошёл год — судорожно распахнув глаза, поворачивает голову и инстинктивно касается рукой шёлка тёплой кожи обнажённой Нимуэй, чьи бока мерно вздымаются от спокойного дыхания…       Ей не снятся кошмары. Вернее, даже если снятся, то она не считает нужным посвящать его в подробности.       Тот факт, что у него есть дом, что он не одинок, что его бесконечное существование стало хоть немного, но чуточку менее тягостным, перестало быть невыносимым, успокаивает Мерлина.       Ему думается, что это обман… или даже предательство Артура и их целей в каком-то из смыслов, однако… Мерлин уже и не вспомнит момент, когда он был более счастливым, избавленным от непомерной ноши ответственности за другие жизни, за чужие судьбы.       Он столько лет жил только для других, выполнял своё предназначение, был тем, кем его хотели видеть и тем, кем он должен был быть… Неужели за столько веков он ещё не отплатил свой долг? Неужели он не может хоть ненадолго забыть об этой ноше, что с каждым днём ложится на его сердце всё более тяжелеющей печатью?..       Нимуэй доказывает ему, что можно жить по-другому; и Мерлин — что удивительно для него самого — верит старому врагу почти так же, как верил бы старому другу. Потому что она знает, каково ему. Мерлин догадывается, что она испытывала примерно тоже, но не говорит вслух.       Они с Нимуэй — два инструмента Великой Судьбы; родственны душами и магией, что разбавляет их кровь; и Мерлин чувствует, что Килгарра не сказал ему ещё кое-что: они с Артуром — две стороны одной монеты, они с Нимуэй — вторая сторона этой монеты, так же как Гвен с Артуром составляют единую первую. Без них невозможен цикл. Не существовало бы этого круга, колесо бы не замкнулось. И, возможно, что в мире уже нет никого, кто был бы ближе к Мерлину чем она.       То что Нимуэй умеет играть на фортепиано нисколько не удивляет Мерлина; наоборот это кажется само собой разумеющимся. И когда длинными, серыми, воскресными днями она встаёт и чувствует, что настроения у него или у неё нет совсем, она тут же садится за фортепиано и принимается играть.       Её стройная притягательная фигура в вишнёвом белье в белоснежной клетке стен выглядит воистину завораживающе. И Мерлин легко признаётся себе, что моменты, когда он не отрываясь наблюдает за тем, как её тонкие запястья взмывают над фортепиано и её пальцы изящно перебегают по клавишам инструмента, вызывая пронзающую его сердце мелодию, — одни из лучших и самых сокровенных в его жизни. Мерлин глядит, как покачиваются её округлые локоны, едва касаясь кончиками тёмных волос спины, чуть прогнувшейся в горделивой осанке; как мелькает профиль сосредоточенного лица, когда она поворачивает голову, мельком следя за собственной игрой, и невольно улыбается.       Когда Нимуэй заканчивает бередить раны его души и своей этой томительной и упоительной мелодией, когда эта сладостная пытка кончается, начинается другая: она встаёт и смотрит ему в глаза своими синими зеркалами, и Мерлин готов поклясться — он видит волны реки, что течёт в царстве Брана* и окунается в их синеву с головой. Нимуэй делает шаг ему навстречу и опускается на простыни рядом с ним. Она всегда закрывает глаза, словно боится, что он увидит в них что-то ещё. Что он не должен видеть.       Мерлин наклоняется, и когда их губы встречаются, магия внутри трепещет наравне с всё меньше ноющим, избавляющимся от боли сердцем. И он тоже закрывает свои глаза.       Однажды он видит в кафе Их. За столиком сидят двое: рыжеволосая девчушка со смешливыми веснушками на румянцевых щеках и курносом носике и симпатичный темноволосый парень с парой серёжек в одном ухе. Они смеются и что-то обсуждают, одаривая друг друга мечтательными взглядами и ласковыми улыбками. Мерлин сразу узнаёт их.       Гвиневра и Ланселот. Старые воспоминания наполняют его изнутри, разливаются в мыслях светлой печалью и ностальгией о давно прошедших днях Золотого расцвета.       Мерлин касается запястья Нимуэй пальцами, и когда она переводит на него озадаченный взгляд глубоких синих глаз, отрываясь от окна, указывает на пару за столиком. Нимуэй оборачивается пристально глядя на девушку и юношу, но затем вновь поворачивается, и Мерлин не находит в её глазах интереса. — Это Их реинкарнации. — Ты впервые встречаешь Гвен и Ланселота после тех событий? — Да, впервые. — Неужели ты бросил королеву после того как король умер?       По выражению лица Мерлина Нимуэй понимает, что попала в истину. Болезненную истину, из-за которой совесть уничтожает его. — Я не смог бы вернуться. — произносит Мерлин, сморгнув, и отводит взгляд в сторону. — У меня не хватило духу. Хотя я частенько виделся с Гаюсом. Вне стен Камелота.       Нимуэй с недоумением глядит на него. — Вы могли бы делить горе на двоих и оплакивать смерть Артура вместе.       Мерлин отрицательно качает головой. — Наше горе было слишком сильно, и если бы делились им с друг другом, в конце оно преумножилось бы вдвое и поглотило бы нас и всё, что нам было дорого.       Мерлин помнит, как стоял тогда в одиночестве на берегу озера Авалон и смотрел на удаляющуюся прочь ладью, в которой покоился тот, кто был его Предназначением.       Нимуэй понимающе кивает, вновь смеряя задумчивым взглядом Гвен и Ланселота, пока сидит вполоборота.       В блёклом свете, едва проглядывающем сквозь уходящие тучи, Мерлин видит тонкую ниточку серебряного шрама у самого основания её шеи. Нимуэй никогда не скрывает его нарочно, но и не любит, когда он смотрит дольше обычного.       Ей кажется, что он винит себя за этот крохотный след. И Мерлин знает, что она права.       Потому что, если бы в тот день они не поссорились из-за какого-то нелепого пустяка, то она, разозлённая как сотня фурий, не отправилась бы в одиночестве домой.       Мерлин помнит, как тяжёлое предчувствие сдавило его грудь. Но он отмахнулся от этого чувства, будучи слишком раздражённым на неё. Просидев в кафе ещё несколько минут, он всё же расплатился и вышел на улицу, с наслаждением вдыхая холодный воздух. Это отрезвляло, остужало разгорячённую голову и позволяло сосредоточиться и собрать все мысли воедино. И ощутить, как стрела немого, призрачного и совершенно-необъяснимого беспокойства тревогой вонзилась в грудь.       Поёжившись от порыва промозглого ветра, Мерлин плотнее закутался в куртку, нахмурившись и всматриваясь в мрак, стоящий в переулке напротив с неприязнью.       Фонари тускло освещали путь его, когда Мерлин на негнущихся ногах, чересчур стремительно, почти бегом, поднимался по улице, надеясь нагнать Нимуэй по дороге.       Внезапно отдалённый шум негромкой возни достиг его ушей. Мерлин свернул в тень какого-то переулка, ступая почти бесшумно и стараясь идти вдоль стены. Под раскрытой ладонью чувствовалась грубая кирпичная поверхность шершавых камней, а впереди были уже довольно неплохо заметны два силуэта — мужской и женский — что вступили в неравную борьбу в полумраке. Мерлин, моля все известные ему силы, чтобы остаться незамеченным, приближался к боровшимся.       В поле зрения мелькнуло знакомое красное платье до колен — одно из двух любимых в гардеробе у Нимуэй.       Неизвестный мужчина прижимал к себе, крепко удерживая её, всё ещё пытавшуюся вырваться, и приставил холодное лезвие к шее. Он бормотал что-то о том, чтобы она была хорошей девочкой и не рыпалась, и тогда он будет с ней ласков, а Мерлин в тот момент подумал — до ярости во вмиг позолотевших глазах — что он ласков с этим уродом точно не будет.       Хватило одного слова и протянутой руки, чтобы сорвавшаяся с пальцев молния пронзила тело неудавшегося насильника. Тот грузно свалился, не пытаясь подняться и видимо уже будучи без сознания.       Нимуэй обернулась к неизвестному спасителю, тут же угодив в успевшие стать родными объятья худых, но крепких рук. — Ты меня так напугала, — голос Мерлина прозвучал глухо и необычайно-слабо над её макушкой. — Чёрт... Я так испугался...       Происходящее удивляло. И сладко отдавалось где-то под солнечным сплетением. Тепло этих вдруг аккуратных с нею рук, горячность чужого тела и несбивающийся ритм сильного сердца, которое, кажется, способно защитить от всего, чего угодно…       Нимуэй пришла в себя, тепло улыбнулась, утыкаясь носом чародею в грудь и обвивая его руками с бесконечной нежностью и осторожностью в ответ…       Мерлин думал (возможно невольно, возможно чуть самолюбиво, как и все мужчины), что он помнил это мгновение лучше, чем она. Однако, Нимуэй, буквально на интуитивном уровне, знала: чародей запомнил это тонкое чувство их слившихся воедино, проросших друг в друга, неотступно поглощающих друг друга тел, а она запомнила его поступок. И в этом была неуловимая разница.       Мерлин не мог не обращать внимания, а она — могла. И этот шрам, из-за которого она чуть позже скажет ему не беспокоиться, а затем и вовсе велит забыть, отпечатался хрупкой выпуклой линией-чёрточкой совсем рядом с её сонной артерией. Настолько близко, что одна мысль об этом прожигает Мерлина насквозь.       Вопросы он всегда придумывает заранее, но задавать решается обычно много позже. — Сколько раз ты умирала за меня?       Нимуэй вспоминает себя жрицей; вспоминает проклятой друидкой; вспоминает медно-золотоволосой нимфой.       И моргнув, отвечает: — Трижды.       Во взгляде Мерлина читается отблеск боли и сожаления: только теперь, после всех прошедших веков, после смены эпох и ухода неумолимого времени, чародей понимает всё произошедшее. Учится заново смотреть на судьбу и мир.       И Нимуэй совсем неожиданно становится жаль его: Великий Дракон рассудил, что показывать юному магу всю правду совсем необязательно. И теперь он страдает от позднего озарения.       Нимуэй накрывает его руку своей и слегка сжимает. — Так было нужно, Мерлин. — говорит она. — Так было нужно. — упрямо повторяет она. — Это изнанка жизни. И я умру за тебя ещё столько раз сколько потребуется.       Мерлин смотрит на неё долго, выражая взглядом всё, что никогда не сможет выразить словами, а после накрывает их ладони сверху второй рукой и смыкает веки с горькой благодарной улыбкой на мягких губах.       Нимуэй протягивает руку от бокала, переплетая их пальцы, и смотрит на Мерлина терпеливо. Ему нужно время.       Ему всё ещё нужно время. — Ты знала?       Неожиданный вопрос застаёт врасплох. Нимуэй отводит взгляд от тёплого свечения ламп над ними, опускает голову, чтобы встретиться с пытливым взглядом голубоватых глаз. Нимуэй вспоминает Ахиллеса, горящие стены Трои и себя, тогда ещё черноволосую глупышку, кричащую и бегущую прочь от дара предвидения... Вспоминает своё старое имя. Подносит к губам бокал, чтобы сделать глоток.       И говорит правду. — Да. — Ты всё ещё видишь Судьбу?       Нимуэй испытующе глядит в глаза Мерлина и понимает, что он хочет знать. А впереди много захватывающих приключений, коварных ловушек, взлётов и падений, и долгожданное воссоединение с златовласым королём Альбиона, который они воскресят... Но она не может. Он должен осознавать это. Она не может. — Всему своё время.       Мерлин кивает, отводя взгляд в сторону окна и словно утопая им где-то далеко за горизонтом. Нимуэй смотрит на него с почти благодарной нежностью.       А у него в голове вспыхивает отравленным пятном воспоминание о том, как тогда, возле белокаменного алтаря, когда он держал странноватую флягу с водой из кубка Жизни, она схватила его за руку, чуть пониже запястья.       И как внезапная дрожь — мученическое между "приятно" и "страшно" — ударило ему в голову.       А затем она стояла, словно жертва на заклании недвижно, и не вскинула руку, чтобы защититься от его наспех призванных молний. И Мерлин будто воочию снова увидел, как колючие электрические заряды пронзают стройное тело жрицы и с грохотом взрываются.       Внезапно кое-что ещё озаряет его голову, вынуждая резко обернуться. — Твоя одежда в нашу первую встречу в Камелоте... — Мерлин запинается, но всё же с жаром заканчивает: — ... красное с синим... — Мне казалось, наилюбимейшее сочетание цветов у тебя, — лицо Нимуэй светится притворной задумчивостью, но глаза полны хитрого намекающего блеска, и Мерлин по привычке застенчиво почёсывает затылок.       Это за гранью обыкновенного "непривычно". Он может чувствовать лёгкие подзатыльники с утра, видеть взлетающие в удивлении тонкие брови грозной жрицы, сплетать собственные пальцы с чужими горячими пальцами, принимать поцелуи хитрых карминовых губ и отвечать своими бесхитростными и полными нежности. И это всё настолько необычно и… успокаивающе.       Мерлин привыкает к отсутствию острой боли при воспоминаниях о Гаюсе и своей матери, и больше без тянущего чувства глядит на парочку Гвен/Ланселота, которые приходят в кафе (как позже становится им с Нимуэй ясно) по средам и пятницам каждую неделю.       И ярче-яркого отпечатывается в его голове привкус вишни от кожи Нимуэй, жар бёдер которой по вечерам согревает его бёдра.       Но когда они вновь начинают разговор, Мерлин всё же возвращается к желанной теме. — Мерлин… — начинает было Нимуэй, но осекается из-за торопливо взмахивающего руками чародея. — Я знаю, что время ещё не пришло, — почти покорно соглашается Мерлин, но в голубоватых глазах вновь вспыхивают задор и озорство, когда он с запалом добавляет, — Но я чувствую оно уже скоро. Быть может оно настанет через поколение? Два?       Полушутливый вопрос и мягкая улыбка, и взгляд, направленный прямо в глаза, и Нимуэй не остаётся ничего, как улыбнуться.       Время действительно скоро наступит; даже скорее, чем он полагает. Неожиданно радостный блеск пропадает из глаз Мерлина и в них появляется тревога. Он напрягается, хмурит брови и наконец чересчур поспешно наклоняется над столом, внимательно смотря ей в лицо. Нимуэй не успевает вновь подозвать официанта, чтобы заказать ещё бутылку вина. — Нимуэй, скажи. Когда... всё вернётся... всё прибудет... — Мерлин старается подобрать слова, что даётся ему с трудом из-за волнения. — Мы... снова станем врагами? — он замирает и смотрит настороженно, не сводя с неё голубоватых невозможных глаз.       Нимуэй опускает взгляд на его губы, и её карминовые губы растягиваются в притворно-зловещей улыбке. Она возвращается к его глазам, и уже не прерывая зрительного контакта, чуть склоняет голову. — Пути магии откроются тебе. Но поворачивать их в угоду своим желаниям мы не имеем права, Мерлин. — выражение её лица становится серьёзным. — И если ты узнаешь какое будущее будет уготовано тебе, то это лишь значит, что Судьба вновь испытывает тебя. Мы видим то, что она хочет, чтобы мы видели. — Но действуем так, как хотим того. — противится Мерлин, не сводя с Нимуэй пристального испытующего взгляда.       Нимуэй молчит мгновение, но затем всё же говорит словно совсем неуверенно. — Мне бы не хотелось вновь быть с тобой врагами, Мерлин. Совсем не хотелось бы. — А мне бы хотелось наконец оказаться в том сне с Золотым Альбионом, остаться в нём и раствориться навсегда. Эта вечность на кончиках пальцев, что застыла медовым воском.       Нимуэй садится рядом; ближе чем когда-либо до сверкают её синие как ляпис-лазурь глаза; она кладёт голову на его плечо, и он слышит отчётливо её тихий мелодичный шёпот, словно звон кристаллов из пещеры Предсказаний: — Всему своё время, Эмрис...       У него не находится слов, чтобы ответить ей.