Последний день Помпеи

      Вряд ли существует более опасное оружие, чем зерги. И Арктур понимал это, как никто другой. Да черт возьми, разве не он пять лет назад нанес Конфедерации смертельный удар с помощью этих глупых, но, увы, многочисленных и диких насекомых? Именно что.       Однако, его оружие так не вовремя, так некстати повернулось к нему своим дулом. А стрелять собиралась та, которую он и пытался уничтожить пять лет назад. Вместе с Тарсонисом, само собой. Планировался очень красивый последний выстрел в бьющийся в конвульсиях труп прогнившей изнутри коррупцией державы — а заодно завершающий штрих в растянувшейся на девять долгих лет мести Менгска. Отчего было противнее смотреть в огромные панорамные окна в кабинете диктатора, ведь единственное, что он мог видеть, это руины своего города, построенного в поте и крови, и зергов.       Меньше всего он хотел не закончить начатого. Он Менгск. В его крови добиваться своих целей. И только сейчас, наблюдая за тем, как все недостроенное в Августграде рушится от лап зергов и их королевы, как все нереализованное умрет в зародыше, как его вот только начавшийся Доминион задыхается на его руках от всего, в миг его придавившего, он чувствовал, как в крови закипает неконтролируемая ярость.       Почему эта королева выродков галактики не могла просто взять и умереть прямо там, на Тарсонисе, и не отравлять Арктуру его блестящую победу?       Арктур вновь повернулся в сторону окна, смотрел сквозь него, будто бы искал ответа. Зерги вместе с мятежниками подминали под себя все больше территории и, словно опухоль, прогрессировала и разрасталась. Арктур хотел плюнуть в их сторону, да так, чтобы пробить Керриган ее головку с дредами. А в глубине Августграда только что на бок повалилась статуя императора, а лаборатория за ней взорвалась прощальным салютом в честь конца правления Арктура. Он моргнул пару раз и посмотрел в стоящие на пьедесталах у окна лица. Бюст отца продолжал наблюдать за ним. Его отлитые мраморные глаза печально смотрели на сына, разочарованно. Ангусу и не снилась власть, принадлежащая его сыну, однако жаль, что он никогда ее не увидит. Ведь он достиг ее своими силами, умом — так, как всегда и мечта. Арктур хотел, чтобы и отец тоже подсказал ответ. Однако, он молчал.       Ожидание конца казалось императору мучительным. Каким бы он сдержанным, терпеливым и хладнокровным ни был, видеть останки его империи было также больно, как лицо Эктона Фелда шестнадцать лет назад, когда тот, борясь со слезами, рассказывал юному Менгску о судьбе его родни. Тогда, казалось, все его чувства вытекли вместе со слезами, а от Арктура осталась только оболочка. А внутри — пустота, раздирающая и жестокая, голодная, требующая мести. Хотелось верить, что рана зажила в тот момент, когда он вступил на престол. Увы, но нет. Его месть не была завершена — и это было ужаснее любого покушения, которые на него устраивали.       Он хотел получить контроль — над собой, над судьбой, над толпой… и над ней. Самообладание всегда было чертой Арктура, потому не время было жалеть себя и списывать себя со счетов. Император перевел взгляд на шкатулку, которую ему недавно принесли. Сказали, что его заказ выполнен и что все необходимое внутри. Открыв ларец и увидев там лежащие на красном бархате сигару и загадочное золотое устройство, схожее с зажигалкой, Менгск улыбнулся. И впервые за несколько лет искренне.       Судьбу свою он вершил сам. И даже сейчас, перед лицом неминуемой гибели, он не сдастся. Так же, как не сдавался на службе в корпусе морской пехоты, во время своей революции, когда становился императором и встретился тет-а-тет со всеми теми проблемами, оставшимися от Конфедерации. Ни отец, ни Керриган, ни конфедераты, ни зерги, ни протоссы — никто его не остановит. Он будет править этим сектором или сожжет его дотла.       И люди пойдут за ним. Ведь он знает, что им говорить, как поступать и каким образом объясняться, чтобы его люди верили в него. А он хотел доверия. Точнее, веры. Он восстановит все, что она снова разрушила, и толпа ему в этом поможет. Они снова будут верить в него, в его режим и порядки. Ведь стадо легко контролировать.       «Всегда есть выход. Хочешь жить — умей вертеться, » — сказал он однажды.       Он ждал. И ему через некоторое время — Арктур не знал, прошло несколько десятков минут или несколько часов, — даже не приходилось смотреть на дюжину мониторов, развешанных по всей стене. Звуки битвы слышались из его дворца. Стреляли. Били. Рвали плоть. Ударяли о пол и стены. Да, она близко. Скрежетал металл, когда в него швыряли тяжелого пехотинца. Оглушительно хлопали пушки вогнанных во дворец осадных танков.       Вскоре выстрелы замолчали, танки вслед за ними. Арктур крепче сжал в руке устройство, посмотрел на экраны — некоторые камеры вырвали с корнем, некоторые еще работали и показывали ужасные картины расправы над охраной. Какие же бессмысленные смерти.       Она зла. Очень зла. Она была зла с тех самых пор, когда не услышала ответа Менгска на ее запрос на эвакуацию. Он ответил «нет». Хотя, скорее всего, это бы не спасло положения — и она бы злилась еще больше. За наглость Арктура, например. Ведь озвучь он ей отказ, скажи он ей, что не простил ее тогда, что те ее слезы были напрасны, а речи Менгска лживы, от этого места бы камня на камне не осталось. Не то чтобы предусмотрительность, просто везение.       В почти полной тишине кабинета император отчетливо слышал шаги за своей спиной. Она еще за дверьми, но уже чертовски близко. После стольких лет он снова увидит ее лично, вблизи. Увидит каждый нарост, рассмотрит крылья и пульсирующие вены — все то, что позволило ей не умереть и теперь снова уничтожить все, что было Арктуру дорого. И только тогда он понял, что на мгновение испугался.       Что-то громко ударилось о дверь, царапало ее, било. Арктур выдохнул — и ушел его страх. Никто не сможет убить его, кроме его самоуверенности. И сейчас, когда в двери впились острые крылья Королевы Клинков, когда ломали ее, играючи протыкали, рвали сталь, крошили золотые узоры, он понял это. Никто ему не по силам… кроме него самого. Арктуру хотелось смеяться, когда с грохотом дверь отлетела в сторону. Да, она его нашла, добралась в самое сердце Августграда, Корхала, Доминиона, лишь бы вырвать таковое у Менгска. Столько ненависти было в ее тяжелых шагах. Да начнется состязание воли! Да узнают же, кто желает отмщения сильнее!       Арктур развернулся к ней — медленно, с пафосом, так, как и подобает великому императору. Встал с кресла, мимолетно улыбнулся. И улыбка та была полна жестокости, не было в ней ничего веселого.       — Здравствуй, Керриган, — поприветствовал ее Арктур. — Давно тебя жду.       Казалось, она смеялась — глухо и искренне весело. Она ухмылялась, снисходительно смотрела на него, будто бы не видела в нем врага, будто бы думала, что он недостоин ее расправы.       — Удивлена, что ты не сбежал, — с издевкой бросила она, делая шаг навстречу.       — Сбежал? — удивился Арктур, тоже захохотав в ответ. Со стороны можно было подумать, что встретились два старых друга, что уже забыли все обиды и невзгоды. Но такое не забывается, да, Керриган? То, что ты совершила, трудно забыть? В миг лицо Менгска посерьезнело, затвердело. В голосе не слышалось и нотки сарказма, азарта или иронии. — Дорогая, боюсь что тут ты ошиблась.       Большим пальцем он откинул крышку устройство — точно так же, как открыл бы зажигалку. Пол пошел ходуном, отверстие в форме головы волка отъехало, раскрывая тот козырь, что Менгск бережно хранил для этого дня. Из защищенных сейфов показался артефакт, какой был им обоим хорошо знаком. Он все так же был черен, словно смоль, светился голубым в прорезях. И ныне был подключен к к множеству электрогенераторов. Он искрился, сиял. И в тот момент Арктур со всей силы нажал на кнопку, что скрывалась под крышкой устройства. Он вложил в этот легкий жест только боли, столько гнева, столько ненависти и ярости, сколько никогда бы не выплеснул, сколько никогда бы не сказал. Пора было покончить со всем этим. Сейчас или никогда.       Артефакт заискрился сильнее, ярче, эффективнее, бил молниями в пол. Сквозь него, казалось, текли все те чувства Арктура, что он испытывал всякий раз, когда видел Керриган. Она пошатнулась, разрядом попало в нее. Все больше и больше искр вылетало, все больше электричества тянулось к ней. Она согнулась, застонала, держала голову руками. Она кричала, пока не упала наконец на холодный паркет. Она билась о пол головой, изгибалась, подобно змее. Она страдала. И нестерпимая, накрывающая с головой боль захлестнула ее, держала, сгибала. А Менгск давил и давил на треклятую кнопку, ликуя. Усладой было наблюдать, как она скребется, как скручивается в клубок и выгибается обратно, как держится за голову, готовую лопнуть в любой момент. И тогда он остановился.       Артефакт погас, а от Керриган шел пар. Ее глаза, что становились зелеными, снова обрели фиолетовый оттенок. Так она и стала человеком, да? Посредством этого артефакта? Также мучаясь? Жаль, что Менгск этого не видел. И зря мистер Финдли тогда не выстрелил сразу.       — Неужели ты думала, что я подпущу к себе такую опасную тварь, как ты, не приняв мер предосторожности? — Менгск снова выпустил в нее разряд, стоило чудовищу поднять голову. Керриган взвизгнула и вжалась в пол. Она пыталась встать, всеми силами отпираясь от истины — ей не уйти ни живой, ни с честью. Поборов себя и встав на колени, она ликующе и яростно посмотрела на Арктура — и снова повалилась на пол. Отметив, такую отвагу, Арктур дал ей еще пару секунд поваляться на полу в агонии, после снова убрал палец с кнопки. Он шагнул к ней, чтобы поближе посмотреть в измученное лицо, ощутить аромат жарящейся плоти. И да, ему это нравилось. — Несомненно, ты моя величайшая ошибка. — Он рычал, стиснув зубы, вливая в эти слова всю желчь. Он ненавидел ее и был в шаге от победы, от мести, от всего, чего он мог желать — и чего желал все это время. Он выдержал паузу. — И теперь, наконец, ты умрешь.       За спиной раздался второй голос — до боли знакомый и не менее ненавистный. Механическая перчатка схватила его за руку с устройством, сжала ее до хруста в костях. И не успел Арктур опомниться, закричать от боли, как вторая механическая рука ухватила его за голову, крепко-крепко ее сжав. Мужчина бился, старался вырваться из железной хватки, бил ладонями по черной стальной руки, но безрезультатно. В глаза Менгску смотрел нарисованный белой краской на рыжем лицевом щитке череп — и стоило ему подняться, как со всей ненавистью на Арктура смотрел Джим Рейнор.       — Черта с два! — рявкнул он, со всей силы отшвырнув Менгска в сторону.       В момент в голове все перемешалось. Что только что произошло? Какого дьявола ему снова портят его месть?! Арктур упал навзничь, но несмотря на боль в боку и голове, старался встать. Он шарил рукой по полу, пока к несчастью не нашел сломанный и разбившийся пульт с кнопкой. Он попытался встать, но Рейнор дернулся и направил дуло своего кольта на Менгска.       Вот так все и закончится? Вот так просто? Из-за появившегося как всегда не к месту бывшего шерифа, который вечно срывает все планы Арктура? Который теперь сломал ему пару ребер, правую руку, его империю и месть? Да что он понимает, что потерял, чтобы бесцеремонно врываться?! Почему Арктур снова ошибся, почему не убил его прямо там, в тюрьме?! Зачем он оставил его жить, зачем?! Арктур смотрел себе под ноги. Ни Корхал, ни зерги, ни отец не знают ответы. Их знает только сам Арктур.       Его погубит его самоуверенность. Если бы не она, он был не подпустил Керриган настолько близко. Он, может быть, и в правду бы сбежал — и отомстил тогда, когда все все тузы были в его рукаве. Он был уверен, что несмотря на осаду Августграда, несмотря на орды зергов, на повстанцев, он способен победить? И выйти сухим и чистым? Как же он был глуп. Какие же глупые решения принимал. И признать это на смертном одре он считал достойной смерти. Он жил так, как хотел, и в его смерти виновен будет только он сам. Справедливо, как и любил его отец.       Керриган бросилась на него, вонзила в плечи копья своих крыльев. Она со всей силы впечатала его в мониторы на стене, смотрела в его глаза. Менгск почти не чувствовал боли в плечах, ведь любая боль была ничем, в сравнении с его душевной болью. И все же режущая боль покатилась по его содрогающемуся телу. Он попытался оттолкнуть Керриган, ее крылья, едва барахтался, но это его уже не спасет.       — Муки ада не искупят твоей вины за загубленные жизни, — высокопарно прошипела она, пододвигаясь вперед — и каждый шаг её отзывался искрами в глазах Менгска, болью, заполняющей голову. Да, теперь он чувствовал ее — и более ненавидел то, что по своей ошибке создал.       — Я сделал из тебя… монстра, Керриган, — прохрипел он наконец.       — Ты сделал монстрами всех нас.       Она вытянула свою когтистую лапу, сжала в ней лицо Менгска. И тогда он перестал бороться — силы покидали его. В голове все перемешалось. Вопросы, воспоминания, образы давно ушедших. Кого «нас»? Кто-то, кроме нее, стал монстром? Разве? Ему казалось, что он видит малышку Дороти, что она обнимает его крепко-крепко. А за спиной ее стоят отец и мать, улыбаясь. «Братишка, тебе снился плохой сон?» — спросила Дороти. Он… в летней вилле? Нет. Это неправда. Дороти нет! Родителей нет!       Империи тоже нет!       Сознание вернулось к нему, когда Керриган отпустила его лицо. Энергия тоже вернулась. Воля к жизни. Увы, единственное, на что ее хватило — это закричать. И в крике том звучала боль от ран, боль от ошибок, боль от проигрыша. В крике том звучала ненависть к Керриган, к Валериану, что предал его, к себе, который позволил себе ошибаться. В крике том звучала ярость — и быстро угасла.       И мир тогда быстро угас.