Тень

Не тревожьте землю птицы Не ищите ветра в поле Превратите копья в спицу Я птенцов собой закрою Спите дети, сны в лукошке Под подушкой тихо спрячу Щечки в теплую ладошку Засыпай скорее крошка ©nicebeatzprod — не тревожьте землю птицы

      Ему никто не отвечал. Никогда. Все его вопросы зависали в воздухе и расплывались в звенящем безмолвии. А он упрямо начинал сначала, говорил и говорил, а когда язык начинало сводить — наконец замолкал и опускал взгляд на мелко подрагивающие пальцы.       Только под конец своих безрезультатных попыток он находил в себе страх, от которого спешил скрыться под покровом теплого одеяла. И только тогда он чувствовал себя в спасительном коконе из долгожданного одиночества.       Сумрак смотрел на него. Смотрел этими сияющими человеческими глазами. Смотрел молча, но как-то вопрошающе, словно ожидая чего-то. Кеджуро смотрел в ответ, держа руку близко к блюдечку со свечой.       Тень боялась света — как и должно быть, единственное правильное в этом квипрокво. Но, бывало, она протягивала к нему смолянистую руку и отдергивала, когда он осторожно пододвигался ближе к свече.       Пахло… Цитрусом?       Совсем немного.       У тени руки длинные, тонкие, а пальцы — как рыболовные крючки. Ренгоку по ним определил, что этот сгусток темноты имеет женский пол, — потому что они напомнили ему руки матери. И когда он спросил о правильности своих догадок, то в ответ получил ожидаемое молчание. Но каким-то шестым чувством, о существовании которого никогда не задумывался, понял, что, да, так и есть.       Это был детский кошмар наяву. Причина недопониманий, косых взглядов со стороны семьи, горячих слез и испуганных выкриков посреди ночи.       Реальна ли она?       — Там никого нет, милый, — мягкие материнские пальчики любовно провели по детским щекам. Рука тепло улыбнулась, заглядывая в мокрые глаза сына. Кеджуро глубоко вздохнул и сжал губы в тонкую полоску, не отрывая внимания от нее, зависшей под потолком.       Рука выпрямилась и повернулась к Шинджуро, вопросительно склонив голову вбок. Тот с напряженными желваками на лице пытался найти то, что видел сын.       Почему они не видят ее?       Для них она прозрачна, невидима. Даже когда Тень к ним очень-очень близко, и ее лицо в виде черного сгустка с глазами зависает буквально в десятке сантиметров от них. Единственный, кто боялся неожиданного выпада, какой-то атаки — это он. Боялся, что она навредит. Но со временем понял: всё, что было в ее силах — угнетать и насылать кошмары.       Когда отец привел к ним Игуро, спать стало спокойнее. Ему обустроили место в комнате Кеджуро, благо, та была достаточно просторной.       Ощущение чего-то живого рядом отгоняло холод, шлейфом тянувшийся от тени. Даже когда она подбиралась к ним настолько близко, что свет от свечи начинал разъедать дымчатую плоть, Ренгоку смотрел на Обаная, на то, как он с грустью — но не страхом, — глядел перед собой, что-то обрывками рассказывая о себе… И забывал о ней. Будто она — столик или комод.       Одна лишь змея была обеспокоена нависшим над ними черным существом. Тем, как оно плавно скользило сумрачными реками по стенам, кружило в изящном вальсе и любопытно сверкало светлыми глазами. Оно пыталось подобраться к ним, к нему, к Кеджуро, чтобы хотя бы мазнуть когтем по его непослушным волосам.       Но свет мешал, создавая своеобразный безопасный круг неприкосновенности. Однако, кто знал, что происходило, когда догорала последняя искра, когда завеса сна закрывала за собой реальность и когда никто не видел.       Она не была рядом абсолютно каждую ночь. Пропадала на сутки, на двое, больше. Куда пропадала — тайна за семью печатями. И когда ее не было три месяца, Кеджуро почти поверил в то, что она покинула его — это было время обострения паранойи.       Без нее угол казался неправильно-пустым. Он всматривался в него, выискивал знакомые блестящие глаза и ожидал почувствовать ледяное дуновение, ведь это стало неотъемлемой частью его жизни. Звал. Тушил свечу раньше, чем она догорала до половины. Закрывал глаза и резко раскрывал, надеясь увидеть перед собой знакомый сгусток.       Игуро косо поглядывал на него, совсем не понимая, что так одержимо тот выискивал в пустой темноте. Невольно ему самому становилось страшно, ведь собственные душевные травмы заживали мучительно медленно, и был так свеж страх змеиной демонессы в его волнующемся сердце.       Она возвращалась так же резко, как и исчезала. Расплывалась легкой дымкой в лунном свете, а после собиралась по чернильным лоскуткам. Это по-своему завораживающе — он наблюдал за этим из раза в раз, и каждый раз находил что-то по-новому удивительное. Ему казалось, что на ощупь она мягка, как хлопок, и холодна, как студеная вода.       Во снах Тень была не врагом, ни другом. Это был мир, где она чинно восседала на царском троне. Она и туча, что закрывала небосклон, и кровь, что красила реки в буро-красный, и стена, что скрывала от него созданных его же воображением монстров.       Он захлебывался в этой плотной мгле, вертелся, пытаясь ухватиться за ее призрачные бока. Тонул, а после — просыпался с бешено бьющимся сердцем и судорожно бегающим взглядом. А ее рядом не было. Она оставалась там, за задворками сознания. И каждый раз находила оттуда лазейку, возвращаясь в свой угол в томительном ожидании следующей встречи.       Когда мать умерла от болезни, она была той, с кем он рыдал под деревом во дворе. Ему не хотелось, чтобы кто-то видел его слёзы, — вообще любое проявление слабости, — но скрыться от нее — непосильная задача.       Тень просто была рядом, как верный соратник, запутавшись в ветках легким ветерком, и в шелесте листьев ему чудился нежный девичий голос, шепчущий всё будет хорошо. Эти теплые нотки от холодного нечто грели ему душу. И в каком-то чувственном порыве он протянул вверх дрожащую руку, и та словно утонула в ночной небесной выси, черной, как агат.       Тень ласковой лозой обвила его запястье, совершенно легко касаясь мокрой от слез кожи; он словно ловил зимний ветер, легкий, но колкий. Та становилась гуще, больше, и когда чернильная бесформенная мгла скрыла за собой всю его руку, будто проглотив, Ренгоку опомнился и с шипением отскочил от дерева. На одно мгновение его взгляд наткнулся на светлые глаза, зависшие, и тут же растворившиеся в воздухе.       Тогда Тень исчезла на месяц. Долгий и мучительный месяц, испещренный моментами его истерик. Кеджуро просто трясло от мысли, что всё неправильно, что его жизнь — набор пазлов от разных картин, что он может не выдержать давления и… Сломаться как спичка. Хотя такие слова в столь юном возрасте воспринимались туманно, но от этого страха становилось не меньше.       — Аники, ты правда кого-то видишь? — Сенджуро боязливо огляделся, обхватывая руку Кеджуро. — Сейчас оно рядом? Оно смотрит на нас?       — Сейчас ее нет рядом, она боится света, — Ренгоку потрепал младшего брата за волосы.       — Она? — мальчик нахмурился, совсем не пытаясь увернуться от ладони аники. — Это девочка?       — Да… Скорее всего.       На самом деле он не знал о ней ничего. Ни-че-го: ни истинных намерений, причин, почему она крутилась именно вокруг него, и даже имени. Ее прошлое — мрак, настоящее — туман. У него были лишь сотни догадок и фантазий, из которых большая часть — полный бред.       Он представлял ее в человеческом обличии болезненно худой, темноволосой и кудрявой. Такой, у которой под глазами залегла серая усталость, а в самих очах сверкал азартный огонек. Она была бы приятной хохотушкой, никак не тихоней, до дури любопытной и игривой. И за этой улыбкой обязательно должна скрываться боль, а в голове раздаваться отголосками мысли о смерти.       — Отец сказал, что…       Ты слетел с катушек.       Сердце пропустило болезненный удар. Улыбка стала шире. Принять такое было удивительно легко. И внутри ничего не взбрыкнуло, лишь отрекошетило.       К тому времени, когда наступил час уйти на вступительный отбор, Кеджуро вовсе перестал пользоваться по ночам какими-либо светильниками и свечами.        Под спокойное дыхание Игуро, что спал мирным сном в паре метров от него, он порой заигрывался, водил руками по черной дымке, создавая мелкие вихри; светлые глаза оттого скакали с места на место. Юноша готов был поклясться, что тогда слышал смех, после раздававшийся раскатистым эхом в его голове, и сам он не в силах был сдержать рвущуюся на лицо улыбку.       Это Тень. Тень Кеджуро. Тень, верно следовавшая за ним по пятам. Воплощение потаенной части его сути, наполненной сумраком, и виновник душевных гроз. Тень его огня, пышущего днем и затухающего ночью. Его личное чудище.       Когда дыра в груди изливала наружу алые соки его тела, он бегло искал ее взглядом. Вяло, едва передвигая единственным глазом и с трудом проглатывая навязчивый металлический вкус. Желал напоследок вобрать в себя легкий запах цитруса и увидеть блестящие глаза. Может, даже на мгновение представить, что это самая обыкновенная ночь из тех сотен ночей, что он проводил с ней под покровом мрака.       Он умирал не в одиночестве, — в окружении беспокойных юных охотников, — с чувством выполненного долга. Но ощущал себя осиротевшим без своего вечного спутника. А перед глазами проносились воспоминания, точно кадры старой киноленты, — или они — петля, что всё туже затягивалась на шее, — и под замедляющийся стук умирающего сердца, он склонил голову вбок. Улыбнулся чуть шире, смотря в мокрые глаза Камадо.       Родной голос матери, теплое марево рассвета, что расплывалось за пушистыми верхушками деревьев, и последний вздох.       Его взгляд встретился с ее.