Под крылом дракона

Спустя две недели после отъезда из замка, мы прибыли в столицу. Она встретила нас высокой крепостной стеной из серо-белого узорчатого камня, похожего на мрамор. Над стеной возвышались островерхие крыши домов, украшенные всевозможными флюгерами и лентовидными флажками на шпилях, слепили пузатые золотые маковки и радовала глаз пестрая черепица. Наш караван, как гигантская гусеница, наткнувшаяся на преграду, замер у городских ворот. Барух, натужно покряхтывая, сполз с облучка и пару минут о чем-то переговаривался с начальником стражи, похожим на усатый пивной бочонок. По обе стороны от ворот поигрывали копьями двое детин в алых замшевых камзолах с физиономиями выразительными, как кирпич. Едва не вываливаясь из фургона, я с любопытством наблюдала за происходящим. Фудо, сидящий рядом, болтал ногами и со скучающим видом жевал сухой колосок. Наконец, Барух и начальник стражи пришли к соглашению — взаимовыгодному, судя по довольным физиономиям обоих и толстому кожаному кошелю, перекочевавшему из ладони торгаша в карман стражника. С натужным скрипом огромные деревянные ворота, окованные железом, отворились, пропуская караван в город. Столица оглушала шумом: грохотали колеса фургонов и повозок по булыжной мостовой, глухо отстукивали копыта лошадей, в один сплошной гомон слились человеческие голоса… Горланили мальчишки, все поголовно в широких, закатанных до колен канареечных штанах и кепи, сдвинутых на правое ухо. Целыми стайками, безо всякого страха, бросались едва не под ноги лошадям. Праздно прогуливались горожане: мужчины — в длинных пиджаках, подвязанных широкими поясами, женщины — в приталенных глухих платьях до пола, с простыми гладкими прическами, прятали напудренные лица под кружевными зонтиками. - Никогда не был в столице? - острый локоть Фудо ткнул меня в бок. Я молча покачала головой, и, хмыкнув, музыкант оставил меня в покое. Честно сказать, я ждала, что попаду в мрачный город средневековья, но столица словно сошла со страниц сказок Христиана Андерсена. С открытым ртом я разглядывала высокие, трех и даже четырехэтажные дома, облицованные белым и красным камнем, кое-где красиво украшенные ползучим вьюном, задерживалась взглядом на вычурных вывесках — с незнакомыми словами, но вполне понятными картинками: сапог, грудастая женщина с кружкой пива, ножницы и моток ниток, наковальня. Удивлял запах: никакой затхлости или смрада вылитых прямо на улицу помоев, пахло ванильной выпечкой, соломой и немного кислой капустой. Последнему запаху быстро нашлось объяснение — мы остановились возле рынка с цветастыми крытыми лотками. Фудо резво спрыгнул на мостовую, помог мне спуститься. Слуги Баруха принялись потрошить фургоны, вытаскивая тюки и корзины, и утаскивая куда-то вглубь рынка. Я продолжала, как зачарованная, таращиться вокруг, боясь даже моргнуть, чтобы ненароком не спугнуть чудесное наваждение. Лишь сейчас я заметила, что между домами и на перекрестках, безмолвными часовыми возвышаются массивные деревянные столбы, похожие на фонарные, с круглыми стеклянными навершиями. - Здесь есть электричество? - удивленно спросила я Фудо, поглядывающего на меня все это время с хитрой полуулыбкой. - Не понял… - музыкант нахмурился. - Ты о чем? - Фонари же! - я ткнула пальцем в фонарный столб. - Ну да, фонари. Тебя интересует, как в городе поддерживается освещение? Деревня ты, Лис! Понятное дело, в домах — с помощью магии. А ночью улицы освещаются светляковыми фонарями. Вот, гляди! К одному из столбов, волоча длинную деревянную лестницу, подошел странного вида человек в глухом сером балахоне, с повязанным на пиратский манер головным платком. Приставив лестницу к фонарю, он с ловкостью обезьяны вскарабкался вверх, извлек из кармана тряпицу, подул на стеклянное навершие и аккуратно протер его. - А что он делает? - отчего-то шепотом спросила я. - Это фонарщик, - так же тихо ответил Фудо. - Сейчас будет кормить. - Кого кормить? - Кого-кого… Светляков, ясен пень! Фонарщик тем временем, открыв стеклянное навершие на манер чайника, высыпал внутрь мелкие кусочки чего-то белого. - Вообще, хорошо бы давать им мед — жить будут дольше, - со знанием дела заметил Фудо, - но мэрия экономит, кормит сахаром. Я не нашлась, что ответить, вытерла щеки рукавом, подумав вдруг, что лицо у меня наверняка потемнело от дорожной пыли, и неприлично ходить с разводами на полфизии, если здесь даже фонари — и те протирают… Надо признать, столица, с ее чудесами и яркими красками мне начинала нравиться. Совсем рядом зазывно прокричала толстая торговка в белом крахмальном переднике, тыча прохожим свой деревянный лоток, полный баранок и пряников. Рот немедленно наполнился слюной, я вдруг поняла, что готова отдать за один такой румяный пряник, посыпанный сахарным песком, если не честь, то совесть уж точно. - Есть хочешь? - догадливо спросил Фудо, углядев, видимо, в моих глазах безмолвную тоску всего голодающего Поволжья. Я закивала с таким энтузиазмом, что клацнули челюсти. Честное слово, если Фудо не купит мне сейчас этот злополучный пряник, я либо приму мучительную смерть, захлебнувшись голодными слюнями, либо умыкну его прямо с лотка самым бессовестным образом! Интересно, как здесь поступают с пойманными ворами? Надеюсь, не отрубают руки… Пошарив в карманах, Фудо выудил пару ребристых круглых монет из зеленоватого металла, пересчитал. - Так уж и быть, угощу вашу светлость, - сказал он. - Жди здесь. - Я с тобой! - возмутилась было я, схватив музыканта за рукав, но тот лишь в раздражении дернул плечом. - Я быстро, только торговку догоню. А ты стой здесь и никуда не отходи — еще, не дай Создатель, потеряешься в толпе. - Но я хотел посмотреть столицу… - насупилась я. - В другой раз, - отрезал Фудо, - караван скоро отбывает. С этими словами он выдрал рукав из моих цепких пальцев и решительно припустил вслед за удаляющейся полной фигурой торговки. Тяжело вздохнув, я присела на выпирающее колесо фургона, стала осматриваться. Караван походил на муравейник — слуги сновали туда-сюда, груженые всевозможной поклажей. Мое внимание привлек один из ближайших фонарных столбов — сначала тем, что возле него галдела орава мальчишек, игравших в немудреную игру с ловлей тяжелого каменного шарика в подставленные кепки; затем, когда сорванцы разбрелись, я заметила, что к поверхности столба приклеены какие-то листовки с рисунками и надписями. Подстегиваемая любопытством, подошла к столбу. Несколько листовок предлагало, судя по схематичному рисунку, то ли купить, то ли найти пропавшую собаку, но смысл большинства объявлений, написанных на незнакомом языке, я так и не поняла. Меня заинтересовала последняя листовка, висящая отдельно от остальных – довольно высоко, метрах в двух над землей. Подпрыгнув, я сорвала ее, чуть надорвав в середине, поднесла к глазам. На плотной желтой бумаге резкими четкими линиями была изображена голова дракона — уродливая, страшная, с огромными оскаленными клыками. Чуть ниже шел текст на все том же незнакомом языке. Неприятно засосало под ложечкой. О чем это объявление? Ясное дело, оно как-то связано с драконами… Меня не покидало ощущение, что написанный на желтой бумаге текст очень важен. В растерянности я завертела головой. Фудо! Он сможет прочитать это! Музыканта нигде не было. Неподалеку я заметила приземистую фигуру Баруха. Несмотря на неприязнь, я бы обратилась за помощью и к торговцу, но рядом с ним, сгорбившись и закутавшись до самого носа в плащ, стоял какой-то человек. Приблизив лицо к уху торговца, человек нашептывал что-то такое, от чего на полных губах Баруха появилась сначала робкая и недоверчивая, а после — совсем уж радостная ухмылка во все тридцать два зуба. Темные глаза перехватили мой взгляд, масляно блеснули. Отчего-то стало неприятно, отвернувшись, я зашарила глазами по пестрой толпе. - Фудо! - радостно крикнула я, когда увидела музыканта, быстро идущего мне навстречу. Парень был бледен и мрачен. Он шел ко мне, пружиня шаг, собранный, как зверь перед прыжком. И в руках у него не было никаких пряников. - Фудо… - снова, уже чуть менее уверенно повторила я, не до конца понимая, что именно меня смущает в образе нового знакомого. Парень приблизился, я немедленно ткнула ему скомканный лист. - Я тут на столбе увидел… Можешь прочитать? А то жуть, как интересно, а у меня с языками не очень… - Лис, слушай внимательно, - Фудо больно схватил меня за запястье. - Нет! Не перебивай. Ты в большой… слышишь? В очень большой опасности! Я недоуменно захлопала глазами, попробовала вырвать руку. - О чем ты? - На драконов объявили охоту. Инквизиция уже выслала к каждому из замков по отряду силовых магов, - Фудо говорил быстрым сбивчивым шепотом, глядя по сторонам, как беглый преступник. - С десяток драконов уже уничтожено, они не щадят никого… - Не может быть! - крикнула я, но горло пересохло, и мой крик оборвался кашлем. - Не может быть… - повторила я. - Не верю! - Тихо! - зашипел на меня Фудо. – Неважно, веришь ты или нет, но твой хозяин, скорее всего, уже мертв. - Нет! Он сильный! Он Хасса-ба! Они не посмеют… В ужасе от услышанного я даже забыла опровергнуть это обличительное «хозяин», так просто сказанное музыкантом. - Не глупи! - Фудо почти рычал, приблизив ко мне бледное яростное лицо. - Ты знаешь, что такое магическая рондала? Даже у Хасса-ба не хватит сил противостоять ей! Слезы беззвучно текли по щекам, я уже сама цеплялась за Фудо, не зная, что теперь думать, делать и как вообще жить после услышанного. Страх, черный животный страх сковал тело, навалился на плечи, пригибая к земле. Что если… Джалу умер? Нет. Этого просто не может быть. Я не верю! Слышите? Я просто не верю в это, и плевать на все эти дурацкие магические «рондалы»! - Ему уже не помочь, - глядя мне в глаза, жестко сказал Фудо. - Лучше подумай о себе. Без покровительства Хасса-ба ты — никто! Барух продаст тебя в рабство, можешь даже не сомневаться. Или, что еще хуже, выдаст Инквизиции, и, как слугу дракона, тебя ждет страшная участь… - Да пусть только посмеет! Я — внучатый племянник графа… - Ты просто глупая девчонка, не более. Я поперхнулась своим возмущением, замолчала, расширенными глазами глядя на музыканта. Но как он догадался… - Ты явно не здешняя — не знаешь местности, обычаев, языка. И уж точно не из знати, у тебя крестьянские манеры, - Фудо говорил зло, грубо, схватив меня за плечи и время от времени потряхивая в такт своим безжалостным словам. - Ну а то, что ты девушка, не заметит только слепой. Или дракон. Я опустила голову. Мне нечего было возразить. - Тебе нужно бежать! Сейчас. Немедленно! Я подняла на него слезящиеся глаза и невольно вскрикнула — к нам медленно, улыбаясь, как сытый чеширский кот, шел Барух. Проследив за моим взглядом, Фудо чертыхнулся. Пальцы на моих плечах сжались совсем уж немилосердно, наверное, останутся синяки. - Не успеешь. Он уже знает. - Что же мне делать? - голос не слушался. Я во все глаза смотрела на Фудо. Он был единственным, кто мог помочь. - Сейчас я уйду, а ты поговори с Барухом. Постарайся как-то отвлечь его внимание. Я подожгу один из фургонов. Когда начнется пожар — беги! - А что, если тебя поймают? - прошептала я. - Что будет с тобой? Лицо Фудо на секунду разгладилось, он улыбнулся. - Не беспокойся за меня, глупышка. Я не пропаду. С этими словами он вдруг хлопнул меня по плечу, громогласно расхохотался, словно я сказала что-то невообразимо смешное, и направился к фургонам. Проводив музыканта прищуренным взглядом, Барух подошел ко мне. Тяжелая рука с пухлыми пальцами и густой рыжеватой порослью легла мне на плечо. Непроизвольно попятившись, я попыталась сбросить ее, но Барух держал крепко. - Ну что ж, девочка, пришло время отрабатывать свой хлеб. Грубые пальцы схватили за подбородок, дернули голову в одну, затем в другую сторону, попытались залезть в рот — Барух рассматривал меня, как рыночную клячу. - Не красавица. Но пару сотен серебром, пожалуй, выручу… Я исхитрилась укусить его за палец. Торговец взвыл и отвесил мне оглушительную пощечину. Лицо обожгло болью, перед глазами заплясали черные круги. - Маленькая тварь! Думаешь, твой хозяин защитит тебя? - лицо Баруха исказилось ненавистью. - Так знай, он издох! Как и все ему подобные пресмыкающиеся выродки! Я сплюнула натекшую из прокушенной щеки кровь. Сказала, глядя исподлобья: - Он придет. Сдерет с тебя шкуру и натянет на барабан. Барух улыбнулся, широко растягивая губы, похожие на жирных дождевых червей. - Сегодня праздник, ты не знала? Голову казненного Хасса-ба привезли в столицу. - Нет! - я бросилась на Баруха в отчаянной попытке стереть эту отвратительную улыбку с его лица, но тяжелый кулак ударил меня в живот. Я упала на землю, прижимая к животу руки и трясясь не столько от боли, сколько от страха, что торговец мог задеть Хууба. Запутавшись в рубахе, малыш копошился где-то на груди. Осторожно прижимая его ладонью, я поднялась. Ноги не слушались, подгибались. - Ты лжешь, - твердо сказала я. - Джалу придет и вытрясет твою грязную душу. Глаза торговца потемнели, он снова занес руку для удара. Я зажмурилась. - Пожар! Одновременно с Барухом мы повернули голову на громкий, взволнованный крик. Один из фургонов уже пылал вовсю, жадные языки пламени лизали дерево и тканевый навес, на наших глазах огненная змея переползла на соседний фургон. - Рагхарово племя! - взвыл Барух. - Недоноски! Несите воду! Воспользовавшись возникшей суматохой, я бросилась в толпу. Барух орал что-то вслед, но я была уверена, что гнаться за мной не станет — товар в фургонах наверняка в десятки раз дороже, чем шкура какой-то девчонки. Горожане живой рекой отхлынули от места пожара, и я влилась в эту пеструю, испуганную реку, потекла вместе с ней — неважно куда, главное, подальше от страшного торговца и его лживого рта… Я была уверена, что он врет насчет Джалу. Потому что мой дракон не мог умереть. Я все еще беспокоилась за Фудо, он обещал, что с ним все будет хорошо, и мне очень хотелось в это верить. Толпа увлекала, несла меня, как легкую щепку. Господи, Бог-Дракон… если ты есть… А ты есть, я уверена, ведь Джалу верил в тебя! Прошу, пожалуйста, пусть он будет жив… Просто жив… *** Небо — глубокое, черное, будто смотришь в бездонный колодец, гладкое, как натянутый шелк: ни облачка, ни звезды… Лишь редкие сполохи приближающейся грозы окрашивают горизонт бледной синевой. Я стою на краю плато, широко раскинув руки, вдыхаю полной грудью влажный холодный воздух — он оставляет на языке солоновато-горький привкус. Пахнет морем. Здесь всегда пахнет морем. Тонкими чернильными росчерками мечутся по небу грозовницы. И хочется к ним – шагнуть за край, словить ветер под кожистое крыло, рассекать воздух, убегая от молний и догоняя тучи… Но отчего же именно сейчас, как никогда прежде, ощущается горечь этой ложной свободы, когда выше облаков не пускают прутья клетки? Ты раб, дракон - на тебе звенят цепи. Подхожу к краю плато, сажусь в привычной манере, свесив ноги над пропастью – ледяной ветер щекочет ступни. Как давно я прихожу сюда, чтобы полюбоваться острыми пиками гор и темным, беспокойным бархатом кромки леса? Не одну сотню лет. И каждый раз неизменно замечаю: что-то меняется – и в далеких очертания леса, и в горных грядах, что становятся то ниже, то острее; и дорога к замку, словно бы вьется иначе. Ничто не остается неизменным. Даже звезды гаснут, меняя незримый сейчас небесный узор. Подставляю ладонь ветру. Да, все меняется. Вот и я уже не тот, что прежде. Угасну ли вскоре? Ветер не дается в руки, молчит. Запрокидываю голову – первые тяжелые капли дождя падают на лицо. Перед глазами один и тот же образ: рыжая голова, склоненная к моему плечу. Волосы – мягкие, пушистые и словно объяты огнем, так что кажется, будто я осмелился выкрасть одного из птенцов хальюнгов прямо с горной вершины… В моем видении тоже ночь, но не такая, как сегодня – сияют звезды, словно рассыпанный речной жемчуг, и в воздухе не пахнет грозой. Я читаю стихи. Бог-Дракон, я никогда и никому не читал стихов!.. Так зачем? Глупый старый дракон! Не устану это повторять: я и вправду смешон, как утративший последний разум старик. Вспомни, как ты не хотел отпускать этого человеческого детеныша – да так, что всю ночь перед прибытием каравана не сомкнул глаз: все думал, как оправдать странное желание… Маленького лисенка нельзя отпускать одного в незнакомый опасный мир, полный зла, предательства и жестокости. Да и Раг О Нар – бездушный ящер, может не сдержать слова, ибо что ему честь? Бессмысленные слова. Но оправдания были нелепы, как и само желание. Признай, ты просто хотел оставить его себе: быть отцом, другом – кем он захочет… О, как ты жалок, Ра Джа Лу! Неужели забыл? У тебя нет права распоряжаться чьей-либо жизнью… Бог-Дракон, ты даже своей не смог распорядиться достойно! Хотя к чему все эти терзания? С тех пор прошло почти две недели. Лис, должно быть, уже дома. Дождь усиливается, заливает глаза, но я не смыкаю веки. Два солнца – алое и белое – пылают на черном полотне. Не смотри на меня так, Тысячеокий, – я больше не жду искупления. Искупление… какое глупое слово. Будто я пытаюсь выкупить у тебя собственную совесть. Знаешь, Отец… я понял это совсем недавно: даже если ты вновь примешь под крыло своего сына, то мне самому – ни за что не простить себя. Я уже не знаю, есть ли хоть какая-то мера страданий за грех отнятой жизни… А за тысячи невинных? И если есть, то сколько сердец в моей груди должно разорваться от боли и раскаяния, чтобы я получил то самое «искупление»? И не станет ли этой мерой моя собственная жизнь? А если и станет, то что мне терять… Молния вдруг разрезает небесное полотно совсем близко. Грозовницы кругами спускаются к земле. Я чувствую запах – странный, неясный: так не пахнет ни море, ни лес, ни прибитая дождем пыльная дорога. Запах знаком – до хрипа в груди, до трясущихся рук… Я поднимаюсь на ноги, до рези в глазах вглядываюсь вдаль – и вижу, как сквозь пелену дождя и белые отблески молний у самого края леса бесконечной рекой разливаются огни. Факелы! Я – хозяин этих земель, и слышу шелест каждого листа в кронах деревьев, шорох озерной змеи в камышах, дыхание пятнистой кошки, подстерегающей лань… Но не их. Как и два века назад, инквизиторы двигаются быстро, бесшумно. Им ни к чему факелы, но они хотят, чтоб я их видел. Я хохочу как безумный, и этот смех раздирает мне глотку. Я знал, что однажды это случится! Истинный хищник никогда не оставит свою жертву… и вот они вернулись за мной. Широко развожу руки, наполняя легкие одуряюще чистым, трескучим от разрядов молний воздухом. Кажется, я почти счастлив. Наконец-то! Где-то глубоко, в подземельях замка, оживает черная глыба. Ярость и сила, заключенные в ней, просыпаются, зовут меня, сулят спасение. Я лишь смеюсь им в лицо. Нет! У вас больше нет власти надо мной! Как нет власти у правосудия над преступником, чья шея уже в петле. Делаю шаг в пропасть, дождь и ветер хлещут по лицу… Трещат кости и разрываются сухожилия, и я кричу: не от боли, что чувствую в последний раз – от предвкушения битвы. Крылья раздуваются, как паруса, ловят попутный ветер. Взмываю высоко в небо, замираю над крышей замка. Черный шелк горизонта полыхает молниями. Река из факелов, горящих ровно даже под тугими струями дождя, уже совсем близко, так что я могу различить вытянутые силуэты в глухих плащах, сияющую белую кожу, слепые бельма глаз без зрачков… Вот оно - Искупление! Спасибо, Отец… Протяжно, как раненный волк, воет ветер, и неровно стучат сердца в такт его завываниям… Где-то в глубине сознания загнанной птицей бьется мысль: «А что будет с ним? Вдруг не успел добраться?» Но времени на размышления нет. Есть только мы: я и движущаяся навстречу молчаливая гибель. Раскрываю пасть до хруста в челюстях – и рев, смешанный с густым чадящим огнем, перекрывает шум грома... Я принимаю бой!