Хранитель

Первый выходной в Лаик Дик встречал с неохотой. Он уже знал, куда поедет, и считал аудиенции у кансильера бездарно потраченным временем. В прошлый раз, еще до Лаик, они с дядюшкой проговорили с эром Штанцлером несколько часов, но ничего содержательного Дик за тот вечер так и не услышал. Все те же матушкины проповеди о Великой Талигойе и долге настоящего Человека Чести, даже некоторые обороты повторялись, так что Дик развлекался, додумывая, кто из них у кого списывал речь. Вот и в этот раз, едва эр Штанцлер затянул свою шарманку, по привычке начав с дурацкого обращения "Мальчик мой!", Дик придал лицу отрепетированное выражение смирения и легкой печали, и приготовился кивать во время коротких пауз. Таинственная смерть Паоло и отца Германа сейчас занимала его куда больше всех талигойских баек, вместо взятых. Однако неожиданно после положенного вступления и заверений в том, как его рады видеть в этом доме, кансильер задал каверзный вопрос: - Дикон, скажи мне, ты ведь хотел бы, чтобы твоим эром стал истинный Человек Чести? "Да ни за что! Меньше, чем эр, мне нужен только духовник!" - Дик едва не сказал это вслух, но вовремя одернул себя. Он искренне надеялся, что после выпуска из Лаик сможет подделать письмо от матушки и со спокойным сердцем уехать домой, прикрывшись ее болезнью. - Конечно, хотел бы! - произнес он, постаравшись превратить опаску в голосе в восторг. - Но разве кто-то захочет меня взять? Мой род в опале... Эр Штанцлер в наигранном экстазе закатил глаза: - Мальчик мой, но ты ведь сын самого Эгмонта! Любой Человек Чести будет счастлив иметь в оруженосцах такого благодетельного юношу. О, прошу, ни слова больше! - воскликнул он, видя, что Дик хочет что-то возразить. - Я поговорю с Килеаном Ур-Ломбахом и братьями Ариго. Не дело, чтобы столь преданный боец за будущее величие Талигойи отправлялся домой с позором. *** Дик вышагивал по своей комнате в Лаик и напряженно думал. Стараниями кансильера у него появилась большая проблема, решить которую своими силами не представлялось возможным. Задерживаться в столице еще на три года однозначно не входило в его планы, но как отговорить будущих эров выбирать его в Фабианов день? Письмо "от матушки" могло и не сработать: эр Штанцлер ведет с ней переписку и заметит фальшь. Раньше у Дика были основания полагать, что кансильер не станет ему мешать, но теперь об этом нечего было и думать. Был, конечно, еще один вариант... - Вилли, - негромко позвал Дик. После случившегося в Старой Галерее полтергейст присмирел и больше не показывался, если не звали. Дику временами казалось, что день ото дня призрак становится все прозрачнее, но на прямые вопросы Вилли отмалчивался. - Я здесь, - с готовностью, но без заметного энтузиазма проявился он. - У меня будет для тебя задание... Да, ты верно понял, в счет второго желания. - Все, что угодно! - Вилли заметно повеселел. Впрочем, радость его длилась недолго. - Но как?! - возмущенно спросил он, выслушав Дика. - Вы меня ни с кем не путаете, тан? Я ведь только полтергейст, что я могу? - А это уже не моя забота, - пожал плечами Дик. - Не сможешь - останешься по-прежнему должен два желания. Вилли скорчил обиженную рожицу и прошел сквозь дверь, напоследок мстительно уронив со стола полную чернильницу. Откровенно говоря, Дик и сам не очень-то верил в то, что у Вилли что-нибудь получится. Каково же было его удивление, когда на следующий выходной кансильер сразу по его прибытии состроил скорбную мину и, спотыкаясь на особо трагичных моментах, поведал об ужасном запрете кардинала! - Как тебе это удалось? - спросил Дик у призрака, едва дотерпев до окончания аудиенции. Вилли хитро прищурился. - Так это же не ваша забота, тан? - полувопросительно произнес он и тут же добавил: - но, конечно, если таково ваше третье желание... - И не мечтай! - отрезал Дик и вздохнул. Любопытство царапало изнутри похуже закатной кошки, но если бы он потратил на это третье желание, Вилли бы ушел, а Дик уже как-то попривык к его незримому присутствию за спиной. *** Полгода, меж тем, подходили к концу. На дворе стояла восхитительно пахнувшая сиренью весна; здесь, в Олларии, она была богаче на краски, звуки, запахи, чем в Надоре, но стоило Дику вспомнить о серых скалах, постепенно обнажавшихся из-под снега, о робких, по-детски несмелых стрелах травы, пробивавшейся из-под елового опада, как сердце его сжималось от тоски по дому. Он утешал себя только тем, что Вилли все устроил, и ему не придется задерживаться в столице дольше необходимого. В ночь на Святого Фабиана Дику не спалось. Мучила неясная тревога, как будто завтра что-то могло пойти не так. Дик привык доверять своей интуиции, но сейчас шестое чувство ставило его в тупик. Все просто обязано было получиться. Наконец, Дику надоело ворочаться с боку на бок, он встал и зажег свечу. Пламя плясало, словно на сквозняке, и Дик насторожился. Шорох в дальнем углу почти не застал его в расплох. Крыса ничуть не изменилась с момента их последней встречи. Теперь Дик мог бы поклясться на эспере, что ему не привиделось: она действительно вела себя на удивление разумно. - Чего ты хочешь? - как можно спокойнее спросил Дик. Крыса, само собой, не ответила, но красноречиво ощерилась и подобралась для прыжка. Уже не предупреждение, как в прошлый раз, - открытая угроза. Однако теперь Дик был к этому готов. Он по-прежнему не знал, что это за тварь, но в его арсенале были и безотказные методы. Эсператия удобно легла в руку, окованный металлом корешок тускло блеснул в свете свечи. Крыса бросилась на него с остервенением бойцового пса, но промахнулась, и острые, как иглы, зубы впились в большой палец Дика вместо запястья. Дик едва не закричал от боли - ощущение было такое, словно в кровь влили расплавленный свинец, - и стряхнул тварь, прихлопнув сверху тяжелой книгой. Не сводя взгляда с поверженного врага, он смотрел, как из глаз крысы уходит искра разума, отголоски злобы и ненависти. На полу скорчилось умирающее животное, и Дику даже на мгновение стало его жаль. Он отвернулся и занялся больной рукой. Тварь, покинувшая крысу, не умерла, просто отступила на время, и пока она не вернулась за реваншем, стоило хотя бы оценить повреждения. Ранка на вид была небольшой и вполне безобидной, однако палец уже начал опухать. Дик надавил на кожу чуть в стороне от места укуса и тихо зашипел от вернувшейся боли. Из ранки начала сочиться сукровица вперемешку с гноем. Плохо, очень плохо. Обычные раны так быстро не гноятся, значит, на зубах была отрава или порча - причем, учитывая обстоятельства, скорее всего, последнее. Дик прикусил губу и вытащил из-под сорочки эсперу. Пламя свечи успокоилось и теперь ровно тянулось к потолку. Эспера в его пальцах быстро нагревалась, и когда Дику стало горячо держать ее здоровой рукой, он поднес раскаленный луч к ранке и надавил. По его замыслу, гной должен был быть уничтожен раскаленным металлом, а порча - святостью предмета, вот только он не учел, что навряд ли сможет удержаться на ногах во время процедуры. Пришел в себя Дик, судя по ощущениям, примерно через четверть часа. На затылке обнаружилась свежая шишка, рука болела, хоть и не так сильно, как раньше. Дик с трудом встал, затушил свечу и забрался под одеяло в уже успевшую остыть постель. До рассвета оставалось еще несколько часов, и ему надо было успеть кое с кем посоветоваться. *** Эгмонт Окделл встретил его там же, где и обычно - у подножия старой горы. Он сидел, вытянув одну ногу и опершись спиной о кабанью голову, выточенную из камня неизвестным мастером. - Давно ты не проведывал своего отца, Дикон, - улыбнулся он сыну, не отводя взгляда от шпилей замка в долине. Дик, как и всегда в таких снах, не сразу сумел побороть приступ светлой грусти, смешанной с сожалением о несбывшемся. Он сел рядом с отцом, не касаясь его, но чувствуя боком тепло его тела. Распахнутая рубашка Эгмонта безжалостно обнажала окровавленную грудь и темную полоску смертельной раны напротив сердца. Отчасти поэтому во сне отец никогда на него не смотрел - Дик не знал, сумеет ли выдержать взгляд мертвых глаз самого дорогого на свете человека. Некоторое время они молча сидели рядом и смотрели на суету крохотных людей в замке, на птиц в вышине, на облака. - Вон то, слева, похоже на орла, - наконец, нарушил молчание Дик. - Ты вырос, - невпопад ответил отец. - Скоро станешь почти моей копией. Только глаза у тебя от матери. У Беллы лет двадцать назад в них плясали такие же искорки. - Почему ты не приснишься ей? - спросил Дик. - Ты мог бы ей все объяснить, и может, тогда... Отец негромко рассмеялся. - Я могу войти в сон только тому из нашей семьи, кто сам этого пожелает, ты же знаешь, - и, тихо вздохнув, он добавил: - Нельзя переубедить того, кто не хочет слушать. Не суди ее, Дикон, - каждый переживает горе по-своему. Неизвестно, каким вырос бы ты, если бы я не сумел тебе вовремя присниться. Дик медленно кивнул, вспоминая. Когда отец умер, он узнал об этом еще до прибытия гонца. Просто однажды ночью он приснился ему - такой же окровавленный и бледный, - и, глядя куда-то в сторону, тихо попросил: - Просто послушай меня, Дикон. Послушай внимательно. Конечно, он не сразу все понял и принял. Но отец был настойчив и терпелив, из раза в раз вкладывая ему в голову одно и то же. Восстание было ошибкой - чудовищной, неисправимой. Алва убил отца на дуэли - но это была линия, хромота Эгмонта не давала преимуществ его противнику. Их род теперь в опале - но есть еще те, кто без зазрения совести готов воспользоваться Диком как знаменем для нового бунта. И потому ему не стоит лезть в столичные дела. У него есть семья, которую нужно охранять. Сейчас, спустя годы, Дик понимал, что отец учил его быть герцогом - и быть охотником. Его задача - не уничтожать всю нечисть, которой не повезло встретиться на его пути, а охранять своих людей и свои владения от скверны - потусторонней или порожденной подлецами из плоти и крови. Отец был охотником всю свою жизнь - как и его отец, и отец его отца... Кажется, еще сам Алан Окделл придумал первый заговор против разозленных фэйри. Каждый мужчина в его роду знал, как найти управу на недобрых духов и договориться с теми из волшебного народца, кто готов сотрудничать с людьми. Теперь и ему, Дику, предстояло выполнять обязанности хозяина своих земель, и на его долю выпали не самые простые времена... - Выкладывай давай, с чем пришел, - усмехнулся отец, выдергивая Дика из пучины воспоминаний. - Я же знаю, что ты и не подумаешь позвать меня просто потому, что соскучился. - Вот и неправда! - насупился Дик. - Я очень скучаю... - Верю, - уже серьезно ответил отец. - Я тоже соскучился по всем вам, Дикон. Но время не ждет, в твоем мире скоро рассвет. Рассказывай свою печаль, я постараюсь помочь, чем смогу. И Дик рассказал. Обстоятельно, не упуская деталей, но и стараясь не затягивать - так, как учила его когда-то баньши. По ходу повествования отец то хмурился, то улыбался, видно, вспоминая собственное отрочество, иногда вставлял скупые реплики. Когда Дик подошел к кульминации - истории с крысой, Эгмонт неожиданно оборвал его: - Стой, Дикон. Об этом не следует говорить даже во сне. Я понял, кого ты встретил. Я упомяну его имя один раз, а ты не вздумай повторять, слышишь? Дик оторопело кивнул. - Это раттон, - продолжил отец, понизив голос, словно кто-то мог их услышать. - Хитрые твари, и очень опасные. Они питаются мертвыми душами, постепенно высасывают их капля по капле. И не только... Слыхал я об одной твари, осушившей целый монастырь так, что в нем не осталось ни грана святости. Тьфу, не в ночи будь она помянута! Вот что я скажу тебе, Дикон: держись подальше от Лаик и этой гадости. Тебе такое пока не по зубам. То, что ты прогнал сегодня ночью, - всего лишь мелкий его прислужник. Ты, я надеюсь, осознаешь, что даже его ты не смог убить, только выгнать из занимаемого тела на время? Дик понуро кивнул. Он и не представлял себе, с чем ему придется иметь дело. Теперь даже обозленные жители холмов казались ему мелкой неприятностью по сравнению с жутким монстром, который, кажется, объявил ему войну. Правда, оставалась малодушная надежда, что, убравшись из Лаик, он сможет избежать пристального внимания ратт... твари, но оставлять за спиной такую угрозу отчаянно не хотелось. - И даже не вздумай геройствовать и лезть на врага в одиночку! - словно прочитав его мысли, сурово одернул его отец. - Это не твоя забота. Всю нечисть не изгонишь, Дикон. Иногда лучше отступить. *** Дик проснулся на рассвете от боли в руке. Пострадавший палец напоминал сардельку, из раны все еще тонкой струйкой сочился гной. Дик поднялся, баюкая здоровой рукой тяжелую голову - расплату за неспокойный сон - и кое-как, стараясь не задействовать больную конечность, оделся. Последней и единственной радостью этого дня стало возвращение любимого кинжала. С привычной тяжестью на поясе Дик почувствовал себя уверенно, несмотря даже на то, что дурные предчувствия, одолевавшие его вчера, так никуда и не делись. Он не помнил, как дошел до площади; да и сама церемония почти не отложилась у него в памяти. Только как сквозь дымку проступали залитые солнцем плиты мостовой, лица друзей, один за другим занимавших места возле своих новообретенных эров... Они, казалось, смотрели на него с сочувствием, но Дику было все равно. Он просто ждал, когда же, наконец, закончится проклятая церемония. Нужно было как можно скорее найти лекаря, а лучше - знахаря, который разбирается в порчах, но поди отыщи его в незнакомом городе! Только бы быстрее прозвучал сигнал к окончанию! Дик уже почти вздохнул с облегчением, глядя, как глашатай сворачивает свиток имен. На площади осталась жалкая горстка унаров, так и не приглянувшихся никому из Лучших Людей. Большинство из них были расстроены, кто-то явственно скрипел зубами и сжимал кулаки. Кроме Дика никто, пожалуй, не был рад своей ненужности. Глашатай, тем временем, готовился отдать сигнал трубачам, как вдруг откуда-то сверху, с залитых солнцем трибун, прозвучал негромкий, приятный баритон: - Ричард, герцог Окделл! Я, Рокэ, герцог Алва, принимаю вашу службу.