Суммариум

***

(G)I-dle — Lion

      Пианино.       Именно его слышит Чимин, спускаясь по узкой лестнице. Это только парадная такая красивая и широкая, выстланная длинным ковром. Слуги обычно пользуются другими, винтовыми, зажатыми между массивными стенами. Принцессе сегодня нездоровится, поэтому Чимин отнёс ей завтрак в постель, и теперь возвращается с пустым серебряным подносом, отделанным по краям красивыми узорами.       Откуда же льются звуки фортепиано? Пока что это не мелодия, кажется, будто человек только пробует, смакует аккорды. Чимин знает, что в замке есть пианино, где-то недалеко отсюда, но ни разу не слышал, чтобы на нём кто-то играл, отчего интерес у мальчика только подогревается.       Прижимая к груди поднос, Пак ищет, откуда исходят звуки. Да, это именно та комната. Вернее, большая зала, посреди которой и стоит инструмент. Чимин задерживает дыхание и аккуратно, дабы не быть застуканным, заглядывает внутрь. За пианино сидит Юнги, Пак сглатывает. Мин никогда не рассказывал, что умеет играть на музыкальных инструментах.       Можно подумать, что он случайно наткнулся на эту комнату и сел понажимать клавиши, как случилось с Чимином в своё время. Но нет. Начинается мелодия. Такая тягучая, завораживающая. Пак прикрывает глаза, позволяя музыке литься в самое сердце, и возникать под веками разнообразным картинам. Ему представляется поле, покрытое ковром белых цветов. Названия он не знает, да и не разбирается особо. Но посреди этого полотна стоит мужчина, вдыхающий аромат сорванного цветка. Несмотря на мягкость мелодии, Чимин чувствует какое-то проскальзывающее напряжение.       Вдруг звучит первая тревожная нота. Капля крови падает на белоснежные лепестки. Чимин вздрагивает, а музыка набирает обороты.       Пламя бежит по траве, оставляя после себя лишь пепел. Воздушный змей, брошенный убегающими детьми, ложится на землю и сгорает за считанные мгновения. Чимину не по себе.       К небу взмывает знамя, на нём лев лениво зевает, показывая клыки. С людей спадают маски, обнажая уродливые лица. Лязг металла закладывает уши. Корона спадает с чьей-то головы и катится вниз по ступеням. Дракон своим телом заслоняет Солнце, погружая поле битвы в тень.       Как вдруг музыка неожиданно сменяется. Без плавного перехода, она просто в один миг обрывается, и вновь играет та самая мелодия, с которой всё началось. Уголки губ Чимина невольно расплываются в улыбке. Посреди пепелища стоят выжившие. Не важно, кто на какой стороне. Они все тут. И мужчина раскрывает ладони, с которых на сгоревшую траву падают белые лепестки. И поляна вновь цветёт.       Погруженный в этот странный транс, Чимин случайно выпускает из рук поднос, который с громким лязгом бьётся о мраморный пол. Юнги это, конечно же, замечает, он просто не мог не заметить. Более того, Мин поднимается из-за пианино и идёт к дверям.       — Чиминни?       Щёки густо заливаются краской. Ну надо же было так спалиться, ещё и за подслушиванием. Вряд ли Юнги обидится на это, но всё же…       — Извини! — вскрикивает Чимин и, схватив поднос, быстрее ветра уносится вниз, лишь бы не оправдываться. Юнги провожает его доброй улыбкой.       Надо же, кто бы подумал, что в замке есть пианино.

***

      Шухуа крутится перед зеркалом, разглядывая свою кожу. Она не любит охоту, потому что когда Хосока долго нет, она волнуется. А когда она долго волнуется, на нежной девичьей коже появляются воспаления. Ну ладно, ничего страшного, должно пройти через пару дней.       Гребнем она расчесывает густые чёрные локоны, свисающие чуть ниже пояса. Её маленькая гордость. Однако, на уход за ними уходит действительно много времени. Принцесса может до двух часов проводить в купальне, пока слуги втирают в и без того блестящие волосы ароматные масла.       На ней лёгкая белая сорочка, открывающая ноги ниже колена. И это при условии, что двери на балкон открыты настежь. Весна близится к концу, уже не так холодно. Босая Шухуа выходит на балкон, опираясь на перила и выдыхая изо рта облачко пара. Несмотря на позднее время, спать совсем не хочется. Сердце что-то чувствует, пытается предупредить принцессу, болит. Шухуа прикладывает ладонь к груди, будто бы убеждая саму себя, что волноваться не о чем. Звёзды на ночном небе особенно красивы, но вдруг одна из них срывается, падая куда-то за небосклон. Шухуа бы с удовольствием поймала её в свои ладони и повесила б обратно, но, увы, она слишком далеко. Вместо этого девушка опускает веки и загадывает желание.       Дверь за спиной скрипит. По коже пробегают мурашки, учитывая, что этой ночью она никого не ждала. К её удивлению, в спальню входит Хосок.       — Шухуа!       Чон удивляется, увидев полураздетую принцессу на балконе, да ещё и на таком холоде… Шухуа не успевает ответить, как Хосок, схватив с постели одеяло, кутает девушку в тёплый плен и прижимает к себе.       — Глупая, заболеешь же.       — И вовсе я не заболею. Я северянка, для меня это не мороз.       Вопреки своим упираниям, Шухуа всё же прижимается к Хосоку. Тепло быстро разливается по телу, расслабляет.       Хосок аккуратно берёт завёрнутую принцессу на руки и переносит на постель, забираясь следом. Девушку, как только она согревается, сразу клонит в сон, и Чон закрывает двери на балкон, чтобы не дуло. Теперь свет в комнате исходит только от догорающих свечей.       — Почему ты пришёл? Разве не должен отдыхать после охоты? — лениво спрашивает Шухуа, распутывая одеяло и теперь просто укрываясь им сверху. Она занимает лишь половину постели, чтобы Хосок мог лечь рядом, что, собственно, он и делает, подложив под голову пару перьевых подушек.       — Соскучился.       — И всё?       Шухуа улыбается, когда широкая, чуть грубая ладонь ложится на её щёку. Но Хосок почему-то не выглядит счастливым.       — На самом деле, я пришёл с тобой поговорить.       — Так говори, — несмотря на сонливость, принцесса отбрасывает одеяло и принимает сидячее положение. Если Хосок пришёл поговорить о чём-то посреди ночи, то это и вправду важно.       — Я боюсь, что ты меня осудишь, — признаётся Чон.       — Не неси чепухи.       Хосок вздыхает. Ему было сложно решиться на этот разговор. Да, Шухуа его любит, она всегда на его стороне, но сейчас… то, что он собирается сказать, может сломать то хрупкое счастье, которое они имеют. Принцесса может заплакать, а этого Чон не хочет больше всего на свете, особенно осознавать, что виной её слёз станет он сам.       — Сокджин и Миён собираются в Эпифимию.       Шухуа удивлённо выдыхает.       — Что? Когда? Но это же опасно…       — Через двенадцать ночей. Да, это рискованно, но у них есть хороший план, который может сработать. Поверь, это всё к лучшему.       — Так, хорошо. — Шухуа раскладывает всё по полочкам в своей голове, пытаясь переварить эту информацию, — а ты тут при чём?       — Я должен уплыть с ними.       Сонливость как рукой снимает. Уплыть? Хосок собирается оставить её и уплыть? Да как так можно! Принцесса бросается к нему на грудь, крепко обнимая и нашёптывая мольбы, чтобы тот остался с ней. Чон слабо улыбается и поглаживает всхлипывающую Шухуа по голове.       — Не волнуйся обо мне, я долго думал, стоит ли оно того. Но они нуждаются в моей помощи, слышишь? А мы… я по-прежнему люблю тебя. И сердце моё будет предано тебе до конца моих дней, но ты ведь сама прекрасно понимаешь, что я не могу стать твоим супругом. Твои родители не позволят тебе выйти за простолюдина. Да и я не думаю, что не смогу обеспечить тебе ту жизнь, к которой ты привыкла. А если мы оставим всё, как есть… однажды тебе всё равно придётся выходить замуж. Как бы ты этого не хотела. Надеюсь, твои родители подберут тебе достойную партию, найдут человека, который позаботится о тебе и сможет подарить то счастье, которое не смог я. Ты будешь хорошей женой и матерью, а я… я посвящу свою жизнь армии, не волнуйся, для меня главное, чтобы ты была счастлива.       Шухуа слушает его и не верит. Слёзы высохли быстро, она отрывается от чужой груди, заглядывая в глаза и не понимая, как Хосок может говорить такое. У него вообще есть совесть?       — Да что за бред ты несёшь?       Хосок обомлевает. Бред? Вот так принцесса называет его тираду, изливание души, к которому он так долго готовился?       — Но…       — Какое «но»! Ты собрался меня бросить? Ты боишься, что для меня так важна роскошная жизнь? Да я даже в город выхожу в маске, такой жизни ты для меня хочешь? — Шухуа вскакивает на ноги, матрац под ней недовольно пружинит, — да я быстрее утоплюсь, чем соглашусь на такую жизнь без тебя!       Принцесса хватает первую попавшуюся подушку и бросает её в Хосока, тот, в неловкой попытке прикрыться, валиться на пол с постели. Но Шухуа так зла, что вместо того, чтобы как обычно броситься и пожалеть, запускает следом ещё две подушки.       — Я не могу остаться.       -Тогда я уплыву с вами!       — Чего?       Теперь очередь Хосока удивляться. Принцесса уверенно задирает голову и спрыгивает на пол, возвышаясь над командиром. И, о Боже, вот такую Шухуа Чон не ожидал увидеть никогда. Гордая, сильная, уверенная в себе.       — Ты думаешь, я не справлюсь, потому что я женщина? Потому что принцесса? Потому что нежная и хрупкая? Да что ты понимаешь? Да, возможно, мне будет тяжело, но поверь, я справлюсь. Я вынесу все испытания, которые встанут у нас на пути, а ты у меня ещё ответишь за такие слова. «Найдешь достойного мужа, будешь хорошей женой и матерью»… Не любила бы — ударила.       Последние слова уже похожи на бубнеж, когда принцесса открывает все свои сундуки, что стоят в спальне, и бросает вещи на кровать. И Хосок не может не отметить с гордостью за принцессу, что на кровать летят только самые простые и необходимые вещи.       Только вот все силы собрать, чтобы окончательную точку поставить Чон тоже не может. У судьбы другие планы, и он это прекрасно знает. Кажется, словно он один.

***

      Хосок просыпается внезапно, будто бы его с ног до головы ледяной водой окатили, и с минуту ещё сидит в недоумении, оглядываясь. Он вчера так и заснул в покоях Шухуа, возле её кровати, избитый подушками и сломленный чужими речами.       Первые солнечные лучи пробираются внутрь комнаты и зайчиками скачут по разбросанным простыням. Хосок выдыхает, сам не знает что, и чувствует странное облегчение. Слабый ветер заносит в окно пурпурный бутончик какого-то цветка, наверное, одного из тех, которые так лелеет в своём саду Шухуа.       — Неужели и правда весна? — слабо улыбается Чон, поднимая с пола подушки и возвращая их на своё законное место.       Нужно будет после найти принцессу и рассказать ей. Каждый год они вдвоём празднуют день, когда распускаются первые цветы, выращенные Ё, собирают немного еды, любимой обоими, и отправляются в самую глубь сада, чтобы до темноты рассказывать друг другу волшебные истории, будь то услышанные в походах зарубежные легенды или детские сказки, вычитанные со страниц книг богатой библиотеки. Нужно будет найти принцессу, если… если она захочет его видеть.       Хосок аккуратно приоткрывает дверь, выглядывая в коридор. Весь замок уже давно ожил, как он сумел проспать столько? В любом случае нельзя, чтобы кто-то видел как командир с утра покидает покои принцессы. Снаружи пусто, и Хосок уже было чувствует облегчение, затворяя за собой двери, как слышит чьё-то ехидное присвистывание. Чон вздрагивает, резко оборачиваясь, и мысленно проклинает человека напротив, так нахально подпирающего стену.       — Чёрт, Сокджин, напугал, — шипит командир.       — А ты меня приятно удивил, — подмигивает тот, — я уж думал ты с принцессой никогда не…       Ким не успевает договорить, сгибаясь пополам из-за толчка в бок.       — Эй больно же!       Хосок игнорирует чужие возмущения, как ни в чём не бывало поправляя свой ханбок.       — А ты веди себя прилично.       Сокджин немного откашливается и кивает с улыбкой в сторону окна, расположившегося в конце коридора и выходящего прямо в сад, к тянущимся ввысь деревьям.       — Я как раз за тобой пришёл.       Чон удивлённо выгибает бровь.       — За мной?       — Да, — Сокджин улыбается ещё шире, и Хосок невольно настораживается, чувствуя подвох. С чего бы это ему так улыбаться? Выглядит действительно устрашающе.       — Ночью деревья зацвели и мы с принцессой Ё и Миён решили устроить пикник.       Чон хлопает глазами.       — Пик… Что?       — Завтрак! — ловко выкручивается Сокджин, которому пора бы привыкнуть уже и поменьше словечек из двадцать первого века использовать, — Завтрак на траве, знаешь, прямо в саду под деревьями!       Хосок тянет одобрительное «Ооо». Ему нравится эта идея, и ему совсем не обидно. Он вовсе не считал первый день цветения чем-то драгоценным и личным только для них с Шухуа. Он не чувствует себя как-то сломленно и приветливо машет девушкам, уже расстелившим на траве шёлковые ткани и разложившим на них различные вкусности. Он смеётся с шуток Сокджина, возможно даже слишком громко, и не смотрит в сторону принцессы, чьи одежды сегодня отливают самым дорогим золотом, совсем не потому что боится и чувствует тяжёлый груз собственной вины. Просто солнце оттуда слишком ярко светит, глаза слепит. Солнце, только и всего.       После завтрака все четверо ещё долго о чём-то болтают, но Хосок упускает даже собственные слова, поэтому невольно вздрагивает, когда, оставшись наедине, Шухуа ловит его за рукав.       — Ты злишься? — её голос звучит как всегда ласково и Чон вмиг забывает всё, что его тревожило до этой минуты позволяя мёду растекаться ко телу.       — Нет, что ты, я боялся, что ты злишься на меня за… — Хосок осекается, — просто злишься.       Принцесса качает головой и почему-то от этого жеста веет тоской. Перед ним уже не та вчерашняя Шухуа, но от неё всё ещё теплом сильнее чем от самого Солнца веет. Если она сейчас попросит остаться, кажется, Хосок действительно сломается, поэтому он беззвучно молится, надеясь, что принцесса не будет с ним столь жестока.       — Я понимаю почему ты думаешь об этом. Я тоже думала сегодня, когда зацвели деревья. Но знаешь что? Все мои слова, сказанные ночью — правда и я не отступлюсь. Я стерплю, если мы поссоримся, если будем злиться друг на друга из-за этого и кричать. Но не отступлюсь.       Руки Хосока холодеют.       — Если проблема в Сокджине и Миён, то я поговорю с ними сама. Сегодня же поговорю, они поймут меня.       Парень сглатывает и аккуратно освобождает свой рукав от тонких пальцев, бубня что-то про работу.       — Давай поговорим об этом позже, я правда очень занят сегодня, — виновато врёт он и чуть ли не убегает из сада, оставляя принцессу одну. Маленький цветочек отрывается от ветки и падает ей в ладони.       — Пятилистный, — расплывается в улыбке Шухуа, — говорят на удачу.       Предания Пеларгоса ещё никогда не врали, и то ли правда цветочек удачу девушке приносит, то ли просто упрашивает она слишком жалобно, но спустя часы упорных преследований и протяжных «Ну Ми-щи, ну пожалуйста», Чо сдаётся.       — Ладно, — Миён со вздохом разворачивается и Шухуа со счастливым визгом кидается ей на шею, — Но при одном условии.       — Я так люблю тебя, ты бы знала! — выдыхает девушка, сверкая глазками и отпуская наконец подругу, — Я всё-всё сделаю!       Миён пару секунд мнётся, бросая неуверенный взгляд на Сокджина, вальяжно опершегося о стену, который выглядит слишком раздражающе самоуверенно в такой момент, и прикрывает глаза. Розоватый свет сумерек растекается по полу. У Чо не остаётся иного выбора. Ещё после полудня Хосок нашёл её и просил об этом, если Шухуа будет слишком упорствовать.       — Она не простит, если это сделаю я, но вы подруги…       — Думаешь здесь такая большая разница?       Глаза его были мутными, когда он говорил, и вмиг словно похолодало, когда командир признался.       — Я боюсь.       Миён почти понимает, а даже если и не понимает сейчас, то обязательно поймёт в будущем. В тот момент, видя перед собой человека, всегда сильного и веселого, смелого и гордого таким маленьким и беззащитным девушка решила во что бы то ни стало однажды сказать ему «я понимаю». Однажды помочь ему не потому что он попросит и будет выглядеть так жалко, а потому что она поймёт. Но пока Чо лишь делает то, что должна. Она ведь должна это сделать, правда?       — Пойдём, — она тянет Шухуа за руку, и та спешит следом.       Ноги как будто ватные, а высокий потолок внезапно начинает давить. Кажется, Миён начинает понимать Хосока раньше, чем могла бы себе вообразить. Она мельком видит то ли недоверие, то ли испуг на лице принцессы, когда толкает двери тронного зала, и крепче сжимает внезапно напрягшуюся руку. Противнее чувства чужого предательства на языке только становиться причиной этого чувства.       — Лидо-сама, Шихён-сама! — Чо кланяется тэджо и не видит, как сильно после каждого её слова бледнеет Шухуа, чью руку Миён сжимает, пока сама же подписывает ей приговор. Как фраза за фразой, со звоном спадающие с уст, один за другим защёлкиваются невидимые замки на цепях, окутывающих принцессу.       — Благодарю, Миён-сама, — мрачно говорит Лидо и просит оставить их с Шухуа наедине.       Девушка коротко кивает и, с трудом освободив руку от пальцев принцессы, что будто бы заледенели, не оглядываясь выходит из зала.       Шухуа появляется в дверях спустя пару минут, бледная как мрамор. Она не поднимает головы ни на Сокджина, ни на Миён, которые, впрочем, тоже стараются на принцессу не смотреть, ни на одного из стражников, что вмиг окружают девушку плотной стеной. Шухуа поправляет заколку в волосах и слабо улыбается куда-то в пол.       Двери в тронный зал с лязгом захлопываются.

***

      — Чёртов Хосок! — чуть ли не воет Миён, зарываясь лицом в подушку, — Слабак, да как он посмел спихнуть на меня самую грязную работу! Убью его!       Сокджин не то чтобы сомневается в своих навыках утешения, но всё же решает тактично промолчать. А то мало ли, Хосока здесь нет, и убить его пока не могут, а он — есть, и тяжёлые фарфоровые вазы в комнате тоже имеются.       — Что ты молчишь, думаешь, я зря так поступила, да? — Миён поднимает голову, и вот теперь Ким уже жалеет, что промолчал. Девушка выглядит потерянной, и все её угрозы сейчас кажутся пустым звуком.       Сокджин присаживается на край кровати, несмело, но нежно приобнимая чужие плечи, и говорит всего несколько слов, но таких, что способны унять многую боль.       — Ты всё сделала правильно.       Миён молчит, но почему-то верит. Верит, потому что нельзя не поверить, потому что очень хочется.       Она по-настоящему понимает насколько слаба на следующий день, когда Шухуа с улыбкой приветствует её и рассказывает о своём сне с красивыми бабочками. Даже Сокджин выглядит растерянным, потому что все они прекрасно знают, какие слова летали вчера и разбивались о стены тронного зала. Но принцесса широко улыбается и зовёт всех на завтрак. А потом едет с родителями на какую-то городскую церемонию. И всё ещё улыбается. И на следующее утро, и на рассвете после него, и даже неделю спустя.       — Всё в порядке, — отвечает она Миён, когда та пытается завести разговор о произошедшем и искренне извиниться, — я бы поступила так же, будь я на его месте.       Чо округляет глаза и на всякий случай переспрашивает.       — На его?       — На его, — утвердительно качает головой Шухуа, — думаешь я не знаю по чьей просьбе ты сделала это? Хосок слишком боится причинить мне боль, я всё понимаю. Понимаю, только вот сдаваться не хочу.       Миён слушает молча и тяжёлый ком встаёт у неё в горле. Что у этих двоих за отношения? Кто вообще такая эта девушка напротив, что так ровно и спокойно говорит подобные вещи?       — Эта битва только между нами двумя, и мне жаль, что этот глупый ребёнок неосознанно ранил ещё и твои чувства, заставив сражаться с ним.       Принцесса низко кланяется и улыбается своей мягкой-мягкой улыбкой, так что Миён спешит обнять её и уткнуться в шёлковые одежды. Не может же она позволить слезам из глаз литься прямо в саду. А Шухуа только нежно поглаживает её по спине.       — Ты не виновата, я не злюсь на тебя.       У Шухуа осталась последняя ночь.

***

      Подобно призраку в белых одеяниях принцесса проскальзывает мимо выстроившихся в ряд дверей, устремляясь к одной единственной, из-под которой вытекает тусклая полоска света. Не скрипнув ни единой половицей Шухуа подходит к спальне и, глубоко вдохнув, быстро стучит три раза. Спустя пару томительных секунд за дверью слышится поспешная возня, и вскоре, так же тихо как и принцесса ранее, из покоев выплывает Хосок. Его волосы немного растрёпаны, но девушка отмечает, что выглядит он как всегда прекрасно.       — Будто бы сто лет не виделись, — улыбается она, — хочешь прогуляться?       Чон кивает, затворяя за собой дверь, и они направляются вглубь коридора, откуда после можно будет незамеченными пробраться в сад. Оба слишком хорошо знают этот путь, а потому идут без лишних слов.       Хосоку хочется извиниться, что убегал от принцессы всю неделю, извиниться, что попросил рассказать о её намерениях родителям, тем самым связав руки. Ему хочется извиниться за то, что всю неделю за Шухуа по пятам следуют придворные дамы и даже его, хосоковы, солдаты. Ему хочется извиниться за то, что она улыбалась всё это время. Ему слишком сильно хочется извиниться, и именно поэтому последующие слова его кажутся слишком грубыми.       — Если ты пришла просить меня выкрасть тебя из-под надзора и забрать, то лучше уходи. Ты должна понимать, что я не смогу и не буду этого делать после того, как сам же этот надзор и выстроил.       — Я говорила, что стерплю любую ссору, но я вынесла одиночество и твоё молчание, не думаешь ли ты, что я достаточно терпела? Хватит мучить меня, у нас не осталось времени, — отрезает Шухуа, и голос её звенит сталью, но такой, какую только с наковальни сняли и к которой голыми руками никак не притронуться.       В свете язычка единственной свечи, подрагивающего из-за быстрых шагов, лицо девушки кажется слишком взволнованным. Хосок тяжело вздыхает, спускаясь за принцессой, весь лёд, что он так старательно копил ради этого разговора всю неделю песком рассыпается и тает. Командир чувствует, что ещё пара фраз и он на коленях будет умолять её остаться.       — Пойми, я не могу позволить тебе… — слова не вяжутся и язык заплетается, но Чон старается каждой букве придать уверенность и силу, — Я не могу позволить тебе рисковать собой…       Шухуа вздрагивает, будто бы насквозь пронзённая небывалой болью, и резко замирает, заставляя не успевшего остановиться Хосока поймать себя за плечи.       — Эй, ты чего?       Они стоят на лестнице, где-то в конце коридора шуршит ветер, пробравшийся сквозь незапертые двери, а язычок пламени, такой слабый и напуганный всё дрожит в хрупких девичьих руках. Принцесса впервые за всю жизнь чувствует себя преданной. Будто бы собственное сердце от неё отказалось в этот момент.       — А ты? — она резко разворачивается и внутри Хосока что-то беззвучно щёлкает. В глазах напротив блестят хрусталики слёз. Чон хочет сказать что-то столь важное, к чему никак слов подобрать не может, хочет обнять так крепко, как только сможет… Но что он? Щелчок раздаётся вновь, и теперь, кажется, приносит с собой в два раза больше боли, когда Шухуа резко разворачивается и сбегает вниз по лестнице, исчезая в тени вместе с догорающей свечой. Непобедимый командир впервые чувствует такой сильный, разливающийся по телу горький привкус поражения. Главного поражения в его жизни.       Чон машинально спускается в темноту, где минутой ранее растворился хрупкий девичий силуэт. Должен ли Хосок найти принцессу сейчас? Или она не захочет его больше видеть? Он прикрывает глаза и как раненый зверь опускается на пол, закрывая голову руками.       — Какой же кретин, — закусывает губу он.       Шухуа слышит всё и почему-то слишком сильно хочет заплакать. Впервые они так поссорились, и хоть она и была готова, боль пронзает лёгкие. Ей так хотелось этой ночью вместе полюбоваться цветами. Хотя бы этой ночью, они ведь так и не успели.       — Ещё немного, потерпи ещё немного, — шепчет она, — я стану сильной, я смогу защитить то, что ты так боишься ранить.       И скрывается среди деревьев. Как они смеют так ярко цвести сейчас?

***

      Утром слуги доносят, что принцесса впервые отказалась спускаться к завтраку. Хосок сидит за столом со всеми, однако и его тарелка остаётся почти нетронутой.       — Всё в порядке? — обеспокоенно касается его плеча Сокджин, и командир лишь криво улыбается.       — В порядке.       Не выходит Шухуа и когда тэджо даёт путникам прощальные наставления, и когда Шихён так нежно приобнимает Хосока и Миён за плечи, обещая молиться за них, когда с улыбкой кланяется Сокджину и даже когда тяжёлые двери тронного зала захлопывают свою пасть. Шухуа не приходит.       Хосок настаивает на том, чтобы добраться до порта пешком, ссылаясь на пейзажи, которых не разглядеть толком из экипажа.       — У нас полно времени, почему бы не прогуляться? — улыбается он, а сам всё оглядывается на лестницу. Шухуа не выходит.       Хосок врёт, что забыл что-то, хотя все вещи уже давно упрятаны в небольшие узелки и отправлены на корабль, чтобы лишний раз подняться наверх и задержаться возле покоев принцессы. Хосок тянет время и кричит так, что уши закладывает. Только вот никто кроме самого командира его не слышит. Шухуа не выходит.       — Ты сделал всё правильно, о ней же заботишься, — успокаивает его Миён, когда они выходят за ворота и солдаты на посту отдают честь, — Я скрепя сердце беру тебя с собой, подумай, каково было бы брать ещё и Шухуа? Кто знает, что там может случиться.       Сокджин кладёт руку на чужое, плечо, заставляя девушку обернуться, и тихо качает головой. Чо понимает его без лишних слов, замедляя шаг и позволяя Хосоку идти чуть впереди.       — Я волнуюсь за них, — шёпотом жалуется девушка.       — Я тоже. Но так будет лучше. Каждый из нас это понимает.       Миён кивает. Остаток пути они идут молча, каждый размышляя о своём. Хосок старается думать в целом о Пеларгосе, который покидает, поэтому пристально сверлит взглядом каждый камушек на обочине и вздрагивает, находя в лицах прохожих девушек черты принцессы. Миён тоже смотрит по сторонам, размышляя сразу и обо всём и ни о чём. Что будет дальше? Кажется, будто бы заканчивается целая глава её жизни, будто бы она оставляет в этом месте что-то очень ценное. Сможет ли она однажды вернуться, чтобы забрать это что-то? Огромный дракон? Звёзды, упавшие в море? Изнуряющие тренировки и посиделки с Шухуа у источника? Что же это «что-то», что она сейчас так бессовестно оставляет позади?       Девушка опускает голову, ступая на мост из красного кирпича и невольно улыбается. Когда она проходила по нему впервые, здесь были горы снега, а река сияла серебром.       — Однажды я вернусь, — шепчет она, и шаги королевы становятся увереннее.       Сокджин щурится, глядя на неё, но глаза ему слепит совсем не солнечный свет. Такая красивая. Были бы они в его мире, он бы обязательно угостил её острыми токпокки. Миён бы они точно понравились.       В порту шумно и народу как всегда навалом, если не больше. Хотя нет, точно больше, да ещё и в несколько раз. Оно и понятно, весна ведь, деревья зацвели, всё вокруг зацвело, торговцы теперь будут путаться под ногами ещё усерднее. Хосок мрачнеет, хотя куда уж сильнее, когда думает об этом, прокладывая для Миён и Сокджина путь через толпу. Перекинувшись парой слов с капитаном корабля кивком головы приглашает их на борт. Где-то внизу шуршат волны, и вскоре, вздрогнув, судно отшвартовывается, медленно отдаляясь от берега. Доски под ногами противненько поскрипывают. Или это и не доски вовсе, а кошки, которые скребут на душе Хосока? Даже он сам разобрать не может.       Из мыслей командира вырывает вскрик Миён, полный удивления и эхом последовавшее «вот блин» Сокджина. Чон вскидывает голову и кажется, проваливается под злосчастные доски, захлёбываясь в морское воде. На другой стороне палубы стоит Шухуа. Бледная, в серой запылившейся накидке с огромным капюшоном, поверх ещё и замотанная платком она стоит и смотрит мимо снующих туда-сюда людей, сквозь чужие спины и головы, смотрит прямо на Хосока, прямо в глаза.       Чон на автомате делает несколько спешных шагов вперёд, чуть не врезается в какого-то испуганного мальчишку, рассеянно извиняется, замирает и снова делает шаг, всё ещё не в силах отвести взгляд. Он останавливается на полпути, скованный непонятными чувствами и действительно боится утонуть сейчас, когда Шухуа тоже делает шаги навстречу. Что он ей скажет? Что он должен ей сказать? О чём хочет закричать? Спросить? Что он от неё услышит?       — Возьми, — девушка останавливается в паре шагов, протягивая Хосоку руку, и тот словно под гипнозом аккуратно сжимает белоснежные пальцы. Почему ему так страшно?       Шухуа улыбается и закусывает губу. Она делает последний, немного неуверенный шаг, так, чтобы оказаться слишком близко и заставить чужое дыхание сбиться, и смотря прямо в глаза добавляет.       — И больше не отпускай.       Корабль плавно покачивается на волнах, оставляя северную страну с её драконами и морскими огнями, зажигающимися ночами и цветущими деревьями позади. Хосок держит руку, и в этой руке весь он. Теперь уж он точно никогда её не отпустит.       — Как чувствовала, что что-то пойдёт не так, — вздыхает Миён, задергивая шторку, из-за которой они с Сокджином только что увидели, кажется, самую трогательную сцену во вселенной.       — Это судьба, — пожимает Ким плечами, — что мы могли сделать?       Девушка недовольно фыркает.       — В таком случае спи чутко, вдруг твоей судьбой является быть задушенным подушкой?       Сокджин пытается уточнить, в чём, собственно, его вина, и почему Чо злится на такого красавца как он, но ответа так и не получает.

***

      Чонгук выбегает на палубу, втягивая носом солоноватый морской воздух. Мелкие капли путаются у него в волосах, а приятный ветерок, гораздо теплее того, что был в северной стране, откидывает влажные пряди на лицо. Чайки вьются над самой головой, что кажется, будто можно протянуть руку, чтобы погладить их по мягким перьям.       — Вот ты где, мелкий, — вырастает за спиной мальчишки Намджун, — скоро уже прибываем, не вздумай потеряться.       — Ещё чего. Вы обещали мне еду и кров, незачем мне теряться, — бормочет Чонгук.       Мужчина усмехается, незаметно для самого мальчика, опускает руку на чужое плечо.       — Для начала зайдем на ярмарку.       Через пару минут корабль уже швартуется в шумном порту и путники наконец ступают на твёрдую землю. Чонгук хватается за широкую ладонь, что протягивает ему Намджун, и невольно сжимает её крепче нужного, пытаясь сдержать восторженный крик. Всё вокруг кажется таким огромным. Огромные корабли, их мачты, паруса, спущенные и нет, огромные люди в таких странных и огромных одеждах, огромные дома с огромными резными окнами, всё это в разы больше самого Чонгука, такого маленького Чонгука, что по сравнению со всем этим величием мальчишка чувствует себя каким-то муравьём. Даже облака здесь огромны.       — Чего застыл? — посмеивается Намджун, помогая ему спуститься на мостовую, — Страшно?       Тот возмущённо вскидывает голову.       — Ничуть!       — Ещё бы. Это тебе не лесная глушь, настоящая столица.       И действительно. Люди снуют мимо с такой скоростью, что и лиц не разглядеть, шумят, что-то кричат и машут руками. Мальчишка невольно сжимается, но шаг вперёд делает. Потому что нечто такое загадочное и неизведанное в этой толпе таится, за собой манит. Кажется, ещё один миг и этот водоворот из рук, ног и подолов платьев захватит его и унесёт с собой, однако Чон вздрагивает от чужого властного голоса.       — Малец, — Намджун придерживает своего пони за узды и, щурясь, рассматривает блестящие на полуденном солнце волосы паренька, — нам в другую сторону, не отставай.       Чонгук кивает и они втроём растворяются в пестрящей красками толпе, словно увлекаемые за собой вихрем весенних лепестков. Гук испуганно выдыхает, едва поспевая за Намджуном. А тот чуть ли не бежит, ловко лавирует между продавщицами яблок в длинных юбках, будто бы нарочно потерять Чонгука хочет. Очередной толчок, мальчишка спотыкается, испуганно извиняясь перед чьими-то ногами в огромных ботинках. Грубый голос орёт на него, угрожая чем-то сомнительным, и Чон, всё не переставая кланяться, спешит потеряться из виду кричащего господина. Только вот спустя минуту уже жалеет о таком поспешном решении, потому что… Намджуна нигде нет. Чонгук оглядывает прохожих, пытается вернуться на пару шагов назад, но сталкивается с другим потоком людей, толкающих его в спину.       — Чего застыл посреди дороги!       — Посторонись!       Вот-вот и глаза готовы наполниться слезами, мальчишке кажется, что вот он, конец, оказался так близок. Сейчас он упадёт, и эти люди, кружащиеся как самый страшный шторм в океане задавят его, да и не заметят даже. Таких как Чонгук никогда не замечают. Он пытается сделать ещё шаг, но сам уже путается, забывает откуда пришёл, снова чуть ли с ног не валится. Голова кружится, очередной толчок в спину, чтобы опять ненароком не упасть, мальчишка машинально рукой за что-то впереди хватается. На тротуар падает яблоко, тут же отпинутое чьими-то сапогом в сторону, а из-за прилавка вырастает огромный мужчина.       — Что ты делаешь? — басит продавец, на удивление ловко вылавливая упавший фрукт между непрестанно бегущими ногами прохожих.       Чонгук весь сжимается.       — Простите.       Лицо мужчины перекашивает гримаса отвращения, и он сжимает яблоко своими жирными пальцами так, что кажется, вот-вот и выдавит из него весь сок.       — Ты мне товар испортил! — неожиданно громко взвизгивает торговец, заставляя Чона зажмуриться, — Да это яблоко стоит больше, чем твоя никчемная жизнь! Как собираешься расплачиваться со мной?       На последней фразе он протягивает свободную руку к мальчишке, норовя схватить его, однако Чонгук успевает увернуться. Нельзя ему сейчас в неприятности попадать, ему ещё нужно найти Намджуна.       А мужчину уже знатно потряхивает от подступающего к горлу гнева, лицо его набухает как спелая слива, а из ушей, кажется, вот-вот пар повалит.       — Я… я… — Чонгук мелко дрожит, отступая назад, а торговец всё нависает над ним, потряхивая в воздухе побитым яблоком.       Только не сейчас, пожалуйста, Чонгуку никак нельзя в неприятности. Ему нельзя быть пойманным этим жирным торговцем, а вдруг он посадит его на цепь и заставит сортировать эти злополучные яблоки по цвету? Тогда не видать Чону Намджуна с его мягкой улыбкой, тогда пиши пропало.       — Что ты?!       — Он со мной.       Тяжёлая рука ложится на плечо, и мальчик вздрагивает, вскидывая голову.       — Намджун… — неслышно выдыхает он и ещё на шаг отступает, вжимаясь спиной в грудь своего спасителя.       Торговец весь кривится, жирные складки на его лице меняют свои формы, и теперь он становится ещё больше похожим на здоровенного поросёнка, чем не может не радовать Чонгука. Поросята не страшные.       — Давно не виделись, Ким, — шипит большой поросёнок, — я уж надеялся ты не вернёшься.       — Надежда умирает последней, — парирует Намджун, ловко подхватывает мальчишку за локоть и, не удостоив торговца даже прощальным кивком, вновь теряется в потоке шумной толпы.       Он идёт быстро, не останавливаясь ни на шаг, волоча всё ещё взволнованного Чонгука за собой, да так, что тот почти земли ботинками не достаёт. Минут пять они не сбавляют темп, прежде чем старший сворачивает в переулок. Домики здесь не такие высокие как на главной улице, с тёмными окнами, кое-где и ставень-то даже нет, и странным застоялым смрадом. Будто воздух в этом месте какой-то отдельный, будто он не растворяется над ветхими крышами домиков, унося все печали за море.       — Я не виноват! — обиженно начинает Чонгук, едва отдышавшись, но Намджун взмахом руки просит его замолчать.       — Не волнуйся об этом, — мягко улыбается он, — такие люди здесь повсюду, тебе стоит начать привыкать.       Младший закусывает губу и кивает. Всё-таки этот Ким Намджун, кажется, действительно хороший человек. И тот словно читает мысли Чонгука, извлекая откуда-то из недр своего одеяния небольшую горстку конфет в цветных бумажках. Он берёт мальчишку за руку и высыпает лакомства ему на ладонь.       — Выглядишь голодным, — пожимает плечами мужчина, замечая растерянность на чужом лице, заговорщически добавляя, — ешь, пока дают.       Звучит это немного странно, однако Чонгук особого внимания словам не уделяет. Он сглатывает слюну, аккуратно подхватывая двумя пальцами одну конфетку в ярко-голубой обертке, а остальные скидывает в карман.       — Спасибо.       Намджун в ответ только кивает.       Остаток пути они идут не спеша. На узкой дороге, где плитка разбита и растаскана по домам, а вскоре и вовсе сходит на нет, оставляя под ногами только сырую от частых дождей землю, путникам никто не попадается. Разве что парочка то ли бродяг, то ли настолько нищих жителей этого места, что они легко и за бродяг сойти могут. Но Чонгук особого внимания им не придаёт. Он всё оглядывается по сторонам, пытаясь угадать, куда же теперь свернёт Намджун, чтобы наконец выйти к его дому. Почему-то кажется, что у такого как старший не может быть плохого дома. Чонгук в этом уверен, а потому и вертит головой, даже забывая под ноги смотреть и пару раз чуть ли не спотыкаясь.       Но тропинка всё сужается, ветхие домишки всё редеют, а деревья по бокам становятся выше, ветви свои протягивают дальше, плотной стеной сдвигаются, за спинами идущих окончательно смыкаются, словно окружая их как стая диких волков окружает заблудшего в самую чащу ягнёнка, и у Чона всё разрастается какое-то странное чувство в животе. Город остаётся позади. Но окончательно страх завладевает младшим, когда с криком взметается в потемневшее небо стая диких ворон, задевая крыльями его голову и заставляя в испуге упасть на землю.       — Это просто птицы, не стоит так пугаться их, — добродушно посмеивается Намджун, помогая мальчишке подняться.       Улыбка его ничуть не отличается от тех остальных улыбок, которые сменяли друг друга на лице старшего всё время их путешествия, однако отчего-то внутри у Чонгука всё вмиг холодеет, а ноги в землю будто бы врастают. Он сам не понимает, почему вдруг такой дикий ужас его накрывает, но дыхание сбивается, и из груди вырывается сдавленный кашель. Чон не видит как мужчина, склонившийся над ним хмурит брови, а если бы и увидел, то всё равно даже шевельнуться не смог бы. Деревья всё надвигаются на него, сужают круг, загоняют в угол, мальчишка уже и дышать кажется не может, только рот открывает, воздух хватает.       — Куда мы идём? — еле слышно шепчет Чонгук, стараясь не дрожать слишком сильно.       Лицо Намджуна вновь расплывается в улыбке. Только вот… На этот раз она более на оскал походит.       — Ко мне домой.       Чонгуку уже всё равно, насквозь пропитанный страхом он вскрикивает, срываясь с места. Ноги вязнут в земле, путаются в траве, а в ушах ветер свистит, словно подгоняет. Бежать, нужно скорее бежать отсюда, и плевать на шумные толпы и жирных торговцев. Эта улыбка страшнее. По лицу хлещут ветки, но Чон даже не оборачивается, чувствует, что проиграет, не сможет спастись.       Где-то впереди ещё одна стая ворон взмывает с криком в небо, Чонгук машинально отшатывается, но ботинки предательски скользят в грязи, и мальчик падает на спину. Последнее, что он видит прежде чем потерять сознание — чужие сильные руки, тянущиеся к нему.