Суммариум

***

      — Чёрт, чёрт, я безумно опаздываю, Хосок прикончит меня!       Сокджин, на ходу затягивая поверх шкуры тугой ремешок, наконец преодолевает очередной коридор. Если отряд всё ещё ждёт, уже минут пять прошло, не менее, то старший точно зарежет его или утопит в снегу, что опять выпал ночью. Не весна, а осень какая-то, право слово. Парень делает резкий поворот, чуть не путаясь в полах северного одеяния, хоть и месяц уже минул, к этой одежде не так-то просто привыкнуть, и вылетает во двор.       — Какое право ты имеешь мне указывать! — первое, что слышит запыхавшийся Сокджин.       Минхо, правая рука командира, и вообще, как выяснилось, довольно приятный собеседник, и ещё несколько мужчин из отряда уже сидят по лошадям, с интересом наблюдая за перепалкой. Какой-то парень, очень хрупкого телосложения на вид, весь закутанный в шкуры, чуть ли не замахивается на Хосока. С его-то ростом действительно забавное зрелище. Ким ещё немного затягивает ремень, запрыгивая на свою лошадь, кто бы мог подумать, что однажды у него получится сделать это без посторонней помощи, и чуть кланяется Минхо, интересуясь, что же происходит.       — А-а, — смеётся тот, — твоя госпожа никак уняться не может, всё с нами на охоту норовит.       — Моя госпожа?       — Госпожа Миён.       Только теперь Сокджин узнаёт в «хрупком пареньке» свою королеву, зло посверкивающую глазами и дёргающую бедного Хосока за воротник.       — Боже, Миён, что ты делаешь?       — И ты туда же! — девушка наконец оставляет командира, в чьих глазах Ким видит немую благодарность, и, подойдя чуть ли не вплотную к лошади парня, выставляет вперёд руку в меховой перчатке, — Как же я собираюсь возвращать свой трон, коли с обычной охотой на оленя не справлюсь? Не в праве ты указывать мне, что делать, я хочу поехать и поеду!       — Ну прошу, Миён, не женское это дело по горам скакать…       — Хосок, молчи!       Сокджин вздыхает. Каждый день на протяжении всего этого месяца ни на минуту Чо не выпускала из рук меча, чуть ли не ночуя в полях, так что парню частенько приходилось, в прямом смысле этого слова, уносить её, вновь заснувшую на холодной земле, на руках. На все просьбы отдохнуть она реагирует слишком резко, обижается, ошибочно полагая, что её не уважают. Да разве можно не уважать единственного человека, не считая королевской семьи, что способен заткнуть за пояс самого командира Чона?       — Почему ты улыбаешься, Сокджин, ты смеешь смеяться надо мной? — вырывает парня из раздумий резкий голос.       — Никак нет, моя королева, я всего лишь подумал, что в этот раз мы идём на горного барана, а сезон охоты на оленей ещё не открыт.       Будь это дорама, в этот момент обязательно показали бы крупным планом пораженное лицо Хосока.       — Хочешь сказать, что не пристало королеве страны львов за простыми баранами бегать? — уже спокойнее интересуется Миён.       — Точно так.       Чо вздыхает.       — Могли бы и сразу сказать.       И удаляется, легонько ударяя мелкий камень на дороге носком туфли. Делает ещё пару шагов, резко разворачивается и кричит вслед уже удаляющимся лошадям.       — Удачи!       А когда клуб пыли оседает и фигуры вдалеке растворяются совсем, королева думает, как же Сокджин так ловко обвел её вокруг пальца. Что он вообще себе позволяет. Глупый слуга, не более.       Кони несутся, рассекая гривами воздух, словно самыми острыми клинками в стране.       — Спасибо за помощь, — подмигивает Хосок, возникая справа от Джина, — я действительно был удивлён, раньше, ежели ей взбредет что-то в голову, ни за что не отступится.       — Кто ж с ней сладит, если не её верный слуга.       — Уж что-то мне подсказывает — больше, чем слуга, — загадочно улыбается Чон, обгоняя остальных и возвращаясь вперёд.       Оставшееся время пути мужчины проводят молча. Иногда Хёнджин и Джисон, двое новичков Хосока, метящие в гвардию, взрываются смехом по лишь им ведомым причинам, однако быстро затихают под холодным взглядом Минхо, что порой кажется слишком серьёзным.       — Не смейте шуметь, когда вы на лошадях, на задании, или в радиусе километра есть командир, — каждый раз говорит он.       — Но командир Чон всегда максимум в километре от нас!       — Значит просто не смейте шуметь.       Сокджина забавляют эти короткие диалоги и находчивость старшины Ли. Он знает много интересных историй и часто смеётся, заразительно и от души. Даже когда такой человек просто молчит, находясь с ним рядом ощущаешь некое спокойствие. В мире, откуда Ким родом, таких называют «душа компании», он даже как-то раз пытался объяснить Минхо значение этой фразы. Тот так и не понял, зато было действительно весело.       А ещё как-то Ли рассказывал легенду о журавле Пеларгоса. Это было всего парой дней ранее, Минхо помогал Сокджину с уборкой конюшни, когда, засмотревшись на гравировку лошадиной подковы, вспомнил о диковинном журавле. Говорят, его можно увидеть лишь в один миг, когда два светила будут ровно на небосводе. В древности журавлей в этих краях было больше, однако с приходом войны, что длилась ровно сто и один день, дабы защитить родные земли, журавли обернулись могущественными драконами и сразили врагов. Ныне же драконы по-прежнему живут в Пеларгосе, а вот встретить журавля здесь — поистине большая удача. Сокджин вдыхает полные лёгкие свежего воздуха и сильнее сжимает бока лошади. Вот бы встретить этого журавля на охоте.       Однако, когда минует уже четвёртый час пути, парень не выдерживает.       — Эй, командир, долго ещё?       — А что, уже устал? — щурится тот, — Ноги, небось, отваливаюся, да?       Вообще-то да.       — Просто такими темпами мы не успеем вернуться до темноты!       Минхо тихо прыскает в кулак, пока младшие обиженно косятся на него. Им-то нельзя смеяться.       — Кто ж тебе сказал, что на охоту одним днём ходят?       — Разве нет?       Ли уже чуть ли не задыхается. Хосок разве что из-за чувства собственного достоинства перед подчинёнными пока держится. Всё же это его промах, Ким пока неопытен, нужно было сразу ему сказать.       — Да что ты смеешься, — закипает Сокджин, — я же говорил вам, что это моя первая охота!       — Джисон, скажи ему.       — Дня три минимум.       Ким чувствует как падает в какую-то черную дыру собственного сознания. Это точно конец. Командир улыбается, останавливая лошадь.       — Но он прав, парни, давайте отдохнём немного, путь ещё долгий. Оболтусы, — Чон кивает на реку, вдоль которой они скакали всё это время, — свободны пока.       Когда младшие, даже не скрывая возмущения, удаляются в тень раскидистого дерева, Хосок с Минхо привязывают лошадей и валятся в траву.       — Зачем ты прогнал их? — спрашивает Сокджин, опускаясь рядом и всеми силами стараясь не простонать. Какое это, оказывается, блаженство, ходить и сидеть на ровной земле.       — Детям кажется, что они умнеют, когда делают то же, что и старшие, а на деле же они лишь упускают своё время. Не хочу, чтобы эти двое взрослели слишком рано. Ещё немного и они уже не смогут вот так просто брызгаться друг в друга водой, пусть тратят время на более приятные для своего юного возраста занятия… Хёнджин, если ты его утопишь, тебя казнят!       Ким из-за смеха заходится в приступе кашля.       — Тебе самому всего двадцать один.       — А вчера было семнадцать, клянусь!       — Он впервые разбил мне нос в семнадцать. Я болтался с соседскими ребятами, и кто-то из них сказал, что видел принцессу на параде и считает её слишком заносчивой, — улыбается Минхо, откидывая голову назад, — так Хосок тогда буквально из-под земли появился, и с кулаками на нас. Он такой мелкий был и хиленький, а мне тогда уж двадцать.       — Но заметь, нос-то я тебе разбил.       Ли прикрывает веки.       — Я благодарен тому, кто сказал это про принцессу Ё.       — Что? — Чон приподнимается, уже готовый повторить давно минувшую историю, как старший распахивает глаза и широко улыбается. Сокджин редко обращает внимания на чужую внешность, но не признать красоту Минхо и его улыбки может, разве что, настоящий булыжник.       — Иначе я бы не познакомился с тобой, командир.       Хосок немного смущается, отворачивая лицо.       — Не подлизывайся. Джин, ты отдохнул? Нам не стоит долго засиживаться.       Ким кивает, с неподдельным трудом поднимаясь на ноги, и изо всех сил надеется, что эта охота будет его первой и последней. Если он вообще с неё вернётся, а то такими темпами действительно ноги вкрай онемеют и отвалятся, кто знает, к чему может привести такая долгая езда на лошадях. Будто бы читая его мысли, Минхо опускает широкую ладонь на плечо, заговорщически подмигивая.       — Ещё немного верхом, а там уж и спешимся, ты держись пока.       Слава небесам, кажется, в этот раз молитвы Сокджина были услышаны.       — Не так уж я и устал.       Ещё даже сумерки не успевают опуститься на землю, как путники действительно спешиваются с коней. Из долины они поднимаются в гору, где уже не проехать верхом, так ещё и снег по щиколотку, не важно, что весна. Хосок идёт первым, за ним Сокджин, Хёнджин, Джисон и Минхо, замыкая колонну. Тропка, по которой они поднимаются, узкая, по бокам заросшая кустами с дикими кроваво-красными ягодами и редкими сосенками. Ветер перебирает волосы и кидается в лицо горстками холодных хлопьев, поднимая их с земли и кружа, кружа, кружа, но никто даже и не отбивается, все лишь сильнее в одежды кутаются и молчат, словно негласное правило запрещает этот природный баланс нарушать.       — Ещё немного и дойдём до стоянки, — только и выдыхает Хосок небольшой клуб теплого воздуха, ловя Сокджина за руку, когда тот спотыкается.       Чем выше, тем холоднее.       Ким кивает.       Дорога кажется бесконечной, особенно когда всё вокруг покрыто словно белой вуалью, сквозь которую местами всё же пробиваются самые упорные цветочки. Однако, вскоре охотники выходят на небольшое плато, больше похожее на заледеневшее навек озеро, так ярко сверкают ещё никем не примятые снежинки. А вдали, словно на самом краю света, виднеется одинокое жилище, больше напоминающее вигвам. Сокджин делает было шаг, однако Хёнджин сзади легонько одергивает его.       — Ступайте точно в следы командира, Хранитель не любит, когда мы сильно топчим здесь.       — Хранитель? — Ким быстро исправляется, следуя точь-в-точь по шагам Чона.       Но младший не успевает ответить, как белое покрывало заканчивается, и ноги оказываются на привычной серой земле. Удивительно, неужели так высоко в горах может быть место без снега? Пока Сокджин изучает почву, склонив голову, из шатра появляется невысокий человек в золотистом плаще, усыпанном мелкими белоснежными звёздочками, спешно направляющийся к путникам.       — Дабл Хо и шумные мальчишки Джи! Вы раньше, чем обычно! — приветливо улыбается он, хлопая командира по спине и сразу направляясь к уставшим лошадям.       — Пожалуйста, не объединяйте наши с Минхо имена, Хранитель, — просит Чон.       — Но ты же знаешь, что у меня плохо с памятью, Хо-два.       Где-то на фоне хихикает один Ли Минхо.       Сокджин лишь молча наблюдает за происходящим. Издалека было и не понять, мужчина это или женщина, только когда тот подошёл, Ким смог внимательно его рассмотреть. Волосы Хранителя, почти настолько же золотые как и его плащ, достаточно длинные, собраны в тонкий хвост, спадающий на плечи. А глаза голубые-голубые, словно два бездонных озера посреди всей этой ледяной пустыни.       — Красивый?       — Что? — Джин чуть вздрагивает, резко выпадая из собственных размышлений.       — Ты так смотрел на меня, что я подумал, будто понравился тебе. Думаешь, я красивый?       Ли Минхо позади по-прежнему хихикает, только теперь ещё раза в два громче, да вместе с Хёнджином и Джисоном, а Хосок легонько багровеет, словно и за Сокджина тоже. Хранитель улыбается такой детской беззаботной улыбкой, что и сказать-то нечего, все буквы растворяются где-то на языке, и парень стоит истуканом, молчит.       — Хванун! — резкий мужской голос как нож податливую ткань в секунду разрезает тишину, — право слово, Хванун, гости устали с дороги, лошади, небось, не покормлены, а ты пристаёшь к ним. Не время сейчас для твоих шуток.       Если Хранителя можно сравнить с Солнцем, то этого человека — однозначно с Луной. Его накидка усыпана такими же чёрными как и неровно срезанная чёлка, звездами, а взгляд так и веет холодом. Не тем, что бывает в хоррор-фильмах, а больше какой-то приятной прохладой, которая рождается в жаркий летний день и поднимается от водной глади.       — Да, точно, — не отводит глаз от Сокджина Хранитель, — тебя я вижу впервые, так что запомни, я Хванун, рад встрече.       — Сокджин, — только и молвит парень, прежде чем его перебивают.       — Отлично, будешь третьим Джи!       Интересно, а от смеха можно умереть? А то пора бы уже Ли Минхо взять себя в руки. И Хёнджину с Джисоном заодно.       Когда Хранитель и Хосок уводят лошадей, человек-Луна приглашает парней в дом.       — Уж простите ему эти шутки, Сокджин, — по-доброму улыбается он, и, заметив тень растерянности на чужом лице, добавляет, — можете называть меня Рейвеном.       Ким кивает и направляется вслед за мужчиной.       — Вы привыкнете, — щурится Джисон.       — Добро пожаловать в дружину, — подмигивает Хёнджин.       Сокджину всё кажется, будто бы где-то он уже встречал такую манеру общения, как у этого Хранителя, однако парень упорно отгоняет эти навязчивые мысли. Зачем себе голову лишним забивать?       Вздохнув, Ким отодвигает рукой тяжёлую шкуру шатра. Внутри он оказывается уютнее, чем кажется снаружи, да и просторнее гораздо. Приглушённый свет пары факелов, аккуратно отгороженных от всякой утвари, нежно разливается, вздрагивая вместе с язычками пламени от каждого неосторожного движения. Гости рассаживаются кругом, возле небольшого каменного очага в самом центре жилища, а Рейвен, ловко управляющийся с углями и котлами, раскладывает по деревянным тарелкам мясо. Вместе с неизвестным Сокджину соусом и слабым привкусом углей это всё рождает какой-то новый, особый аромат, что закрадывается в самые уголки души и греет, заполняя до самых краёв. Когда в том мире Ким чувствовал подобное в последний раз? Парень прикрывает глаза, вдыхая этот запах жизни и счастья в сотый, как уже кажется, раз.       — Вкусно.       — Правда, тебе нравится? — Хранитель с Хосоком наконец заходят в дом и тоже опускаются на подушки, коими устелен весь пол, — Настоящая человечина всегда вкусная!       Сокджин заходится в жутком кашле, хозяин шатра — смехе.       — Хванун, сколько можно, — одёргивает его Рейвен, опускаясь на колени и похлопывая Кима по спине.       Чон же лишь вздыхает, протягивая руку за тарелкой.       — Могли бы придумать новую шутку, Хранитель, на нас она уже не действует.       — Зато на него — да!       — Боже правый, я чуть не умер, это не смешно, — наконец проглатывает застрявший в горле кусок Сокджин. Он уж действительно с жизнью прощаться начал.       Хванун ухмыляется, пряча довольное лицо за огромной кружкой с горячительным напитком. Какое-то время Ким наблюдает, как его светлые щеки алеют, а корпус начинает покачиваться из стороны в сторону.       — Ему точно можно? — шёпотом спрашивает он у Хосока, когда Хранитель, звонко причмокивая, протягивает уже пустую посуду Рейвену, прося добавки, — всё же выглядит довольно юным.       Чон как-то странно косится на Сокджина, уточняя, что вообще-то этот человек живёт здесь уже более трёх десятков лет, и что кроме его верного помощника — Рейвена, даже тэджо не смеет обращаться к нему не иначе как «Хранитель». Наверное, именно в этот момент Ким твёрдо решает больше ничему не удивляться, однако следующие несколько минут всё же внимательно изучает чужое лицо на предмет морщинок, которых, как ни странно, не находит.       После еды парень успевает задремать всего на четверть часа, прежде чем из страны грёз его вырывает Хосок, упорно трясущий за плечо.       — Поднимайся, Сокджин, сейчас обряд, отдохнёшь после.       — Обряд? — протирает глаза Ким.       — Обряд смены светил, дабы земли Пеларгоса даже в самую тёмную ночь не были во тьме. Это основная работа Хранителя, небо не будет звёздным, ежели он пропустит обряд, а Солнце на долгие часы могут затянуть тучи. Пойдём же скорее.       Сокджин выходит вслед за командиром, даже плаща не накинув, и уже успевая пожалеть об этом, ведь ночи на севере холоднее дня. Следы, что оставили путники ранее, уже затерялись среди снега, принесенного ветром с другого конца плато, и теперь фигура Хвануна одна возвышается посреди этой белой пустыни. Рейвен стоит чуть поодаль, у самого края, где проходит та самая грань ледяного покрова и почвы, остальные же за его спиной. Хранитель делает глубокий вдох и опускает веки.       «Увижу ли я новые звёзды сегодня? На небосклоне всё по-прежнему. Меняется ли что-нибудь раз за разом? Дневному свету приходит конец, Когда скрывается вдали солнце. Однако в полуночное мгновение Мир так же задерживает дыхание.»       Его голос, нежный и сильный, мгновенно окутывает с ног до головы, всё пространство собой заполняет. Кажется даже, что снег под его ногами оживает и ввысь взметается. Словно в ускоренной съёмке Сокджин видит как Солнце всё ещё гордо опускается на колени, скрываясь за горизонтом, уступая дорогу Луне. Будто бы вечность длится эта единственная секунда, когда властители дня и ночи встречаются под облаками, тихо кланяясь друг другу. Мгновение, ещё одно, и вот их лучи переплетаются. Ким один видит это? Точно диковинная птица, полупрозрачный силуэт проносится над головами собравшихся у самого края.       «И будто тень журавля на талом снегу Земля просыпается от сладкого сна. В секунду, когда всё начинается заново, Когда я ступаю на привычный круг, Вздохну как в последний раз, И небо засияет в пустоте. Между днём и ночью.»       И только сейчас Сокджин, наконец, разбирает слова. Это английский? Ещё в школе парень изучал его, поэтому владеет базовыми знаниями. Но откуда в этом мире, где все говорят лишь на языке чувств, взяться современному английскому? Ким не уверен, бьёт ли кто-то вдалеке в огромные барабаны или же это его собственное сердце из груди вырывается. С каждой загорающейся на небе звездочкой дышать становится всё труднее, ноги будто в землю вросли, не шелохнуться.       «Когда эта песнь закончится Пускай начнётся новая, Пускай она подарит немного света, В тот момент, когда заходит солнце, Но загораются звёзды. Пускай мир перевернётся.»       И действительно, всё словно переворачивается, когда небо вспыхивает золотыми звёздами, будто бы вырезанными с плаща Хранителя. Сотни, тысячи созвездий загораются от огонька к огоньку, образуя самые необычные узоры, больше напоминающее картины искусных художников. Ещё несколько секунд, пока звуки затихают и растворяются под облаками, Хванун стоит неподвижно, словно каменное изваяние, кажется, что и не дышит вовсе. Но вот в пару своих широких шагов Рейвен оказывается подле него, тут же подхватывая обмякшее в руках тело.       — Спасибо, что пришли сегодня, — легонько кланяется он, обхватывая Хранителя за плечи, — он любит, когда кто-то смотрит, хоть и тратит каждый раз слишком много сил.       — А вот и нет, — прячет лицо в чужих одеждах Хванун.       Рейвен расплывается в улыбке, помогая ему окончательно подняться. Хосок дергает Сокджина за рукав, мол, пойдём, пора, а Ким лишь стоит на месте, не в силах и шагу ступить, строчки на чистейшем английском из головы выжечь. Неужели Хранитель знает что-то?       — Хочешь задать ему вопрос?       Да. Больше всего на свете в этот миг хочется только спросить, завалить вопросами и, затаив дыхание, слушать на них ответы.       — Этот язык…       — А, это язык предков. Лишь немногие сейчас владеют им, и в основном на нём пишутся заклинания или что-то в этом духе, — вскидывает брови и, развернувшись, твёрдым шагом направляется к шатру Чон, — а сейчас пойдём спать, все уже устали.       — Пойдём, — выдавливает Сокджин, с трудом отрывая взгляд от еле стоящего на ногах Хранителя.        — Пойдём.       В кромешной тьме парень лежит на подушках, таких мягких, что кажется, будто можно в них просто утонуть, и смотрит в бездонно-чёрный потолок шатра. Вроде, и Хёнджин, и Джисон, и Минхо Хосоком сладко спят неподалёку, а чувство, словно Ким совершенно один в абсолютной пустоте. Как он здесь оказался? Зачем… Кто он? Ким Сокджин. Но на самом ли деле он всё ещё может носить это имя? Тот Ким Сокджин, которого он знал, не умел ездить на лошадях и предпочитал просиживать штаны в школьной, а после и университетской библиотеке. Интересно, хоть раз за свою жизнь пытался ли тот Сокджин оглянуться вокруг? Нет, он жил неплохую жизнь. У него были друзья, крыша над головой, даже девушка. Точно, его девушка… Ким прикрывает лицо рукой, запрокидывая назад голову. Каким же бездушным ты был, Ким Сокджин из прошлой жизни? Никого кроме себя не видел, нет, просто не хотел видеть. «Проблемы других это проблемы других, если каждый будет пытаться помочь всем окружающим, то мир просто погрязнет в хаосе». Но ведь сейчас, этой звёздной ночью, он лежит в шатре, усыпанном подушками, рядом с Хосоком, который не бросил его и столькому научил за это недолгое время. Благодаря Миён, благодаря тому, что её проблемы стали его проблемами, а его — её. Разве это не удивительно?       — Ты так изменился, — тихо шевелит губами Сокджин.       И правда удивительно. Парень ёжится, лёгкий ночной ветерок пробирается в небольшую щелку между шкурами и просачивается под одежду. Ким поднимается и, аккуратно, чтобы ненароком не разбудить остальных, выходит наружу. Приятный холодок сразу ударяет в лицо. Сокджин приподнимает воротник, обхватывая себя руками. Он уже вряд ли уснёт сегодня, так что лучше уж хотя бы прогуляется. Но не успевает он и обогнуть шатер, как слышит голоса. Точно, Рейвен с Хранителем же ушли в палатку к лошадям, Хосок говорил, они каждый раз так делают, когда охотники приезжают.       — Не надо так заботиться обо мне, эй, — Ким аккуратно выглядывает из-за шкуры и видит, как Хванун недовольно шипя стукает Рейвена в грудь своим маленьким кулачком.       — Хочешь сказать, что тебе противная моя забота? — с улыбкой выгибает бровь тот, ловя чужую руку в свою.       — Что? Нет конечно, как ты мог подумать о таком!       — Каждый день ты много работаешь, тратишь силы, которые другие используют неделями, ты думаешь, что бессмертный, как само Солнце? Или уверен, что справишься сам, даже если твои ноги откажут?       Хранитель гордо вскидывает голову, чуть скалясь.       — Это мои ноги, почему они должны волновать тебя?       — Потому что если однажды ты не сможешь идти, я хочу понести тебя, понимаешь?       — Нет.       Сокджин задерживает дыхание, боясь даже шелохнуться.       — Сам же знаешь лучше других, — продолжает Рейвен, мягко улыбаясь, — Солнце не может светить всегда, каждому Солнцу нужна своя Луна. И если ты Солнце, пусть с таким хрупким и слабым телом, я буду твоей Луной.       Хранитель теряется взглядом в полах чужого плаща, рисуя сапогом загадочные узоры на снегу. Его голос чуть подрагивает.       — Это звучит слишком глупо и по-детски.       — Ничего не поделать, каждый из нас в душе всё ещё ребёнок, — Рейвен опускает ладонь на чужую голову, ероша волосы, — А теперь пошли в шатёр, уже холодает.       Он разворачивается и делает уже пару шагов, как Хранитель ловит его за руку.       — Ладно, я разрешаю.       — Что?       Хванун дуется и, будто бы, чуть краснеет.       — Не заставляй меня повторять, Рейвен. Будь моей Луной, если честно, я не особо против.       Не стоит им сейчас мешать. Развернувшись на все сто восемьдесят градусов, Сокджин возвращается в шатёр и сразу же проваливается в сон. Такой бездонный, словно парня в чёрную дыру засасывает, а вокруг гигантские звёзды, Луны и Солнца, пышущие жаром, проносятся. Некоторые с лицами Хранителя и Рейвена, а на некоторых, как на киноплёнке, Ким видит самого себя, ещё студента истфака, окруженного шумной компанией и обнимающего за плечи симпатичную девушку.       Он шепчет что-то, тяжело вдыхая застоялый воздух шатра, прежде чем границы успевают окончательно стереться, а картинка смениться.       Парень спит крепко, хоть и раскидывая подушки вокруг себя, но до самого рассвета, когда Хосок начинает упорно трясти его за плечо.       — Через час выдвигаемся, — только и говорит он, сразу исчезая снаружи, — сегодня отличная погода для охоты.       Сокджин перекусывает ещё тёплой кашей, оставленной специально для него на углях, и, нарядившись потеплее, тоже выходит на улицу. Кажется, будто бы за ночь снега прибавилось ещё вдвое, следы от башмаков стали значительно глубже.       — Точно ли это весна? — вздыхает он, не замечая Минхо позади себя.       — Самая что ни на есть весна, — улыбчиво отзывается тот, поглаживая красивую бело-черную собаку.       Вскоре они выдвигаются, взяв с собой лишь луки и небольшие на удивление лёгкие сани, на которых предполагается везти туши назад. Хосок объясняет удивлённому Сокджину, что в такой местности ездить верхом не очень безопасно, поэтому они выследят баранов, а после, подобравшись поближе, выстрелят из лука.       — Шкура на тебе сейчас как раз баранья, — толкует Чон, протягивая руку Киму и помогая ему взобраться на небольшую возвышенность, — хоть и стара уже, в период гона она может послужить неплохой приманкой для самцов.       — Хочешь сказать, я просто наживка? — дуется парень, а спутники тихо посмеиваются.       Не то чтобы Сокджин не доверяет командиру, однако успевает уже порядком усомниться в его компетентности, потому что прежде чем охотники наконец видят на соседней скале небольшое стадо баранов, проходит как минимум пара часов.       Все пятеро вмиг притихают и без лишних слов, точно тени, плывут по снегу параллельно ничего не подозревающим жертвам. Дальше всё происходит слишком быстро, поравнявшись с баранами, Хосок целится и стреляет. Животное вздрагивает и тяжёлой тушей падает без дыхания, а Чон уже готовит новую стрелу, параллельно раздавая указания.       — Минхо, молодёжь, давайте как обычно, ваш справа. Сокджин, — он пристально смотрит в чужие глаза, — возьми того, что в центре.       Ким чувствует, как в горле встаёт огромный тяжёлый ком, но противиться не смеет. Он с силой натягивает тетиву, нужно отдать должное, у него был хороший учитель, и наводит стрелу на барана. Он выглядит самым маленьким и слабым, по сравнению с остальными, что сразу бросились врассыпную, давя копытами мертвое тело бывшего товарища, этот барашек, с такими красивыми и сильно закрученными рожками лишь забился в небольшую расщелину и смотрит огромными, даже с такого расстояния видно насколько испуганными глазами.       — Сокджин, давай же, молодое мясо самое лучшее! — раздаётся сзади голос командира, и рука парня срывается, отпуская стрелу в полёт.       Ким не сразу успевает сообразить, что же случилось, он лишь обрывками видит как вспыхивает огонь в чёрных глазках-бусинках, и маленькое тельце боком принимает удар.       — Чёрт, я добью.       Хосок без раздумий целится, с первого раза попадая сразу в шею, чуть ниже головы. Готово. Парни быстро добираются до того самого места, куда стреляли минутой ранее. Чон присаживается на корточки, извлекая стрелы из мёртвых животных и бормоча что-то про испорченную шкуру.       — Поздравляю, — щурится Минхо, — три туши для первого похода в сезоне, очень неплохо.       Сокджин коротко кивает и лишь отворачивается, стараясь не опускать взгляда на окровавленный снег. Уж больно человечные были те маленькие глаза. Отвратительное чувство съедает парня изнутри. Они грузят туши на сани и отправляются обратно к шатру.       — Это всё? — тихо спрашивает Ким.       — Это только начало сезона в этом году, что-то вроде некого ритуала перед главной охотой, так что да, пока достаточно, и шкуры эти, и мясо должны быть неплохими.       Оставшуюся дорогу Сокджин лишь тянет за собой сани, утопая в различных мыслях. Хосок дружески подталкивает его в бок, мол, не переживай, у каждого живого существа своя участь, это законы жизни. Ким натянуто улыбается.       — В первый раз всегда тяжело.       По возвращении к шатрам Минхо с капитаном начинают первичную разделку туши, объясняя, что принцесса Шухуа наверняка будет встречать их, и негоже такой нежной особое видеть мёртвые тела. Хорошенько распотрошив и отделив всё ненужное, можно будет уместить всю добычу в одну небольшую повозку, которая хранится у Рейвена как раз для охотников, и прикрыть сверху какой-нибудь мешковиной. Сокджин тоже было вызывается помочь, но Хосок лишь заботливо замечает, что он ещё не совсем готов. Ким даже немного ликует в душе.       — Молодёжь мы тоже отпустили, — подмигивает Чон, — вроде как Хранитель обещал прокатить их в своей собачьей упряжке.       — А тут и такие аттракционы есть…       — Атра… что? — вскидывает бровь командир, удивлённо уставившись на Сокджина, своей же глупостью напуганного.       Чёрт, если в этом мире существует английский, его могут однажды раскрыть, а это будет довольно досадно. Ким бросает какую-то шутку и быстро огибает шатёр, оказываясь на достаточном расстоянии, чтобы наконец выдохнуть. Вряд ли Хосок запомнит эту мелочь, да и вряд ли придаст ей значения, списав всё на чудаковатый характер парня. По крайней мере очень хочется в это верить.       Сокджин оглядывается, замечая машущего ему Хранителя.       — Третий Джи, — задорно кричит он, — Ты немного опоздал, я только отправил тех мальчишек на собаках с Рейвеном.       С Рейвеном? Значит, сейчас он один?       — Я пришёл не за этим.       Хранитель расплывается в улыбке, лёгким движением руки приглашая парня сесть на небольшой скальный выступ, предусмотрительно покрытый досками. Своеобразная лавочка.       — Я хотел спросить про тот язык, на котором вы пели вчера…       — Язык древних? Красивый правда? Мне всегда он нравился.       Ким кивает.       — В нынешние времена он почти отжил своё, и сейчас только такие отшельники или маги, как я, ещё хранят его буквы в памяти. Это сложно, но поистине волшебно.       Не то. Сокджин хочет услышать не это. Посчитает ли Хранитель странным, если он спросит прямо? Или же наоборот?       — А вы не знаете о параллельном мире?       Хванун на секунду замирает, словно задумавшись, а после медленно разворачивается лицом к Киму, у которого за этот миг уже миллионные мурашки по спине проносятся.       — Ты сейчас имеешь в виду восприятие прошлого как некого параллельного пространства, которое существует вне зависимости от нашего нынешнего состояния, однако всё равно влияет на нас?       — Что? — Сокджин немного теряется от такого потока слов, однако, смаргивая, задумчиво кивает, хоть и хранит уверенность, что эта вселенная не является прошлым для той, откуда он родом. Пеларгос, Леонтария? И в помине такого не было в библиотечных книгах. Но почему же тогда ему так хочется выслушать этого Хранителя, даже несмотря на то, что эта тема уже не поможет ему в поиске пути? — Да, наверное.       Хванун вновь улыбается, поднимая голову к небу.       — Знаешь почему ты сейчас сидишь здесь? — спрашивает он, прикрывая веки.       — Потому что разговариваю с вами?       — Потому что поехал на охоту с Хосоком.       Сокджин закусывает губу, чтобы случайно не улыбнуться. Оказывается, этот Хранитель действительно прекрасно запоминает полные имена.       — А почему ты поехал на охоту? Этого я уже не знаю, но ты подумай. Есть целая цепь связанных между собой событий, которые привели тебя именно в это место в этом пространстве. Ты набираешься опыта и становишься тем, кто ты есть сейчас благодаря своему прошлому, не важно, полно ли оно боли или наоборот. Оно растворяется вскоре после того, как ты делаешь новый шаг, словно утренний туман. Он только подталкивает тебя к этому самому шагу своим существованием, но не в силах повлиять на путь, по которому ты пойдёшь далее. Ты ведь не сможешь изменить прошлое, даже владея какими-то новыми знаниями и возможностями, верно? Есть только один шанс изменить его — лишь пока оно является твоим настоящим. После, оно словно бурная горная река утекает, не подпуская к себе, являясь только остаточным грузом к настоящему и будущему. Оно определяет, кем ты являешься сейчас. Но что, если у тебя появится шанс отпустить этот груз, стать вновь пустым сосудом, который может заполнить себя новыми знаниями, свежей и чистой водой? Неужели ты бы не воспользовался им? Только так ты сможешь помочь самому себе двигаться вперёд, не чувствуя вины за былые ошибки. Вылить грязную воду, которая давит на твои плечи, от-пус-тить, — по слогам произносит последнее слово Хванун, встречаясь взглядами с Сокджином.       А парень не в силах и пошевелиться. Быть может, этот Хранитель на самом деле ничего не ведает про мир передовых технологий, из которого Ким пришёл, однако… Кажется, будто бы он знает куда больше, будто бы насквозь видит человеческую душу со всеми шрамами и изъянами, но по-прежнему считая её чем-то прекрасным. «Зрить в корень», это первый раз, когда Сокджин в полной мере наконец осознаёт весь смысл и силу этой фразы. Этот человек зрит в корень. Время словно замедляет ход, кажется, часы пролетают, прежде чем Хранитель вскакивает с места, завидев в дали собачью упряжку, хотя на деле проходит всего пара минут.       — Ты интересный, — щурится Хванун, оборачиваясь на парня, — Удачи.       Беззвучное «спасибо» тает в воздухе вместе со снегом. Солнце вышло.       Потом они все вместе обедают вкусной похлёбкой, раздвинув шкуры шатра и впуская в жилище свежий воздух и приятную весеннюю теплоту, много разговаривают и смеются, а под вечер проводят ещё один обряд, который на этот раз Сокджин слушает в сладкой полудрёме, смежив уставшие веки. Ночь тоже выдаётся на удивление тёплой, а сон парня —мягким и свежим.       Наутро также сияет солнце, когда гости наконец прощаются с Хранителем и, взяв повозку, спускаются с горы.       — Ты какой-то задумчивый, — замечает Рейвен, провожая взглядом удаляющиеся фигуры.       — Наверное, старею, — звонко смеётся в ответ Хванун.       Дорога домой всегда кажется короче. И в этот раз Сокджин даже не замечает, как несколько часов беспрерывной верховой езды минуют, и путники въезжают за городские ворота.