Песнь о северном море

Я слышала море. Оно навевало мне воспоминания о Фарерах, о том времени, когда я ещё была там, дома. Шум его, как заполняясь кровью в ушах, жёсткой щеткой вычищал из моей головы всякую шваль. Тело жутко болело. Кажется, меня лихорадило. Вестибюлярка не щадила от слова совсем: я словно вновь оказалась на борту кор...драккара. Опять хотелось пить. Совсем как в те жуткие дни, когда я ещё не понимала, где я нахожусь. Кости ломило, а на душе было погано. Сраная Кэрита, чтоб ей пусто было! Было больно осознавать, что ты была избита в отсутствии твоего потенциального телохранителя. Торкель, ну почему ты уплыл так надолго?..Тяжко закашлялась, на автомате приподнимаясь на локтях. Ресницы жутко слиплись от засохших слёз, а из горла вырывался серьезный по ощущениям кашель. Вздрогнула от накатившей ледяной волны. Неверяще прислушалась, слыша несвойственные звуки из города Йомсборга. Натужно открыла глаза, раскрывая рот, будто его механизм давно сломался. Слишком ярко. Сглотнула, промаргиваясь сквозь слезинки. Море. Огромное, холодное и такое чуждое теплолюбивой мне, что...стало страшно. — Я умерла? — я никак не могла объяснить происходящее по-другому: я была в джинсах и почившей курточке. — Ах, если бы, глупая смертная, — пропели где-то сверху, на что я задрала голову, силясь найти источник звука. — Ты... — мой сиплый шёпот могли слышать лишь наплывающие волны да те мелкие песчинки земли, на которых я валялась, полностью промокшая. Но на удивление красивый блондин усмехнулся и задорно покачал пальцем, как бы предсказывая мне шуточное наказание. В горле стало неприятно шершаво, и я, сначала прокхекав, перешла в полноценный режим сухого кашля. — Я, — наконец словами подтвердил мои слова мужчина, подходя ко мне, садясь на корточки, — и эта персона очень удивлена, как же ты умудрилась прожить в десятом веке столь долго. Верно, богиня удачи работала не покладая рук, — под конец он несильно, но обидно ухмыльнулся, словно показывая своё превосходство. Боле он не говорил, давая мне волю откашляться. Негодование наполнило мою с недавнего времени напряжённую натуру, вливаясь в пока что небольшой гнев то ли на себя, то ли на этого "бога". Он молча рассматривал меня, хотя вполне мог этого не делать. Наконец-то успокоилась, поднимая строгий нахмуренный взгляд. — Если бы она работала, то я бы здесь не валялась, и в десятый век бы не попала, и не получила бы дохрена переломов всего, что двигается, и я бы... — Ой, дорогая, ну ты же сама пожелала отправиться в прошлое, — возмущенная таким заявлением, я сделала глубокий вдох, но перебивающий меня недочеловек продолжил, — и я выбрал именно тот промежуток времени, который бы тебе наглядно показал, что нигде не может быть лучше, чем в родном две тысячи двадцатом. Как ты думаешь? Я насупилась, стараясь держаться. Не люблю хамить, но иногда доводят. — Вы правы, — сквозь зубы процедила, скривив нос и нахмурив сильнее брови. Он довольно улыбнулся, — но в том веке я-таки нашла несколько хороших человек, оберегавших меня убогую, которые сделали моё пребывание там не таким ужасным. Так что всё спорно, господин всезнающий "не смертный". Он выдохнул, словно доходя до понимания, что спорить с бараном по гороскопу — дело бессмысленное. — Даже если и так, тебя в любом случае там убили, — со снисходительной улыбкой произнес мужчина, пожимая плечами, — а попытка была одна. Я невольно прищурилась, становясь на корточки, а потом поднимаясь во весь рост, буквально чувствуя каждое дуновение ветерка на этих островах без деревьев. — Как я выжила? — выжидающе уставилась на беззаботного мужчину, отходя от мерных ледяных волн. Он добро усмехнулся, покачав головою в том самом жесте, когда тебе нравится разговор только из-за того, что тебе есть что сказать. — Это лишь твоя и только твоя заслуга, — на его устах появилась более сдержанная улыбка, так и кричавшая о том, какой её обладатель умный и как он доволен собой. Я помахала головой. Он тут же чуть нахмурил брови, да так что я бы и не заметила изменений вследствие укрепчавшего ветра и находящих тяжёлых туч. — Ни как я выживала, — сделала красноречивую паузу, — а как выжила после таких травм. Ты же и сам понимаешь, что это, мягко говоря, в этих условиях невозможно, — намекнула на неблизость больниц или хотя бы аптек, да и такое быстрое выздоровление напрягало. Тишина не показалась тяжелее низких тёмных облаков, которых, как мне казалось, вовсе не было ещё минут пять назад. Я обняла себя, в тщетных попытках согреть своё тело. Блондин покачал головою, будто ему наскучило стоять здесь со мной и пытаться донести что-то до моей головы, что я естественно на подсознании понимала, но это было там, глубоко внутри, а снаружи я видела лишь отдаленные намёки мужчины, который только усиливал мои догадки своим молчанием. — Это нечеловеческие штучки, чтобы я их говорил обычной глуповатой девушке, — заключил он, но заметив мой скептический взгляд, сам закатил глаза и указал на мою руку, — считай, что кольцо не дало тебе умереть. Я удивлённо посмотрела на свою ладонь, видя на одном из пальцев то самое старое колечко, которое, я думала, принадлежит какой-нибудь скандинавке или принцессе. — Оно соединяло душу с телом, или как? — с внезапным осознанием я раскрыла рот, неожиданно доходя до понимания всей крутости этого грязноватого аксессуара, — не дало мне умереть, потому что связывало с настоящим телом? Типа моя душа после происшествия отделилась, когда же тело... — я остановилась, резко убавляя весь восторг. Голубоглазый довольно улыбнулся, складывая руки на груди, словно он был горд своею дочерью на каком-нибудь школьном концерте, где она играла главную роль и играла её сногсшибательно, — было не моё? — А ты не такая глупая, какой кажешься, — он начал спускаться с небольшого оврага, обсыпанного острыми камнями, широким шагом доходя до шокированной моей персоны, внезапно кладя руки мне на плечи, — ты правильно сказала, Ана, — я испуганно вжала голову, не веря своим же собственным словам, скорее думая, что это наитупейшая шутка, — ты находилась не в своей плоти, дорогая, — уголки губ давно опустились из-за накатившего страха и непонимания, когда же чужие были в радостном жесте приподняты вверх, показывая белые ровные зубы их обладателя, — хорошо я придумал, верно? Даже если бы ты погибла в том времени, что ты и сделала, ты осталась жива в этом, потому что умерло-то не твоё бренное тельце. — Сумасшедший, — прошептала, огромными глазами, наполненными самого настоящего страха, взирая на ужасного в своих речах точно не человека, — чь.. чьё это было тело? Чьё, гребаный ты псих?! — Успокойся, дорогая, — я взволнованно хотела перебить и сказать, что никакая я не дорогая и что говорить со мной, как со своей подругой не надо, а то от этой снисходительности блевать хотелось ещё в десятом веке, — понял-понял, ты не в духе, — он повел одной рукой вверх, дотрагиваясь до ключиц, после обхватывая горло, как-то аккуратно, но всё равно чертовски пугающе. Я невольно сглотнула вязкую слюну, стараясь не подогнуть колени от ужаса, что испытала в тот момент, — тот человек всё равно бы погиб в рабстве или захлебнулся в жестоких водах северного моря, если я бы не помог ему и не направил течение прямо к берегам Дании, а уже там ты и отобрала тельце у этой безнадежной женщины, — он перешёл на пробирающий на мурашки шёпот, кончиками пальцев обводя контур моего подбородка, — так что я дал ей возможность пожить ещё немного в свободе, пусть и не такой, какую она себе представляла. И да, — он остановился, глядя в мои глаза, наполнявшиеся слезами, и тихо выдохнул, — её звали Хадлей. Я заглушила вдох, за которым бы последовал первый всхлип. И сначала губами, потом шепотом, под нос пробурчала странную фразу, которую не поняла сама, но хотела, чтобы её понял отпустивший меня мужчина, который немного сконфуженно и удивлённо посмотрел на мои дрожащие губы, словно пытаясь прочесть по ним, а точно ли я сказала то, что произнёс мой голос? — Что? — Пари, — проглотив скорее воздух, чем слюну, ощущая колющие спазмы прямо в горле, проговорила то самое слово, которое сама не ожидала. Казалось, говорила точно не я, а мой двойник, потустороннее существо, бес, демон, урод с напрочь умершим чувством самосохранения. Ненадолго зависнув, вскоре подняла невольно опущенную голову вверх, решительно смотря в эти ледяные озера, не зная, откуда нашла эту пресловутую решимость, — ты перенесешь меня в то время, когда её тело ещё принадлежало ей, — я судорожно выдохнула и вдохнула, чувствуя в груди словно бы землетрясение в рамках маленького сердца, — и я помогу ей избежать рабства, — вновь замолчала, силясь вернуть нормальное дыхание, пытаясь проанализировать слова, сказанные самой же, но звуки, мысли — всё словно уплывало из-под обзора, терялось в окружающем пространстве, — я чувствую себя виноватой перед... ней, — словно оправдываясь, тихо прошептала, вновь опуская глаза на уровень чужого подбородка, путаясь в быстро приходящих комках мыслей, словно бы не осознавая, что такое я несу, — пожалуйста. Если у меня получится, то я победила, а если нет, то... Повисла над нашими головами давящая тишина. Ошарашенная, я словно бы забыла, как воспроизводить речь, как вообще думать, как стоять, как дышать... А собственно... зачем..? Что вообще..? Безмолвие внезапно прервалось заливистым смехом. — Зачем мне это делать? — через сильный смех сказал, схватившись за живот, отойдя от меня на несколько шагов, — если я выиграю, то что? Сделаю с тобой всё, что захочу? На кой мне это? — Через год, — потерянно глянула в его глаза, не понимая его смеха, насмешливых глаз, почти оскала на губах, — на этом же месте. Договорились? И подала дрожащую от холода и маленьких капель пока слабого дождя руку. Подала, словно собиралась взять автомат для убийства невинных людей, словно ждала, когда же мне вручат пистолет с одним патроном, дабы решить свою судьбу, словно тянула руку навстречу неизвестности, словно в самом деле потерявшись в структурах времени, зависнув экраном смерти, собиралась пойти на такой шаг. Он резко замолчал. — Я Йоран, сын Велунда. И подал свою чертовски горячую ладонь. На мой недоумевающий, ещё более потерявшийся взгляд лишь повёл плечами и неоднозначно, растянув на лице презрительную усмешку, ответил: — Договорились. Будто этим говоря, что поддерживает мою задумку, в которую, судя по моему скромному, почти зашуганному виду, даже сама не верила. Сколько было вопросов: я не могла даже сосчитать или сформулировать хоть один в голове, потому что только один язык знал, что я спрошу столь много, что ответов, возможно, и стоящий передо мной мужчина не ведает. Наверное поэтому, стоило мне моргнуть, на секунду закрыть оба глаза, как он пропал, словно запоздало испаряясь перед дождём, чтобы пролиться на эту землю вместе с ливнем. Обескураженно раскрыла глаза, заторможенно оборачиваясь во все стороны, но замирая, стоило увидеть безумно красивый — даже больше, чем красивый — пейзаж моря и нависавших тяжёлых темных туч. Только тогда я подумала о том, что бы со мной стало, если бы я вновь увидела Эвереста. Почему-то именно его, а не всех остальных моих знакомых из далёкого десятого века. Что стало бы, если бы я не... Ладонь ещё хранила тепло чужой руки, когда я побежала по смутным воспоминаниям к своему отелю, ощущая предпосылки чего-то упорно надвигающегося, тянущего за собой что-то тяжёлое и непомерно страшное.

***

А когда пришла вся промокшая, на меня даже внимания не обратили, справедливо считая, что я попала под начавшийся ливень. Как под чьей-то указкой я дошла до своего небольшого номера, сбросила прилипающую к телу одежду, приняла душ и увалилась в свой спальный мешок, предварительно надев все свои тёплые вещи, привезенные ещё с теплого юга России. Адреналин уже не бил в голову и по логике вещей я должна была завалиться спать без задних ног, но навязчивые мыслишки наподобие "что со мной не так?", "я же хотела сказать что-то другое, разве нет?" или вроде "почему я всё ещё жива? Может я сошла с ума?" не давали моей голове покоя. О рассуждениях про эмоции моих знакомых, в том числе и недодруга, после смерти, оказывается, не моего тела, я боялась думать. Хельга пусть и не мегаподруга, но молоко потерять может, у Тордис вообще с нервами беда, а Эверест слишком эмоциональный, чтобы пережить прошедшую войну и смерть недолгой, но подруги, о Валборг, моей маленькой девочке, даже подумать было страшно. Она же совсем малышка, так почему вокруг неё так много несчастий? С ужасом уставилась в потолок. Пиздец, товарищи. А думы про моё возможное возвращение в то время навевали на меня воистину сильный страх и благоговение. А вдруг будут рады? А вдруг не вспомнят меня, потому что я должна появиться там позже? Может такое быть, что я ещё раз увижусь с ними? А встречу ли я опасности на пути? Вот в этом я не сомневалась, и именно поэтому кожа мурашками от ужаса покрывалась. Так какого чёрта я хочу вернуться?Может ну нахер эту девушку? Все мы когда-то умираем, но... Перевернувшись на живот, до хруста сжала кулаки. Малодушная ты тварь, Анастасия. Как можно оставить, как есть? Она тебе тело своё предоставила, а ты в свою очередь безбожно его просрала! А она, возможно, могла потом спокойно жить, если бы я не угробила её плоть! На тихих и слабых мыслях о том, что я бы не покинула её бренного тельца, если бы не погибла, моя альтруистичность решила не зацикливать внимания. А вообще это полный пиздец. А потом мысль покатила совершенно в иную сторону. А смысл мне что-то делать? Нет, вот в самом деле, возвращаться обратно, спасать какую-то левую девушку, рискуя собственной жизнью, пытаться что-то поменять в, мать его, истории? С дрожью по всему телу, отчасти от холода, отчасти от страха, отчасти от скопленных эмоций за время моей веселой поездочки, я судорожно обняла себя, не в силах сдерживать поток слёз. Нос сразу запылал, и дышать стало невыносимо тяжело. Закрываю глаза, вспоминая звуки ломающихся костей с ожидаемо пришедшим ужасом, именно который я предчувствовала, когда говорила с Йораном. — О боги... Зачем? Зачем я выпросила возвращение обратно? Из-за чувства вины перед Торкелем, Тордис и Валборг? Плевать на них! Плевать с высокой колокольни! Нет никакого смысла спасать эту Хадлей! Его нет даже немного! Даже самую малость! Это просто изгалятельство над собой, это обычный мазохизм! Это, блять, гребаное лицемерие! Я же не для этого вернуться хочу..! Внезапно задержала дыхание. Даже истерика, обезоруженно подняв руки, отступила под действием силы этого осознания. В то мгновение я могла услышать завывания ветра за окном, даже, наверное, слышала чьи-то голоса, пока нечитаемым взглядом смотрела в самый тёмный угол этой комнаты, в этот момент показавшейся самой маленькой и узкой на всём белом свете. — Да ну нахер... — раздался неверящий шёпот, хриплый, как скрип несмазанной калитки, — да ну нахер, блять...ну нет, блять! — перестав себя сдерживать, крикнула почти во всё горло, — ебаный в рот, я не могла этого сделать! Не могла, блять! — вскочила на колени, выбравшись из спального мешка, передернувшись от пронзившего всё тело мороза, — я не могла... он же, блять, тупой! — с ужасом и неверием обхватила ладонями голову, вгрызаясь пальцами в волосы, как зубами в яблоко, — и эгоист! И вообще, хуже него, только его конченый брат! — слёзы горячими дорожками согрели мои щёки, а сердце забилось в бешеном ритме, отстукивая чуть ли не богемскую рапсодию у меня в ушах, — он же пиздец огромный! И вообще, у него не все дома! Да что там не все дома, он ёбнутый на всю голову, блять! Он имбицил! — срываясь на хрип, прокричала, словно пытаясь это доказать невидимому собеседнику, который наоборот отвергал все мои слова против, — я не могла этого сделать... И в кульминации я заревела так, как не ревела никогда. Мозг, как назло, как специально желая добить меня, словно я взаправду мазохистка, стал вспоминать боль от ломания костей и болевой шок, после которого я свалилась в обморок. Голос становилось ужасно тяжело сдерживать и — перестав это делать вовсе — закричала в полную силу, чувствуя дрожание собственных плечей. — Нее хоочууу, — проныла, не желая принимать такого обычного понимания, почему я на самом деле хочу вернуться в грёбаный десятый век, — он же патриархальный мудак! Там все патриархальные мудаки! Он помешан! Он сумасшедший! Он... Язык словно онемел. Внезапный порыв так же внезапно кончился, как и начался. Лицо застыло с приоткрытым ртом, я ощущала это каждым мускулом, каждой мимической мышцой; горло всё ещё сжималось в горьких и тягучих спазмах, и вот-вот я бы снова крикнула на всю комнату, но всё, на что меня хватило, это тихий плач. То ли в приступе жалости к себе, то ли вовсе не из-за него, а просто вследствие горечи правды, я вновь упала на пол, слабая настолько, что сил не хватило залезть даже обратно в мешок. Я будто видела себя со стороны; и мне совершенно не нравилась картина, но и поделать я ничего не могла: в голову вновь стали приходить все ужасные события, произошедшие со мной в том жестоком столетии... — Я такая жалкая...я ужасно жалкая..! На такую только посмотреть и...— судорожно забегала глазами по тёмной, гладкой и голой стене, силясь найти нужное слово, на удивление быстро, даже резко и чётко находя его, — пройти мимо... Мимо..! И почти отчаянно закрыла глаза. Прошла секунда-две, и я всё-таки залезла в спальный мешок; холод будто до костей добрался, собираясь, верно, поглотить всю меня, превращая в никому не нужную статую. — Это глупость...— шёпот шёл словно не из моего рта, но губы шевелились самозабвенно, и я искала как можно больше причин говорить, говорить, говорить...— нелепость, абсурд! Я не могла...— глаза вновь приоткрылись, будто на всю ситуацию в целом; и мне стало страшно от этой минуты осознанности, — ...полюбить этого дикаря. От произнесенных слов стало одновременно тяжело и до мурашек жутко, даже страшно. Эти слова казались бредом, и бредом откровенно херовым, мерзким, нужным только для того, чтобы рассмешить какого-нибудь больного человека, который нашёл бы в этой ситуации хоть что-нибудь хорошее. Вновь вспомнился недавний разговор с блондином; и пари, до этого глупое, до того херово вытребованное по дерьмовым и неправдоподобным причинам, что захотелось вырвать их вместе с давнешним обедом моего тела из этого времени. Что смешно, меня затошнило. Стоило припомнить недавнюю фальшь, показушность своих "благих" намерений, как я стремглав побежала к туалету. Открыть успела — это был успех. А потом — полоскало не по-детски. Всё шло по непроложенным путям, шло отвратно заметно и громко, мерзко, через нос; казалось, стульчак покроется трещинами от силы сжатия этими дрожащими и ослабевшими руками. У сердца скопилась тяжесть и ещё что-то непонятное, но так же тянущее вниз, увеличивающее вину за сказанные в порыве альтруистичной лицемерной комедии речи, столь отторгающие, что я даже успела изумиться, как же Йоран не надорвал себе животик, как только их услышал. Какой позор! Сказать, что спасёшь девушку, которая умерла бы и без меня! Какая глупость! Её жизнь и без моего вмешательства бы кончилась трагично и печально, но я же Анастасия, я же выше всех, я же сильнее и могущественнее всех — и потому я спасу её от страшной тюрьмы смерти; я вылечу все её душевные раны, полученные с сто процентной вероятностью в рабстве; я излечу раны её тела и — только без смеха — она проживёт долгую жизнь в десятом веке, оберегаемая и лелеемая под моим нежным и теплым крылышком. — Гнилая тварь... Всё это фарс! Ханжество! Лесть самой себе..! И как бы я это сделала? Как? Как, чёрт возьми?! Как сказать, так мы все молодцы, а как перейти от слов к действию... Какой же стыд и... отвратительное притворство. А я ведь просто хочу, просто желаю хоть не надолго увидеться с Эверестом. Чтоб его, этого ублюдка. — Ненавижу...ненавижу всех вас..! И затошнило с удвоенной силой. Казалось, я не могла столько съесть еды, тем более после внепланового избиения не моей тушки, но после комочков еды стала литься вода; а за ней мои горькие слёзы, просто чтобы добить себя окончательно. Я не знаю, когда всё это кончилось, как я добралась до своего мешка, как уснула и как проснулась, как оделась, как собрала вещи и доехала до аэропорта, но сознание вернулось только в самолёте. Когда я купила билет обратно..? Неужели подошёл конец недели моего пребывания на Фарерах? Аэропорт же в Дании, я что, ещё на одном самолёте успела полетать..? Чёрт возьми... Вроде, да... Да, точно, я летела. — Блядский случай...блять... Закусила губы только для того, чтобы вырвать на корню зарождающуюся истерику, и закрыла глаза ладонями лишь для того, чтобы никому не было видно моих влажных и красных глаз. Ещё чего, кто-то увидит помидор вместо лица в самолёте! Вдруг им станет интересно..? А хотя... не дело это пассажиров. Да и кто бы заметит, если отвернуться к иллюминатору..? — Девушка, с вами всё в порядке? — спросила сердобольная женщина, единственно сидящая со мной по правую руку. — Да-да, — и показушно улыбнулась, — я просто счастлива: домой ведь еду. По семье соскучилась, — лживая отговорка так же быстро слетела с языка, что кареглазая удивлённо приподняла брови. Послышался голос бортпроводника, который я слышала, как будто находясь под метровым слоем ваты. Сглотнула слюну, ощущая то ли приступ удушья, никогда со мной не бывавший, то ли новый посыл организма, требовавший в срочном порядке закричать на весь салон. — Обычно после подобных слов люди в фильмах отворачиваются от собеседника и глотают слёзы, пытаясь не зареветь на весь салон. Удивлённо моргнула, вздрогнула от звонкости её голоса, повернув к ней голову. — Анна, — и протянула мне руку. Заторможенно подала ладонь. — Анастасия, — губа дрожала, рука дрожала, глаза на мокром месте... Немедленно отвернулась, словно пытаясь спрятаться в воротнике. Блондинка насмешливо улыбнулась, увидев мои красные глаза и непременно такие же щёки. Выдала несколько истерический смешок, глянув исподлобья, в ответ улыбнувшись столь криво, сколь криво может улыбнуться человек, у которого несколько секунд назад произошел инсульт. — Это, конечно, не моё дело и мне не особо интересно слушать вне сомнений душераздирающую историю, — она остро глянула своими хитрыми, но почему-то казавшимися добрыми глазами, — но всё равно бы не хотелось весь перелёт выслушивать, как ты хлюпаешь соплями и разносить микробы. Криво улыбнулась. До сих пор бившее в голову непонимание, иррациональный страх, лёгкие звуки открывания шуршащих пачек с чем-то съестным, сопоставимых в голове лишь с тем самым хрустом рёбер в твоей чёртовой груди, душили горло, не давая воздуху протолкнуться в полной мере, а не порционными кусками. Рывком вдохнула, казалось, разом поледеневший воздух. Устало откинула голову на подголовник, учащённо поднимая грудь, которую словно бы придавило двумя исполинскими камнями. Тогда я и не думала вываливать всю правду на эту прекрасную от одного только весьма благородного действия женщину. Но выбросить вмиг появившиеся эмоции, которые уже сами выходили посредством многочисленных слёз, сочла нужным уже на каком-то ментальном уровне... — Я... Ошарашенно раскрыла глаза, не сумев удержать рот закрытым. Чёрт возьми, неужели я и правда сейчас лечу домой? Неужели я их бросила? Я в самом деле жива? Жива ведь? Не брежу, не задыхаюсь бьющей струёй из горла кровью? Разумом я точно в своём веке? Точно ли я на самолёте? Или просто сейчас, будучи в лихорадке, лечу со стен крепости в ту злосчастную ледяную воду? Внутри что-то до щемящей боли сжалось в маленький комочек, а после, словно придавив жизненно необходимую артерию, ударило в шальную голову. Поджала губы, сжав до появления желваков челюсти. Как маленькая глупая девочка схватилась за одежду в районе груди, непонимающе уставившись отсутствующим взглядом на дрожащую руку. Там, под слоем одежды и мышц, разлилось что-то чертовски горячее, почти сжигающее внутренние органы. Слёзы ухудшили обзор. Лицо покраснело, дышать стало сложнее. Накрыла другой рукой сжатую в кулак руку. Проглотила слюну словно обвязанным жёсткой верёвкой горлом. —... кажется, мертва. Анна участливо положила ладонь на моё плечо, несколько шокировано вглядевшись в полные слёз глаза. Судорожно улыбнулась, резко захотев убрать это глупое выражение с её лица. Почему она так смотрит? Что-то не так? Это потому что я слишком жалко выгляжу..? Резко выдохнула горячим воздухом через рот. Анна, поспешно отвернувшись, внезапно закопалась в сумке, лежащей на её коленях. По-птичьи плавно повернув голову, поднесла поближе к лицу белую баночку с каким-то текстом. — Может, вам успокаитель... — Понимаете, для них мертва..? Недослушав, самозабвенно зашептала, с каждым словом понижая громкость голоса. Кажется, я игнорировала её взгляд, вместивший в себя неприкрытое удивление и страх то ли за мою поехавшую набекрень крышу, то ли за возможные пути её отступления. Кажется, к нам подошла стюардесса, обеспокоенная моим видом. Помню, пристыженно опустила голову на словно окоченевшие руки, когда уловила будто укоряющий взор подошедшей бортпроводницы. Кажется, я всё-таки выпила успокоительное. И вроде бы уснула. Или мне показалось..? Перелёт я не запомнила. К счастью, приземлились удачно. Это я узнала из слов Анны, которая благородно взяла меня под свою опеку на время полёта и после него, аккуратно подхватив под руку, ведя словно взаправду как какую-то больную и сошедшую с ума девушку. Ещё она сказала, что стюардесса долго выпытывала причину такой реакции не пойми на что. Теперь я боюсь высоты. Это причина. После Анна неловко посмеялась и виновато посмотрела точно глаза в глаза, как бы извиняясь за это. Я молчала. Долго, словно забыла, как говорить. Когда я шла на другой самолёт, который благополучно доставил бы меня до сестры в Питер, мы с Анной обменялись телефонами. Как позже я поняла, бессмысленно потратили несколько секунд, больше никогда в жизни не встретившись. Голова была пуста, когда я снова садилась в самолёт. Смартфон, от которого успела отвыкнуть, обратно не включила. Просто верхние конечности будто крепкими нитями примотали прямиком к подлокотникам. А я словно встать хотела, но не могла. Это было странное состояние. Состояние ненавистного бессилия.