Песнь о северном море

Просыпаться не хотелось. В теле заливалась соловьём сильная слабость, озноб ударил со всей силой по организму, руки мелко дрожали, а горло раздирало не по-детски. Мысли отдалённо трепетали где-то на границе сознания, но ни одна не могла достигнуть пункта назначения: они ускользали песчинками в полной воды ванной, испарялись под напряжением скрипевших механизмов, просто исчезали, растворяясь в едкой среде пустомыслия. Хлюпаю носом и хмурюсь. Чего? Нос заложен? Какого..? Просто замечательно. Я заболела. Неужели всё это из-за того дождя? Прогрессируем, скоро и от лёгкого дуновения ветерка слягу с температурой. И словно уловив слишком мощную мозговую деятельность, голова кольнула болью, заставив охнуть от неожиданности. Пытаюсь приоткрыть словно склеенные веки, но ничего не выходит, мир за кончиком носа расплывается, играет оттенками темноты, и состояние измученного бренного тела с ноги проваливает меня в небытие. Не зная, сколько прошло времени, я вновь проснулась и сразу потерялась в пространстве. Ощущение крепкого пола подо мной чувствовалось лишь отчасти, но этого было достаточно, дабы мозг счёл нужным не проверять, жива я или уже нет. В этот раз я чувствовала себя почти не мёртвой, но слабость, разливавшаяся в теле медовыми густыми речушками, ещё оставалась и, более того, нагло давала о себе знать. Мне было до дикости тепло и хорошо, так, как не было уж очень давно, но мышцы отказывались повиноваться, и простое движение пальцами расценивалось уставшим организмом, как что-то героическое и достойное хотя бы похвалы. Но из-за этой немощи и неги я почувствовала неприятно липнувший пот, промочивший одежду абсолютно. Голову, как невзначай, связывала необычная повязка, смутно напоминавшая привычный бинт. То место, где я лежала, было жёстким, как моя койка в общаге, если не хуже. Однако неудобство с лихвой возмещало теплючее одеяло, скрывшее меня под своей огромной материей. Было жарко, почти душно, дышать я могла одной ноздрей и с таким свистом, будто звала кого-то. Озноб отступил, как и головная боль, и я соизволила открыть глаза. Взгляд тут же упёрся в деревянный потолок, поддерживаемый огромными балками. Облизнула губы и поняла, насколько сильно хочу пить. Опираясь о правую руку, с потугами поднялась, жалея себя и свой вестибулярный аппарат. Оглядев комнату, обречённо выдохнула и несколько прикрыла глаза, дабы отгородиться от окружающей среды. Неутешительный вывод так и бил в гонг в чертогах разума, и я, подняв брови, с каким-то то ли презрением, то ли скукой, то ли слишком явным пониманием своего положения — понять я того не могла совершенно — уткнулась взглядом в сухую как песок землю, что служила полом сооружения. Меня подобрали какие-то любители старины, непризнающие человеческие блага? Почти скучающе обвела затуманенным взглядом всё помещение. Сжимаю в слабой руке материю и вдыхаю запах дома, такой индивидуальный и в то же время родной, что ли, истинно любимый и знакомый ещё с детства. Грело меня не только одеяло, что оказалось шкурой какого-то бедного животного, но и потрескивающий брёвнами костер, отбрасывавший тени на голые деревянные стены. Будь кто-то в тот момент рядом, клянусь, я бы его не заметила или специально предпочла бы не заметить; было как-то по барабану, кто меня подобрал, какие это люди, что это, чёрт возьми, за место, почему всё выглядит так бедно, ведь сейчас в приоритете стояло желание утолить жажду разбушевавшейся Сахары во рту, с каждой секундой сжирающей больше и больше влаги. Кряхтя откинула в сторону одеяло и также неуклюже встала на коленки. Подниматься в полный рост грозило возможностью тут же упасть обратно, прямиком в объятия пламени. У ближайшей стены стоял самый обычный стол, низкий и выглядевший преужасно, с таким же... пуфиком? Можно это назвать таким милым словом? Тут больше трон гнома, сделанный из дерева и обвязанный сверху шкурой. На ящике, ибо стол — как-то слишком превышает его вид, расположились всякого рода травки, что не сильно заинтересовало, и вожделенная в тот момент вода. Думаю, что вода. Стакан был не стеклянный и не показывал, что в него налито. Шатаясь доползаю до, к счастью, простой воды и с жадностью припадаю к живительной жидкости. Руки почти до дрожи сжимают большую кружку, не похожую ни на что, что я видела раньше, ведь урони сейчас воду, то точно бы слизала лужу с пола. Проглотив все до последней капли, чувствую, как в животике приятно забурчало. С горем пополам, путаясь в ногах, дохожу обратно до лежака и плашмя уваливаюсь на него, кутаясь в добротное одеялко. Глаза слипаются, голова опять пуста, тело наливается даже не свинцом — титаном или чем-то другим, имеющим температуру плавления выше тысячи градусов, и не замечаю, как засыпаю, свернувшись комочком и подложив руку под голову. Следующее пробуждение не заставило себя долго ждать. Мне почему-то показалось, что прошло слишком мало времени для того, чтобы отдохнуть по достоинству, чтобы не свалится солдатиком на землю, чтобы просто нормально функционировать... Спать закономерно хотелось всё больше, но позволить я себе этого не могла: к чертям сбивать график сна я не имела права. Слишком тяжело потом обратно настраивать себя, слишком сложно, слишком муторно, слишком не хочется... Краем уха слышу чью-то возню и лениво поворачиваю голову. Передо мной хлопотала не заметившая мое пробуждение девушка, словно летающая — настолько действия были отточены и легки. Она была одета в необычную и на вид очень грубую одежду и крутилась у того самого стола. — Кто ты? — вырывается своевольно изо рта. Губы двигались непривычно, но решила не придавать этому вселенского значения. Шебуршение прекращается, и девушка поворачивается в мою сторону. Увидев, что я проснулась, она, ахнув, выбежала из комнаты. С секунду пялюсь на закрытую дверь и поворачиваюсь головой обратно, вновь смотря на потолочные балки. Но в голове набатом зазвучал вопрос. " А всё-таки... где я?" Я понимаю, что упала со склона, и меня от жалости могли подобрать местные жители и отнести к себе домой. Но не так я представляла себе Фарерские домики изнутри. До этого пробуждения видя всю комнату как в тумане, я не имела возможности по достоинству оценить убранство этого помещения. Стены были деревянными, и думается мне, что снаружи их обложили какими-нибудь камнями или ещё чем-то, иначе здесь продувало бы, как в пещере. У двух противоположных стен имелись как бы приделанные к ним лавки и, судя по еле видными просветам, они были ещё и сундуками. На потолке, как уже было сказано, висели громадные балки. Перпендикулярно этим стенкам стояла дверь на улицу, что почувствовала по порывам холодного ветра, когда та девушка открывала ее. А уже по направлению моих ног расположилась другая дверь, предположительно ведущая в соседние комнаты. В ближнем ко мне углу стоял тот стол со стулом (будем считать их таковыми?), ничем не выделяющимся, кроме своего наличия и специфической отделки. А в центре всего этого великолепия разгорался костер, обложенный средних размеров камнями. А уж рядышком валялась я, заботливо уложенная на жёсткий лежак, напичканный колючим сеном и укрытая той теплючей кедровой шкурой. Мне же на счастье, меня переодели в широкую рубаху, просторную настолько, что даже кое-где продувало, но сама материя, из чего ее, видимо, и сделали, не по-детски напрягла меня. Из шерсти, что ли? Ошеломлённо вытягиваю лицо и прикладываю ладонь к лицу, слабо поглаживая подбородок. Удивили, фарерцы, удивили. Я, конечно, видела бегающих по домам овечек, но и не знала, что из них могут в самом деле шить одежду. Но труселя с меня не рискнули снять. Молодцы, нечего сказать. Дверь резко распахнулась, и в комнату влетела пожилая женщина, к моему глубочайшему удивлению, одетая аналогично девушке, зашедшей за ней следом. Сходка? Или как это там называется?.. Костюмированный вечер? Будь возможность, я бы хорошенько надавала себя подзатыльников за такие нелепые предположения, но с приходом блеклой, почти прозрачной на фоне всей комнаты женщины атмосфера резко изменилась и будто бы потяжелела. — Все в порядке? Голова не болит? — она уткнула кулаки в бока, застыв каменным изваянием, и засыпала меня похожими друг на друга вопросами, на которые я не успевала отвечать из-за ее слишком нервно-недовольного состояния. — Подождите-подождите! — подняла вверх руки в знак капитуляции, опешив от такого напора, — все хорошо, голова не болит, ничего не режет, не колит, не болит в общем. Женщина недоверчиво посмотрела на меня и надавила на какую-то точку на руке. Ойкнув, отдернула оную и уставилась в ее голубые глаза. — Не болит, говоришь? — она желчно спросила, прищурив глаза. Ошарашенно посмотрела на выступившую сквозь повязку на руке кровь, не припомнив, а когда это я умудрилась так поранить руку?.. — Только если немного, — выдавить из себя слова показалось сродни удушению спазмами в горле в преддверии чего-то такого, что растревожит, разволнует и заставит почти паниковать. Она неожиданно устало выдохнула и потерла переносицу. Этот жест был столь выверенным, что его можно было приписать к характеристике блондинки: в летах, нервная и постоянно трёт переносицу из-за стресса. — Как тебя зовут, девочка? — лицо ее, словно маска, застыло в одной нечитаемой эмоции, которая была ближе к спектру отрицательных и тех, что показывают нам, когда находятся в не лучших чувствах раздражения или презрения. Подозревающе окинула её взглядом, ища подвоха там, где его и быть не может. Серьезно? Почему она такая странная? Может, она хотя бы сядет? Почему она так отличается от дружелюбных жителей этих островов? — Анастасия. — Плохо. А я возмутилась. В смысле плохо? Я что имя сама выбирала? Недовольство бурным потоком разлилось в груди и высветилось посредством нахмуренных бровей, скривившегося словно после вдыхания отвратного запаха носа и открывшегося в попытках сказать чего пообиднее рта. — Почему сразу плохо? — всё-таки нашлась со словами и демонстративно сложила руки на груди, — может быть, оно самое лучшее из списка имён, которыми меня хотели назвать. — Твоё имя смрадит христианством и всем этаким... хорошеньким, — голубоглазая таким холодным и уничтожающим взглядом посмотрела на меня, что мне даже как-то стыдно стало спрашивать такие, с виду, обычные вопросы. Ну а что такого? Мне нужно знать причину такой реакции на моё имя. Я недоуменно вгляделась в её лицо, ища хоть какой-нибудь намек или же самое маленькое отклонение от этой серьезности. Блондинка презрительно приподняла верхнюю губу, закатила глаза и, наконец, пояснила: — викинги ненавидят подобных. Она явно сдержала какое-то оскорбление за плотно сжавшимися губами. А вот тут стало не по себе. Шутка или не шутка? Тут-то маска вечно тупой дурочки налезла на меня окончательно. Да, возможно, сейчас я покажусь абсолютным нулём и недалёкой настолько, что не догадаюсь до чего-то столь очевидного, но... Чёрт возьми, да этого быть не может! Однако она таким взглядом серьезным смотрит, будто правду говорит... Я не выдержала. — Какие викинги? Может ещё валькирии? Или девы щита? Не смешно. А тут уже возмутилась она. Брови так театрально подняла и словно одними глазами спрашивала, нормальная ли я. Спросила бы лучше у кого-нибудь понимающего всю ситуацию, а не посылала бы невербальные сообщения мне, Анастасии-христианке, бедной девочке с недовесом мозгов тогда, когда они нужнее всего. — Викингов нет и уже долгое время, — я сделалась уж очень важной и показательно приподняла подбородок и выпрямилась в спине, — и не нужно так на меня смотреть, — тут же ощетинилась, когда женщина сначала насмешливо, а после моих слов возмущённо подняла брови, — дыру прожжёте. — Милочка, с какого такого чудного края ты к нам приплыла, где викингов давно нет? — ах, если бы она умела убивать интонацией, то я бы под её давлением откинула бы и копыта, и коньки, и ноги, чего уж мелочиться. — С России, — она вновь посмотрела на меня, как на ненормальную, когда же я от этого взгляда прям прониклась своей ничтожностью, — приехала на Фареры, чтобы отдохнуть после универа, — эта непосредственность и жуткая честность перед незнакомой женщиной меня испугала, и я повела плечами, когда мельком подумала о небольшой, ну прямо-таки маленькой погрешности в то, что мой мозг счёл выдать после фразы про викингов, — и на самолёт даже накопила, и на паром. И с каким-то торжественным ожиданием уставилась на застывшую дамочку, закрывшуюся за маской беспристрастия столь сильно, что мой глаз не мог определить, а точно она скрывает эмоции?.. А она внезапно положила свою руку мне на лоб. Глаза расширились от недоумения, и я еле-еле не отшатнулась от резкости выпада, движимая странным чувством опасения. — У тебя бред, — она глубоко и удивительно спокойно вздохнула, — а жара нет. — Чего? — подобной наглости от незнакомого человека я ожидала в последнюю очередь, и потому не смогла сдержать своей невоспитанности. Но ведь испуганной девушке это простительно?.. — Какой бред? Это вы мне бурду несусветную втюхать пытаетесь! — грубо сбросила ее руку, — это ещё определить надо, у кого из нас двоих бред! Но тут меня озарило и я тут же переключилась на другую, не менее важную вещь. — А где моя одежда? Вы сняли ее с меня и повесили сушиться? По глазам ее поняла, что нет. — Аааа...? — Я нашла тебя на берегу в одной повязке на бедрах. Так. А это уже заявочка. — Совсем без одежды? Даже рядом ничего не лежало? По ее неопределенному молчанию было ясно, что нет, вот вообще нет, даже не близко. И вот на этом моменте до моего мозга начало потихоньку доходить. Я никак не могла смекнуть, почему у нее такая странная на меня реакция. И стоящая в тени девушка, которую я увидела после третьего пробуждения, кидала в меня более чем красноречивые взгляды. Непонимание. Непонимание, о чем идёт речь. Полнейшее неясность, о том, что я говорю. Ради эксперимента, просто ради научного интереса спросила чушь немыслимую. — Я ведь на Фарерских островах и сейчас две тысячи двадцатый год? Их молчание меня угнетало. А ещё оно давило на плечи похлеще вечно забитой сумки-рюкзака. — Нет. Вроде бы что в этом слове такого? Ни для кого не секрет, что обычное слово может ранить, может вылечить, может распались серьезный конфликт или даже заставить человека самоубиться. Это же слово только заставило ухнуть мое сердце куда-то в тартары. Хоть надежда до последнего не покидала меня, оставляя незатухающий уголёк в душе... А вдруг все-таки розыгрыш? До безобразия тупой, но розыгрыш? Если даже нет, мне нужны доказательства их правдивости. И сейчас, не знаю как, но они не смогут доказать свои слова, и я просто посмеюсь с их по-любому удивлённых рож. Вот, я же говорила! А вы просто застряли где-то в веке двенадцатом, если не раньше... И все это Фареры, на которых я успела побывать всего с три дня.... О боже, я же только на недельку приехала! Деньги на ветер, как говорится... Только я могла захворать во время законного отдыха... Они же ждали, когда я приду в себя. Обдумаю все про все и наконец-таки приму гребанную действительность. Словно что-то увидев в моих глазах, женщина без предисловий сказала. — Девятьсот восемьдесят шестой год. Дания. А дальше мне слышались лишь потрескивания костра.