Любимый во Франксе - Финал

Госпожа Наоко-сан была в такой ярости, что даже забыла о своей болезни. Всю ночь до самого полудня Мичи со всей прислугой, Джун и даже сама Казуми убирали последствия войны двух гейш. Вызвали плотника, чтобы он починил сломанную мебель, притащили толстую кошку черепаховой расцветки, чтобы она очистила место брани и принесла покой, но та поранила лапку об осколок, и Мичи за свою суеверную находчивость получила от госпожи палкой по больной спине десять раз. — Я не знаю, что делать, — ворчала госпожа Наоко, вынося вместе со всеми тяжёлый ковёр, полный сора и битого фарфора, на улицу. — Они обе покалеченные. Как их наказывать? Самые прибыльные гейши! Казуми, сможешь работать за троих? Раскладывающая косметическую утварь по шкатулкам Казуми испуганно закачала головой. В доме вновь воцарился порядок, и госпожа Наоко устрашающе поглаживала костлявыми пальцами выступы на бамбуковой палке. Свет от ламп играл на каменьях в её перстнях. — Кимоно Сумико испорчено, — задумчиво пробормотала она, стоя над съёжившейся Акайн. Она не разговаривала ни с кем уже больше суток и отказывалась от еды, которую ей приносила Джун. — Сервиз Казуми вдребезги. Я закрывала глаза на твои выходки в чайных домиках… Но в собственной окейе! Если это какие-то особые припадки, я вызову врача, и тебя упекут в лечебницу для душевнобольных. Подумать только: финал истории! «Гейша, сошедшая с ума». Про тебя обязательно напишут книгу. — Всё это была случайность, госпожа Наоко, — прошелестела из другого угла Муза. — Молчи, Сумико! — рявкнула хозяйка, поворачиваясь к ней. — Однажды глупые девки поймут, что собственную матушку им не обмануть, и небо на землю упадёт. Значит, так… За всю Сумико целиком дали тридцать тысяч. — Госпожа достала старые счёты и принялась гонять костяшки туда-сюда. — Руки, ноги, голова, груди, бёдра, по двадцать пальцев, спина, волосы, её великолепные голосовые связки. Поделим. И получается, что её личико стоит десять тысяч. Акайн подняла голову и уставилась пустым взглядом в задумчивое лицо хозяйки. Десять тысяч ударов — это смертельно. — Разделим пополам, — вдруг сказала госпожа. — Ты и Джун. — Костлявый палец поочерёдно указал на гейш. — У вас есть время, пока я не сдохну, чтобы вернуть мне по пять тысяч каждая. Вам ясно? Муза была освобождена от походов в чайные дома. Секретарша госпожи Наоко принесла ей чистую бумагу и письменные принадлежности. Муза поняла всё без слов. «Дорогой Иори-сан, мой верный и близкий друг. Не хочу отвлекать вас от забот и проблем, но вы единственный, кого я посвящу в свои несчастья. На днях я упала на швейные ножницы и поранила лицо. Доктор сказал, что всё будет в порядке, если использовать травяные мази, а они мне не по карману. Я простая гейша, нуждающаяся в поддержке денно и нощно… Госпожа Наоко говорит, что я могу заложить опаловую заколку, но ни за что на свете! Это ведь ваш подарок. Прошу вас, выручите меня». Раз в день в окейю приходил врач — маленький морщинистый старик с огромными глазами — и, смачивая повязки этой дорогостоящей мазью, накладывал их на порезы Музы. Она бы могла плакать и разъедать раны солью, проклиная несправедливость судьбы и называя себя уродиной, но она этого не делала. Ей доверили убираться в большом складе с кимоно, и там, в темноте и пыли, она долго размышляла о том, почему даже после всего случившегося, после всего сказанного Акайн, она не перестаёт чувствовать тёплое жжение в груди при мысли о Ривене. Она бы пожертвовала любой частью тела, лишь бы увидеть его вновь. Когда холодные ветра ушли, и влага впиталась в тёплую почву, а солнце припекало настолько, что гейши достали свои зонтики, Муза избавилась от лечебных повязок и взглянула в зеркало. Было жарко, солнечные лучи пробивались сквозь занавески и падали на циновки в её спальне, а Муза смотрела в зеркало и видела — нет, не девчонку — молодую девушку, с изящным изгибом губ, аккуратным носом и блестящими тёмной синевой глазами. Именно такой её застала секретарша, присевшая на подушки и разложившая бумаги почти по всей восстановленной спальне. — Сумико-сан, осталось произвести некоторые расчёты с учётом ранних затрат. Из тридцати тысяч золотых, вырученных за мизуаж, да ещё плюс две с половиной тысячи из тех, что вы заработали собственноручно… — Вы вычли доходы Казуми-сан? — серьёзно спросила Муза, вставая и поспешно расчёсывая длинные чёрно-синие волосы. — Да, конечно, — кивнула секретарша. — Госпожа Наоко-сан заплатит вам за ваш талант и преданность ровно девятнадцать тысяч. Вот чек, который я готовлю к её подписи. Муза взяла длинный плотный листок с множеством печатей и внимательно прочитала каждую строчку. — Все нули на месте, — пошутила она и вернула чек секретарше. — Вас всё устраивает? — секретарша настороженно глянула на обманчиво довольную гейшу. Уж она-то знала, что для полного счастья той не хватало ещё тысячи. — Вполне! На этом разговор был окончен. Поздно вечером вернулась Казуми, справилась о её самочувствии и торжественно объявила, что завтра в самом престижном из чайных домов главный банкир Мелодии даёт банкет в честь своего мальчишника, и этот праздник станет красивой жирной точкой в карьере Сумико. — Если, конечно, — осторожно добавила Казуми, — ты не желаешь остаться с нами. Муза прикусила нижнюю губу. Раздался стук в дверь. — Войдите, — тихо пробормотала Казуми и тут же смерила воинствующим взглядом застывшую на пороге Акайн. — Чего тебе? — Пусть войдёт, — позволила Муза, указывая рукой на подушку рядом. — И покалечит тебя ещё раз? — возмущённо прорычала Казуми, с достоинством поднимаясь на ноги. — Оставьте нас ненадолго, дорогая бывшая сестра, — равнодушно потребовала Муза. Казуми гневно выдохнула, наградив воспитанницу красноречивым взглядом, и нехотя вышла из спальни. Державшаяся скромно Акайн вдруг расправила плечи и вздёрнула нос с аристократической горбинкой. Она стояла. И молчание сгущалось вокруг них, словно жидкий мёд. — Ты помнишь это кимоно? — хрипло произнесла Акайн. Муза склонила голову, с лукавым интересом оглядывая ткань. — Пурпурный шёлк, белый цветочный орнамент… Ох, Акайн-сан, я повидала слишком много красивых кимоно. — Я надела его специально, — перебила её звенящим голосом Акайн. — Тогда, когда ты таскала мешки тут в первый день. Я вышла посмотреть на тебя. Ты была похожа на зверька. Такой упрямый, такой милый. Муза нахмурила брови, не зная, что ответить. Рукав кимоно Акайн зашелестел, она выставила руку вперёд. Муза непроизвольно отстранилась. Но белые руки старшей гейши оставили на столике рядом тугой свёрток из крафт-бумаги. — Они уже предложили? — спросила Акайн. Муза сглотнула и встретила её нечитаемый взгляд. Они обе понимали, что сейчас происходит. — Беги, — шепнула Акайн и вышла. Это были последние слова, сказанные ею. Муза спрятала под дощечкой в полу свёрток с тысячью золотых и изумрудной брошью и, силясь унять дрожь во всём теле, стала ждать, когда вернётся недовольная Казуми. Бежать? Гейши не умеют бегать! Они могут только грациозно ступать от чайного домика к чайному домику или дефилировать между столов во время банкетов. Они могут наматывать оби и чарующе улыбаться. Как это — бежать? Всему нужно учиться. Наливать чай, разливать сакэ, кланяться, танцевать, петь, смеяться, поддерживать беседу. Но бегать… есть только один человек, способный обучить её этому. — В своём ответном письме Иори-сан написал мне, — сказала Муза, когда вернулась Казуми, твёрдо вознамерившаяся поднять сейчас другую тему, — что помочь с лечением мне мог некто другой. В весьма грубой форме написал. — Иори-сан такой обидчивый, — притворно хихикнула Казуми, заваривая чайник. — Как он мог догадаться? — Муза обратила на гейшу широко раскрытые, полные наивной глупости глаза. — Ривен-сан ничего вам не говорил? Казуми отпила немного чая и закашлялась, явно не желая отвечать на вопрос. — Я не видела его ни в одном чайном домике уже очень давно. Его приятели говорят, что он вернулся на учёбу. Но сейчас ведь лето… Да и на выходных его тоже никто не видел. Странная история, не находишь? — Нахожу, — железным тоном заявила Муза и сцепила руки в замок, неотрывно следя за мимикой стушевавшейся собеседницы. — Как происходили торги, о, моя прекрасная старшая сестра Казуми-сан? — Я дам ответ на ваш вопрос, гейко Сумико, когда придёт время, и рука нашей госпожи Наоко-сан не дрогнет над чеком для вас. Думаю, тогда… ты, моя девочка, примешь правильное решение. Муза откинулась на пятки, её губы подрагивали от сдерживаемого гнева. Что ж, терпение, смирение и умение ждать — вот то, чему она здесь научилась. *** Стоял погожий тёплый день. Один из тех, что предшествовал её отправлению в этот странный жестокий мирок с законами, неизвестными цивилизованным людям в других измерениях. Да что уж там, вся Мелодия относилась к гейшам как к экзотичной причуде обеспеченных людей, своими корнями уходящей в далёкое прошлое. Но гейша Сумико побывала в обоих мирах. Было страшно, было тоскливо, было больно… Сотни изувеченных судеб и натруженных спин маленьких девочек… И всё это теряется в веках и происходит прямо сейчас, в этот же самый момент, когда одна из них стоит на берегу городского озера и со скорбью думает о том, что никто не способен ничего изменить. Спрос рождает предложение. А спрос сильных мира сего обрекает слабых, голодных, несчастных девочек на рабство в странном, полном боли и красоты, мире. Зеркально-лазурное озеро дышало Музе в лицо своей водной прохладой. Сухоцветы гнулись к земле, шуршали, касаясь синего кимоно с вышитым золотом тигром. Она больше не заплетала «разделённый персик». Не полагалось. Теперь в её высокой причёске покоилась заколка в виде скрипичного ключа из танзанита. Муза отщипнула кусочек ароматного свежего хлеба и бросила в воду. Траурно-чёрный лебедь плавно приблизился к ней. Сзади послышался шорох шагов. — В былое время ты бы опоздала, — сказала Казуми. — В былое время я бы не удержалась на двух ногах и упала в воду, — ответила Муза, подкидывая лебедю ещё корма. — Как хорошо летом, — выдохнула Казуми, поравнявшись с ней. — Дышать легче. И дизайнеры с ума сошли. Ты видела коллекцию кимоно на этот год? — Не терпится увидеть. Помолчали, щурясь на солнце. — Как происходили торги? — как бы равнодушно поинтересовалась Муза. Казуми устало вздохнула, выбрасывая хлебные крошки лебедям. — В мире всё решают деньги, Сумико. В мире гейш — тем более, — она грустно улыбнулась своей бывшей младшей сестре. — Ривен-сан этого не понимает. Он назначил цену первым, и это спровоцировало Иори-сан. Он не собирался участвовать в аукционе. Никогда не участвовал. Когда были торги за мизуаж Акайн, он в шутку предложил один золотой. А спустя несколько лет, на свой юбилей, напоив её, пытался затащить в супружескую спальню. Госпожа Наоко долго отмывалась от позора и подчищала хвосты. — А Акайн?.. — с замиранием сердца спросила Муза. — Мы были с ней вдвоём. И нас обеих облили водой и оставили на морозе на ночь, — тихо рассказывала Казуми. — А потом — сорок ударов палкой каждой. Так вот и началась наша вражда. Она — ноги раздвигать, а мне — получать за это? Повисла недолгая пауза, а затем Казуми продолжила тему про мизуаж Музы: — Ривен-сан вмешался в игру, и это подстегнуло Иори-сан. Он начал соревнование. Когда цена дошла до пяти тысяч со стороны Иори-сан, внезапно звонки прекратились. И до меня доходили слухи, что Ривен-сан вздумал угрожать Иори-сан. Это его возмутило ещё больше, и он назло ему назначил ту сумму, которую Ривен-сан бы не потянул, это по нему видно. Ему невдомёк, что силой здесь ничего не решишь. Муза внутренне похолодела, твёрдая травянистая почва закружилась и стала плавно уходить из-под ног. Ей стало так гадко на душе, что она пожалела о своём желании знать правду. Казуми обратила на неё своё умиротворённое белое лицо. Только сейчас Муза заметила, что в уголках губ у гейши начали показываться морщинки. Но нежно-карие глаза смотрели всё так же спокойно и ласково. Тонкие пальцы, которые когда были милосердно протянуты упавшей в саду девочке-замарашке, нашли холодную и влажную ладонь потерянной молодой гейши. — Тогда я всё поняла, Сумико, — мягко улыбнулась она. — Вы так похожи. Словно два зеркальных диска друг напротив друга. Своенравные, безрассудные, два дурачка из другого измерения, которые еле-еле укладываются в наши правила. — Я чувствую, будто внутри меня что-то сломалось, Казуми-сан, — глотая слёзы, прохрипела Муза и стала нервно мять пальцы женщины. — Все хотят, чтобы я осталась, Ривен исчез, какой теперь смысл… — Ты всего лишь оступилась, — снисходительно кивнула Казуми. — Когда падаешь… самое ужасное — не встать. А ты уже здесь, передо мной, — Казуми весело обвела руками берег озера. — Надо лишь решить, куда идти. Муза повернулась к зеленовато-голубой дымке горизонта. Вода озера перешёптывалась, огибая гладкие камни у кромки берега. Лебеди ерошили перья на палящем солнце. В сердце расцветало лёгкое, щекочущее чувство свободы. Она знает, куда идти.