Любимый во Франксе - Финал

Вот так они и жили, в своём маленьком консервативном мирке, в котором за блеском шёлка и мелодичностью смеха скрывалась жестокость и боль. Муза не злилась на госпожу Наоко. От неё ожидать иного было бы глупо. Эта женщина по какой-то необъяснимой причине внушала уважение. Всем своим существом она излучала прагматичность, ответственность и строгость. Наоко-сан не зря была хозяйкой их окейи — всю жизнь она заботилась о тех, кто нашёл в ней приют, когда-то — тем же тяжким трудом, через который проходят все девочки в их обществе, после — зарабатывая деньги как гейша, а теперь следя за тем, как обучаются девочки и как зарабатывают гейши. Она считала каждую монету, которая поступала в окейю, и никогда не позволяла лишних трат. Благодаря её гибкому уму и твёрдой руке, в их общине царил относительный порядок. Главным источником своих бед Муза признала Акайн. Во время занятий Казуми предупреждала о коварстве их соперницы. По правде говоря, сама по себе Акайн не была такой уж плохой. Но обстоятельства, в которых она была вынуждена бороться за место под солнцем, требовали крайних мер. Кто знает, как бы сама Муза поступила, будь она на месте Акайн… Синяки и ссадины с её тела долго не сходили. Полосы на ногах и груди покрылись засохшей сукровицей и каждый раз больно щипали, когда их касалась ткань одежды. Прислуга объявила ей бойкот. Никто явно не радовался перспективе делить комнату с воровкой. Кухарки со служанкой перенесли свои личные вещи на пол у дальней стены, оставив Музе табуретку с потрескавшимся зеркалом. Свои лежанки они перенесли туда же. Муза спала отдельно ото всех, всеми отвергнутая и презираемая. Она лежала в полном одиночестве в углу и смотрела в потолок до самого утра. Руки её покрылись твёрдыми мозолями, под ногтями всегда чернела грязь. В её жизни теперь была пустота. Муза предала окейю, поэтому госпожа Наоко изменила свои планы насчёт неё. Теперь она обязана выплачивать свой долг год за годом много лет, покрытая позором. Не как гейша, а как обычная прислужница. При встрече Акайн обзывала её «госпожой крысой», а Джун тихонько посмеивалась рядом. В иное время Муза бы как следует всыпала обеим или назвала как-нибудь похлеще, но теперь… теперь было плевать. Казуми избегала Музу. Она не выходила из своей спальни на первом этаже, которая на самом-то деле была общей комнатой для макияжа и церемонии одевания (госпожа Наоко просто боялась подселять Казуми к Акайн) и запрещала там убираться, пока она дома. Скользя мимо Музы так, словно её не существовало, Казуми уходила в школу или чайные дома и никогда не оставалась с ней наедине. Единственным человеком, который общался с Музой не сквозь зубы, стала Мичи, хотя и она заметно охладела к ней. Теперь они вместе работали в земле, прибирали в комнатах, мели и мыли полы, чистили обувь всех, кто жил в окейе госпожи Наоко. Музе теперь разрешалось выходить на улицу только в случае крайней необходимости, например, когда у Джун не спадал жар вторые сутки, а другие слуги сопровождали Казуми на гастролях, и больше некого было отправить за доктором. Обязанностью Музы теперь стало дежурство по вечерам у входных дверей. Она сидела в углу прихожей возле стройных рядов обуви и тихонько дремала, ожидая, когда настоящие гейши вернутся с вечеринок. Если бы не страшная усталость, это было бы для неё пыткой — видеть, как красивая и богатая жизнь принадлежит кому-то, а не ей. Всё решил случай… В тот день Муза украдкой подглядывала из кухни, как Казуми скользит изящной тенью по коридору то от госпожи Наоко, то из своей спальни. Обычно она не торчала в окейе, как Акайн, ей всегда было чем заняться в большом мире: её популярность не знала границ. Её постоянно приглашали на официальные вечера, частные празднования, в театр и просто вызывали, чтобы она сопроводила господина на важную встречу. В свободное время Казуми предпочитала посещать занятия в школе, а когда у неё не стало младшей сестры, уже ничего не удерживало её в окейе надолго. В отличие от Акайн, которая постоянно спала или устраивала беспорядок в саду или у себя. Редко, примерно раз в две недели, она могла отправиться в школу или взять в руки сямисэн. Вся её востребованность ограничивалась ежевечерними походами в чайные домики вместе с Джун. Вдвоём, говорила Мичи, они очаровывают каждого мужчину, который пришёл туда ради них или одной из них. Музу съедала зависть, но она ничего не могла поделать. Так вот, в тот день Казуми взволнованно металась от своей спальни к покоям госпожи Наоко, не пошла на занятия и отказала клиенту во встрече, сославшись на плохое самочувствие. Причина была донельзя проста: из соседнего измерения вернулся её даннаⁱ, и она хотела как можно скорее его увидеть и предстать перед ним свежей и полной сил. А с госпожой Наоко состоялись неприятные переговоры о приобретении новой воспитанницы, раз первая так разочаровала. Но наконец солнце зашло, и Казуми выплыла в нежно-зелёном кимоно из комнаты. Муза в который раз увидела, как прекрасно её белое лицо, подведённые чёрным брови, пылающие кроваво-красным губы. Сойти с порожка Казуми помогла служанка, которая одевала гейш в их доме. Акайн и Джун отправились по чайным домам раньше, и Казуми нервничала, как бы они не наткнулись на её данна. Она так спешила, что забыла свой сямисэн в коридоре. Госпожа Наоко, мучившаяся хронической мигренью, ворча, как раз шла с заднего двора с утренней газетой, которую принесли только сейчас. Она поправляла причёску и пыталась массировать пульсирующие болью виски, но это слабо помогало. Увидев оставленный сямисэн, госпожа Наоко приложила ладонь ко рту и испуганно перевела взгляд на занявшую свой пост у входа Музу. — Немедленно беги и отнеси ей сямисэн. Клиенты обязательно потребуют сыграть на нём. Что такое, Казуми никогда не была такой растерянной… — госпожа Наоко заквохтала, прямо как простая старая служанка Мичи, протянула Музе сямисэн и махнула на дверь, подгоняя её. Вне себя от счастья, Муза бережно прижимала к себе драгоценный музыкальный инструмент и бежала по узким улочкам мимо других домов гейш. Ей чудилось, что всё вокруг совсем иное, будто бы сегодня был особый вечер. Большие круглые фонари, нависающие над головой, горели тёплым светом и казались солнышками, вышедшими на ночной небосвод одновременно с луной. Висела прохладная тишина, только слышно было, как изредка тявкает ленивый пёс за высоким забором да туфли Музы стучали по камню улицы. В груди нарастал волнующий трепет, Муза часто дышала и с лёгкой улыбкой смотрела вперёд, в полумрак. Мимо со скрипом пронеслась рикша. Муза вышла к оживлённым кварталам города. Звучала музыка из приоткрытых окон чайных домиков, где-то мелькали и тут же исчезали в ночи силуэты красавиц в кимоно. Отовсюду раздавался басовитый смех и перезвон посуды. Стоящая на краю дороги Муза затаила дыхание. Она впервые видела мир гейш изнутри, впервые попала туда, ради чего они проходят через адские испытания и годы лишений. Но сямисэн знакомо тянул грузом руки, и она вспомнила, благодаря чему попала сюда. Быстрыми шагами, словно боясь, что всё вокруг окажется миражом и наваждением, если она будет медлить, Муза пересекла дорогу и чудом не наткнулась на грудь большой чёрной лошади. В ноздри ударил запах сена и мускуса. Всадник натянул поводья. У Музы сердце в пятки ушло от неожиданности, она подняла голову, отвлекшись от созерцания широкой бархатистой морды. Лицо всадника будто бы терялось где-то вверху, среди темнеющего неба. Они застыли на перекрёстке, на углу чайного домика, сразу за которым располагался тот, куда пошла Казуми. — Тише, тише. Мы не хотели затоптать маленькую служанку, — произнёс тихий, но довольно приятный, с бархатинкой, голос. Муза опешила, слух резало то, что говорил, вне всяких сомнений, мужчина. Настоящий, живой мужчина… Пока она отходила от шока, широко раскрыв глаза, всадник подался вперёд в седле и опустил лицо, пристально вглядываясь в мешающую ему проехать девушку в застиранном тоскливо-сером кимоно и с небрежным пучком чёрных волос, которые отливали синевой. Фонарь осветил его лицо, крупное и покрытое оспинками, с ярко выраженными нижними скулами и тонкими, как нить, губами. Он улыбался. — А ты милая для служанки. Муза оттаяла, напомнив себе, что в том мире, в котором она теперь живёт, никому нельзя доверять, особенно если это незнакомец поздно вечером, будь он хоть трижды мужчина, коих она не наблюдала нескончаемых два месяца. Последним, кажется, был извозчик рикши, доставивший её в окейю. Она быстро поклонилась, забормотала слова извинений, обошла лошадь и пустилась бежать дальше. Хрипловатый смех доносился в спину. Чайный дом, в котором Казуми всегда встречалась со своим данна, показался Музе уменьшенной версией дворца. Было сложно вообразить, что Казуми… и выходит, что Акайн с Джун, проводят в таких местах всю ночь, а после возвращаются домой, где сидит Муза, которая не видела ничего, кроме тряпки и мешков. Фасад здания казался настолько роскошным, что Муза боялась проходить через недавно покрытую лаком арку. За тонкой занавеской, висевшей в дверном проёме, виднелись отделанные тёмным деревом нежно-оранжевые стены. Взрывная волна хохота, опять-таки мужского, заставила Музу вздрогнуть. Но она взяла себя в руки и прошла за занавеску, переступила порог и оказалась на входе в чайный дом. Пахло ароматическими маслами и спиртным. Молодая служанка вышла ей навстречу и поклонилась. Муза даже не успела поклониться в ответ, как у неё сразу же взяли сямисэн. — Это Казуми-сан. С каменным выражением лица служанка кивнула и указала ей на дверь. Муза обиженно нахмурила брови. Её разочарованию не было предела. Это был, возможно, единственный шанс побывать в таком шикарном месте, постоять в простых деревянных туфлях на сияющем гранитном полу настоящего чайного домика, а её отправляют прочь, словно не заслуживающую находиться здесь прислугу. «Я и есть прислуга», — напомнила себе Муза, когда грустно сходила со ступенек на улицу. Немыслимая тоска заныла под сердцем. Муза плаксиво захныкала, обиженная на весь мир, прижала пахнущий кухней засаленный рукав к глазам, не позволяя себе разрыдаться. Вновь раздался весёлый хохот. Ноги Музы остановились сами собой, она удивлённо обернулась, поняв, откуда доносятся звуки. Не думая тратить больше ни секунды, она обошла чайный дом и, пригнувшись, чтобы её не увидели из окон, проскользнула сквозь маленькие аккуратные кустарники к заднему входу. Плотная жёлтая бумага обтягивала деревянную раму, украшенную геометрическими узорами. Муза опустилась на колени и немного отодвинула дверь в сторону, чтобы образовалась узкая щёлка. Задний вход как раз располагался напротив зала, где принимали гостей, и, как следует вглядевшись, Муза могла наблюдать за происходящим там. Казуми застенчиво улыбалась, сидя на циновке в окружении трёх мужчин. Один из них, держа в руке чашечку сакэ, то и дело устраивал свою голову на её плече, Казуми от этого вся светилась от счастья. Мужчины за столом оживлённо беседовали и периодически посмеивались. Но вот подошла уже знакомая Музе служанка и подала Казуми сямисэн. Клиенты зааплодировали, Казуми встала и куда-то ушла, и все повернулись вправо, видимо, наблюдая за её игрой. Пока вдруг не появились ещё две гейши, подсевшие к ним с виноватым, но крайне довольным видом. По прелестным ямочкам на побелённых щеках Муза узнала Акайн. Джун, которую макияж гейши делал хоть немного привлекательнее, чиркнула спичкой, и от неё прикурил данна Казуми. От того, что она видела, у Музы сердце стучало в груди, как сумасшедшее. Мысленно она перенеслась от заднего входа туда, в светлую, окутанную дымом от сигарет комнату, где пахло спиртным и благовониями. Она чувствовала себя там, среди мужчин в дорогих костюмах, они улыбались ей и подставляли чашечки для сакэ, чтобы она их наполняла. Её стройное тело чувствовало прикосновение мягчайшей ткани кимоно, роскошного, великолепного кимоно… Муза тихонько заскулила, вдруг осознав, что её место здесь, вне стен чайного домика, и ненависть к Акайн вспыхнула, точно спичка мгновение назад в пальцах Джун. Но не успела Муза в очередной раз пожалеть себя, как приоткрытая ею дверь резко отъехала в сторону, и она, сидящая на коленях, столкнулась с тем, кого совсем не ожидала больше встретить. Они были едва знакомы, но Муза отчётливо запомнила его удлинённое скуластое лицо и высокомерный взгляд сине-фиолетовых глаз, когда он танцевал с ней после победы над ведьмами. Тогда это был лучший танец в её жизни… Застывший от удивления, Ривен, специалист и герой, спасший её однажды от плотоядного чудовища, Ривен, которому она симпатизировала весь прошлый год, взирал сейчас на неё сверху вниз. Муза подскочила, точно простые деревянные ступеньки вдруг оказались раскаленным добела железом. Кусочек её прошлой жизни, отголосок Магикса и Алфеи, ударил в самое сердце и отпугнул её. Муза недолго смотрела широко раскрытыми глазами на парня, одетого в безупречно белую выглаженную рубашку и строгие брюки, с как всегда зализанными назад малиновыми волосами. Короткие пряди ниспадали вдоль висков. Немыслимо… Он… и здесь? Его не должно быть тут, он не должен её видеть, не должен узнать… Развернувшись, Муза поспешила прочь. Она уже не заботилась о том, чтобы её никто не видел. Она неслась вдоль стены здания, а торчащие ветви кустов хлестали её по щиколоткам, отрезвляя и напоминая, что всё с ней происходящее — явь, а не пугающий сон, где призраки прошлого — друзья, случайные знакомые, родные — мучают её в новом, враждебном, сложном мире. Со свистом воздух наполнял лёгкие, обжигая их. Закололо в боку. Стены, заборы и фонари проносились мимо размытыми тенями. Не помня себя Муза со слезами на глазах перебежала перекрёсток, где ранее столкнулась со всадником, и скрылась в узком проулке, откуда пришла. Слишком близко расположенные друг к другу крыши и глухие стены сомкнулись вокруг неё, вселяя чувство защищённости. Стало темно и тихо. Муза заозиралась, поняв, что убежала достаточно далеко. Вдалеке, словно в конце мрачного туннеля, сиял огнями квартал гейш, смутно доносился шум рикш, цокот копыт и смех. Смех… там постоянно смех. Опустив руки, Муза брела домой. Он не узнал её. Ничего не промелькнуло во взгляде, он только смутился, как и подобает клиенту, который обнаруживает подглядывающую служанку. Хотя, наверное, даже этого она не была удостоена. Окейя госпожи Наоко встретила её теплом натопленных комнат и спасительным убежищем под его крышей. Здесь Муза чувствовала себя неудавшейся майко, служанкой, которая принадлежит этому обществу, а не феей музыки, учившейся когда-то в цивилизованном измерении и дружившей с принцессами. Это было… словно сон, исчезнувший из памяти с наступлением утра и теперь возвращающийся к ней обрывками тусклых воспоминаний. Отныне её место здесь. Муза скорбно посмотрела в угол, в котором обычно дожидалась гейш по ночам. Что ж, Казуми сейчас сражается с Акайн за внимание данна, и они точно не вернутся домой ближайший час, поэтому можно немного отдохнуть. Навряд ли ей удастся уснуть после случившегося. Прислуга уже спала, как и всегда — отдельно от неё, отвернувшись к стене. Кухарка громко храпела, накрытая с головой одеялом. Неудивительно, ночь сегодня выдалась холоднее обычного. Стараясь не издать лишнего звука и не разбудить ни одну из злобных куриц, Муза прошла к своему месту и откинула одеяло. Недолго посидела на лежанке, сверля взглядом покрытый сором пол. Встала. Огарок свечи на кривой табуретке освещал жутким, болезненно-жёлтым светом её закуток. Сердце замерло от нахлынувшей нежности, Муза прижала внешнюю сторону ладони к губам. Это они оставляли каждый вечер свечу зажженной, чтобы она могла спокойно пройти в комнату и лечь спать. В смятении, Муза оглянулась на мирно посапывающих во сне женщин и благодарно им улыбнулась, и на душе теперь стало легче. Воодушевлённая своей догадкой, Муза встала под узким, грязным окошком. Лунный свет падал на неё, как луч прожектора во время выступления. Сегодня было полнолуние. Неуверенно сглотнув острый комок в горле, Муза встала на колени и сложила руки, прижав их к груди, из которой то и дело вырывались сдержанные рыдания. — Молю, — шёпот сорвался с сухих подрагивающих губ, — помоги мне со всем этим справиться. Дай сил. Убереги. Я устала. Я так больше не хочу. Я мечтаю о другом. Мамочка, — Муза в отчаянии подняла голову, обратив взор на холодный лунный свет, по её щеке текла слеза, — я знаю, ты бы хотела, чтобы у меня всё получилось. Я не безнадёжна, правда… Мамочка, направь м… — давясь слезами, Муза двинула левой рукой и в страшной тесноте своего закутка задела локтём табуретку. Она заходила ходуном, нарушая сонную тишину. Потревоженный огонёк свечи затрепетал. Полотенце слетело вниз, зеркало стукнулось о стену и замерло, но баночка с зубным порошком громко упала, крышка укатилась куда-то к двери. Белый порошок весь оказался на полу. Испугавшись, Муза напряжённо взглянула на спящую прислугу и затихла, прислушиваясь к ритму их размеренного дыхания. Заворчала во сне, переворачиваясь на другой бок, кухарка. И всё затихло. Муза спокойно выдохнула. Нервы были напряжены. Так и тронуться недолго… Она повернулась к просыпанному зубному порошку и застыла, заколдованная зрелищем белоснежной рассыпчатой массы на тёмном полу. Как будто кто-то набрал полные руки свежего рыхлого снега и принёс сюда. Не отрывая от зубного порошка завороженного взгляда, Муза почувствовала, как её рука сама тянется вперёд, и обмакнула палец. Этот миг казался таким волнующим, словно именно сейчас, ночью, под этим маленьким окном, решалась её судьба, и вся её судьба каким-то образом умещалась в слое зубного порошка на подушечке указательного пальца. Она подползла на коленях ближе к зеркалу и взглянула на своё отражение. Лицо было помятым и уставшим, под глазами залегли серые тени с лиловыми прожилками. И сами глаза… когда-то горящие жизнью и решимостью, сейчас потухли и поблекли. Влекомая подсознанием, Муза провела пальцем вдоль скулы, а когда поняла, нанесла немного порошка на обе щеки и с неподдельным восхищением уставилась на себя в зеркало. Прямо как пудра гейши… и на её лице! Вот оно. Она скроет себя. Под белой маской. Свои цели, свою личность, истинную себя. Раз все вокруг так этого желали, она создаст идеальную гейшу, которой раньше, когда была возможность, совершенно не хотела становиться. Отныне всё будет по-другому. Больше не будет феи Музы из клуба Винкс, теперь весь мир узнает её как гейшу-майко. __________________________________