И реял флаг Империи...

      Она — свет его жизни, навсегда угасший. Она — мечта, такая же недостижимая, как и прошлое.       Ангел его ночных кошмаров. — Ты убил их! Ты убил их всех!       Пронзительный визг разрезал пелену тьмы. Красные клочья тумана окутали сознание, разрубаемые ярким сиянием светового меча. Голубым, чистым. — Нет! — Как ты мог убить детей?! — Детей…       Еще больше картинок. Они всплывали в памяти безжалостно, мучительно остро. Световой меч слишком горячий, обычно он не оставляет крови. Но он видел ее. Молодая кровь кипит. Она вязкая, у кого-то голубая, у кого-то зелёная, и алая, алая, алая… — Я ведь… нет. Я же только… — Не смей повторять, что это ради меня. Ты не имел права забирать жизни ради меня! — …спасти тебя… — Ты убил меня!       Воздух пропал. Горло сдавило. Вейдер задыхался.       Он ничего не видел, в глазах помутнело. Краски воспоминаний расплывались по мокрому холсту, но они оставались красками. И Вейдер до сих пор чувствовал каждый мазок, каждую черточку. Каждый ожог. Каждый надрез… — Ты думал, я смогу жить с этим? — Нет… я… — Смогу подарить нашим детям отнятые тобой жизни?! — Не говори так… — Ты отнял их! Ты убил тех детей! Ничто не стоит этого! — Я спасал тебя!       Мрак расступился, уступая место слабому свету. Сквозь призму времени он вдруг отчетливо увидел ее. Такая красивая, такая живая… протянешь руку — вот-вот коснешься бархатных кудрей… И карие глаза смотрят так же любяще, только… грустно. Так она не смотрела на Энакина. Так она смотрит на Вейдера. — Ты не спас себя. — Падме… — Ты моя жизнь. И ты не спас себя.       Из-под тяжелых ресниц скользнула слеза, тут же стертая рукавом. — Я хотел исправить будущее… — …но забыл наше прошлое.       Он сжал кулаки. У него не было рук, но он сжал кулаки. — Я люблю тебя. Больше всей жизни люблю тебя. — Энакин…       Она жива. Не может иллюзия стоять перед ним так, не может так смотреть. Сейчас она перед ним жива. — Энакин…       Он сделал шаг вперед. У него нет ног, но он сделал шаг вперед. Она перед ним, протягивает ему руку. Живая.       И он вот-вот коснется… — Ты не представляешь, как я скучаю по тебе… — Я знаю, — и вдруг что-то изменилось: ее глаза остекленели. — Я тоже скучаю по Энакину.       Не то. Страх подкатил к горлу. Здесь что-то не то! Он быстро сделал еще один шаг, он уже почти дотянулся… — По Энакину Скайуокеру — рыцарю-джедаю. Генералу. Верному другу и наставнику — моему мужу…       Рука прошла насквозь. — Нет… нет, нет, нет! Так нельзя! — …я люблю его… — Нет, прекрати! Это же я!       Он отчаянно пытался схватить ее руку, плечо, потрогать волосы… Он не мог обратить ее внимание на себя. Ноги резко подкосились — их просто не стало. — …и всегда буду любить его… — Пожалуйста! Я же люблю тебя, Падме! Пожалуйста!       Но она все так же смотрела вдаль, словно там видела кого-то. Словно не было у ее ног трясущегося Вейдера, словно хрупкая призма времени не начинала крошиться, прокладывая свои жуткие разломы к ним… — Это же я! Прошу… — Он покинул меня… — Помоги мне! Падме! Вернись ко мне!       Черный туман вновь задымил небо. Лазурное облако блекло, но неизменно яркой — единственной звездой этого небосвода — оставалась она. А он уже чувствовал, как его давило к земле. — …но я буду ждать его… — Не уходи! Падме-е!.. — Всегда.       Он не смог ухватиться за подол ее платья. Он падал и падал вниз, в ту пропасть, что вырыл себе сам. В пропасть, из которой будет видна лишь одинокая звездочка, то исчезающая, то появляющаяся в черном море красного тумана.       Наверное, это Набу. Но где же его солнце?..