В Аду

      Первое, что Акахоши увидел, когда пришел в себя, это усы. Пышные и подкрученные на концах, они принадлежали немолодому мужику, отчетливо напоминающему Фредди Меркьюри. Ален Делон поприветствовал контрактора и вежливо осведомился о его самочувствии. Потянув за золотую веревочку — вызов врача, транспортировщик доложил, что Куниеда-сан попросила его лично передать письмо из рук в руки.       Прямо в руки Акахоши и получил хитро сложенный кусок бумаги: вырванная из тетради страница. Чтение пришлось отложить на потом, после того, как малютка Ламия строго осмотрела его и дала какую-то микстуру для поднятия гемоглобина.       — Для кроветворения, — пояснила крошка-медсестра.       Записка оказалась короткой и нацарапанной плохо пишущей ручкой второпях, хотя автор явно старалась вывести иероглифы аккуратно. Он мог предсказать ее содержание еще до того, как развернул. Аой благодарила его и просила прощения за то, что все так вышло. Но еще она писала, что хотела бы навестить его лично, но пока не могла. Неозвученные причины были очевидны, и она понадеялась, что ему тоже: сейчас не время для путешествий через миры без особой на то надобности.       Так как бумаги в Демонии, а там более в лазарете, не водилось, Акахоши написал случайно завалявшейся в кармане куртки ручкой ответ на том же самом клочке. Письмо Ален Делон передал при случае.       Жалеть о потерянной руке, скучать и размышлять о тленности бытия Акахоши не пришлось. Во дворце постоянно что-то происходило. Когда он оклемался, то в гости к нему пожаловал сразу после Ален Делона Ога. На контрактора посыпались удручающие новости о генерале, о сражениях в родном мире и готовящемся заговоре здесь. Ога предупредил, что, несмотря на хорошую охрану, стоит держать ушки на макушке. Потом заявился принц Эн, в компании которого он узрел трех горничных вроде огиной жены. Одну из них он и впрямь принял за Хильду, за что получил неприязненное фырканье Ельды. Скучающий наследник трона долго допрашивал контрактора о боях в мире людей, о Сатане и ангелах, а потом вывалил все известные ему самому сплетни. Щедро сдобренные бахвальством, они заставили Акахоши заскучать по блаженному беспамятству.       Малышка Ламия не особо успешно гоняла незваных гостей, а от принца вовсе сбежала. Маммон предпочитал не показываться при посторонних, но он периодически возвращался ночью пьяным в драбадан: королевская настойка делала свое дело. Что они там с владыкой обсуждали, Маммон не признался, но делали они это в компании нескольких литров горячительного.       Для потерявшего руку, страдающего от болей и слабости человека дни выдались насыщенными. Помощь Куниеды и сила Маммона спасли ему жизнь, но руку обратно не вернешь. Она исчезла в небытие вместе с куском реальности. Срезало начисто почти по самое плечо. Рана бесконечно ныла, делать что-либо приходилось с поправкой на потерянный баланс. Много ли теперь он будет стоить в бою?.. Приходилось гнать от себя эти мысли, каждый день, потому что оставался один путь — научиться жить и сражаться без одной руки. Или не жить вовсе, потому что иное не было бы жизнью.       Он даже представить не мог, как скоро ему придется испытать себя. Как молниеносно придется импровизировать.       Из вечерней дремы его выдернул голос. Показалось, что кто-то зовет, и зовет с мольбой, с просьбой о помощи. Но в лазарете было тихо. Другие немногочисленные пациенты тоже отдыхали, а кто-то ушел на прогулку. Ламия возилась в лаборатории. Маммон, пуская пузыри из носа на маске, спал на соседней койке. Акахоши закрыл глаза, пытаясь вернуться в сон, но тревога только разогнала его. Помимо воли участился пульс, а мысли прояснились и побежали. Нет, таких совпадений не бывает.       Он сел и посмотрел вокруг себя в попытке понять, что его беспокоит. Потребовалось несколько долгих секунд. Акахоши потянулся, сунул пальцы в карман своей куртки, которую запретил выкидывать, и нащупал там горячую монету в сто йен. Когда он коснулся ее, в его голове куда отчетливее раздался голос.       Они с Маммоном придумали этот способ для экстренной связи с ребятами из банды. Что-то вроде красного кода, SOS. Магия, завязанная на телепортации, чтобы он мог сразу оказаться там, где его товарищи или прийти на помощь. Она всегда срабатывала там, родном мире. Он не знал, что сработает и через измерения.       Маммон проснулся сам и уже приготовился. Шмыгнув носом, он абсолютно трезвым голосом поинтересовался:       — Погнали?       — Давай.       Из теплого, тихого лазарета они оба нырнули в ледяную тьму. Бешеную, бурлящую, и совершенно без воздуха. Акахоши вовремя собрался и затаил дыхание. Демоническая сила позволила ему увидеть свою цель под черными волнами океана почти в полной темноте. Безвольно бросаемое стихией хрупкое тело, и на нем сияющая точка зачарованной монеты-телепорта.       Демонический огонь вспыхнул даже под водой. Нарастая, пламя окружило контрактора и придало ему силы и скорости. В пару мощных гребков Акахоши оказался возле Куниеды, схватил ее и устремился вверх. Их обоих окружила огненная сфера, внутри которой из испаряемой воды образовался воздух. Контрактор не задавался вопросом, почему королева под водой, откуда в море гигантский змей; он просто действовал. Все подробности могли подождать. Их швыряло в бешеных волнах как попало, они оказались в водяном урагане. Поверхность была недалеко, но сфера двигалась рывками и зигзагами, то всплывая, то погружаясь. Минуты были на счету, ведь после утопления у вас совсем мало времени, чтобы спасти человека.       Сфера выскочила из волн и распалась, собравшись сиянием вместо акахошиной руки. Маммон в буквальном смысле стал его рукой. Рядом нависала туша Левиафана, который застрял в проделанной Саотоме расселине и пытался освободиться. Море кипело. Акахоши рванул к берегу, подальше от прибоя, который окатывал высокие скалы. Он, понятия не имея, кто стреляет с берега, спрятался в ложбине в лесу. Небольшой парящий огонь для света — все еще стояла темень, озаряемая вспышками молний. Контрактор перехватил Куниеду поперек туловища лицом вниз и с силой нажал ей на диафрагму. Из горла у нее небольшой струйкой вытекло немного воды, но девушка безжизненно повисла на руках у своего спасителя. Не медля, Акахоши уложил ее на землю и пощупал пульс. Сердце все еще билось; дыхания в таких условиях, при страшном ветре и дожде, он определить не смог. Он слышал, что привести в сознание можно, если сильно нажать над верхней губой, что он и сделал костяшкой пальца. Никакой реакции; тогда, подавляя панику (в любой школе учат оказывать первую помощь, но он не помнил ни черта), Акахоши встряхнул Куниеду и ударил ее по щеке. «Давай я», — предложил Маммон. Он был занят раной своего контрактора, останавливая кровь, блокируя боль.       Акахоши слышал его голос прямо в своей голове. Можно сказать, они понимали друг друга с полуслова — или даже полумысли, а то и вовсе без слов. Он приложил свою огненную ладонь к груди Куниеды в районе ключиц и сосредоточился. Они вместе, как одно целое, проникли сознанием в душу, которая еще не покинула тело, нашли ее огонек и раздули его с новой силой. Такая сложная нематериальная магия плохо ложится на слова, но если бы Акахоши попросили описать, что он сделал, он ответил бы именно так. И даже среди грохота молний, рева океана, гигантского змея и ветра в лесу он услышал ее первый вдох. Куниеда открыла глаза; Канкуро склонился над ней, а над их головами все еще парил огонек. Сам Маммон так и оставался в форме его руки. Взгляд Аой остановился на лице прямо перед ней и стал осмысленным. Она улыбнулась ему как старому другу и, счастливая — а вокруг продолжала бушевать стихия, и Левиафан, посланный начать апокалипсис, не был повержен, — подняла руки и обняла контрактора за шею, притягивая его к себе.       — Самаэль, — сказала она.       Герцогиня никак не давала о себе знать до самой церемонии закрытия состязаний. Но Хильда понимала, что та обязательно выкинет что-нибудь. Возможно, стоило готовиться к худшему, ведь помимо семейной ссоры их ожидало восстание. Сатана все еще скрывался на зачарованной пространственной магией территории, Фудзи чуть ли не пускал слюни в темнице, а владыка предпринял контрмеры, но раскол в обществе нельзя просто взять и задавить. Верней, можно, но лучше будет попытаться убедить противника в своей правоте. Ну или просто показать, кто тут главный.       Сомнительно, что князь Вельзевул проиграет, пусть в его врагах сам Сатана. Большая часть архидемонов на их стороне. Тем не менее, гражданская война не сулит ничего хорошего.       На гористом горизонте таяло адское светило, а вслед ему ползла черно-синяя тьма. Время приостановило свой бег, и завтра, казалось, наступит нескоро. Долгая ночь через сто или тысячу лет сменится новым днем, который наполнят битвы и противостояния. До них еще далеко…       Малыш Вельзи сегодня захотел побыть с мамой Айрис, и сейчас, должно быть, уже сладко уснул после порции вечернего молока. Хильде было так непривычно ничего не делать. Ей все время предлагали не напрягаться и отдохнуть, хотя она совсем не уставала. Она сказала королеве правду: ее радовало ухаживать за маленьким принцем, хотя смерть и воскресение перестроили ее отношение к службе (и не только).       Сделай выбор ради себя самой, сказала ей Айрис. А между чем ей предлагают выбирать? Нужно ли выбирать вообще? Разве она не может выбрать обоих?..       — Обоих, — в смятении повторила она вслух и потерла лоб. Кажется, она уже выбрала. К тому же в десятки сокращенный срок ее жизни не оставляет возможностей для маневра. Нужно прожить каждый день в полную силу. Она не готова отказаться от чего-то ради другого. Она никогда не перестанет быть горничной принца, но не потому, что кто-то придумал ей такое предназначение, а потому, что она любит его и свою королеву.       Она не готова разорвать все связи с Огиной семьей — она вдруг поняла, как к ним привязалась. К добродушной его маме, к умной Мисаки, глупому, но смешному папаше. Наверное, потому, что у нее не было настоящей собственной семьи, а королевская чета все же не могла заменить их ей.       Она не задумывалась, специально, или старалась не думать, почему же все-таки Ога так и не сказал ей тогда правды. Когда она потеряла память и поняла все превратно. Как он смешно растерялся, как из кожи вон лез, чтобы вернуть все на круги своя. Возможно, он понял, что бесполезно доказывать. Но в конце концов не сильно-то расстроился, когда Вельзи выкинул микстуру для восстановления памяти. Почему? Ответ на этот вопрос рушил окончательно те стены, которые она возвела между ним и собой. Ога был эгоист, и вообще не самый хороший человек, ведь хорошего не угораздило бы стать приемным отцом принца демонов. Увидев, что Вельзи все устраивает, он наступил на горло своему эгоизму — ради него и ради нее.       Что тут еще добавить, если он поделился с ней половиной своей жизни? Он просто такой человек, прозвучало в голове голосом Фуруичи. Да, такой. Он не пожалеет себя, но не ради всех подряд, не стоит обольщаться. Его друзья важнее прочих, но еще важнее — его семья, частью которой она стала.       Хильда тяжело вздохнула.       — Ты опять на балконе мерзнешь?       От неожиданности она вздрогнула и быстро обернулась. Ога, который плескался с громким фырканьем в душе, вылез и выглядывал через балконную дверь, продолжая тереть мокрые волосы полотенцем.       — Мне не холодно, — сказала она.       Он посмотрел на нее скептически, но спорить ему было лень. Он вышел тоже, набросив влажное полотенце себе на плечи.       — А вот ты запросто замерзнешь, — не стерпела Хильда. — Сезон адской стужи не за горами.       Ога вскинул брови и ответил ей таким необыкновенно-ироническим выражением на лице, что Хильда засмеялась. «Кому ты гонишь», читалось в его глазах; еще немного, и они смеются оба, но скоро замолкают.       — Я никакого холода не боюсь, — заявил Ога, — ни обычного, ни адского.       — От адского кровь превращается в ледяное стекло.       — Ага, очень страшно.       — Весьма неприятно. А для тебя — смертельно.       Ога сунул руки в карманы и запрокинул голову. Высоко над столицей пролетала стая перелетных драконов. Их протяжные скрипучие крики ласкали слух, как наждачка.       — Ты сама всегда желаешь мне сдохнуть.       Хильда вздохнула.       — Ты дурак.       Глядя, как один из драконов, отставший, догоняет клин и пристраивается, делая одну сторону длиннее, Ога сказал:       — Главное, что ты умная.       Как всегда, сложно было понять, вкладывает ли он сарказм в свои слова. Хильда вздохнула опять.       — Не настолько, как хотелось бы.       Будь она достаточно умной, то не умерла бы. Не подвергла бы опасности принца. Не вынудила бы Огу отдавать половину своей жизни.       — Значит, мы хорошо подходим друг другу.       Хильда выпрямилась. Она стояла, облокачивась на кованые перила, подпирая ладонью щеку. Ветер отбросил с глаз длинную челку. Ога стоял к ней боком, но он отвернулся, и она видела только кусочек брови, скулу, щеку и подбородок.       — Что ты сказал?       Он сам-то понял, что это значит? В каком режиме сейчас работают его мозги, совсем-дурак или притворяюсь-дураком?.. Ога сунул мизинец в ухо и почесался.       — Ога.       Он обернулся и как ни в чем не бывало отозвался:       — А?       — Что ты имеешь в виду?       — В виду?       — То, что ты сейчас сказал.       Он чуть склонил голову набок.       — А ты прям совсем не настолько умная, как хотелось бы.       Вот ведь мерзавец!       — Я тебя прикончу, — сказала она, закипая.       — Ну да, попробуй, — хищно заулыбался Тацуми, поворачиваясь, готовый принять боевую стойку. Доброй драке он всегда был рад. Ему еще не приходилось драться с Хильдой, и, несмотря на то, что вроде в этом не было смысла, ему было интересно.       — Бесишь, — фыркнула Хильда.       — Что, нет? Давай, опробуй на мне это свое, — он постучал пальцем возле своего левого глаза. — Всевидящее око.       Как бы он ни раздражал, Хильда разозлилась недостаточно, чтобы всерьез затеять драку. Поэтому она ограничилась простой затрещиной, от которой Ога влетел башкой в перила, немного погнув их. Потирая шишку на лбу и ругаясь очень плохими словами себе под нос, Ога выпрямился. Хильда невозмутимо стояла рядом, сложив руки на груди. Ветер трепал ее длинную челку, и последние лучи заката отражались на дне ее глаз. Сейчас он видел только тот самый, с красной радужкой, которая будто светилась изнутри.       — У тебя это с рождения?       Она повернула голову, неторопливо соображая, о чем речь. Поняв, Хильда усмехнулась.       — Надо же. Ты никогда не спрашивал обо мне.       Он пожал плечами.       — Не похоже было, чтоб ты ответила, даже если б я спросил.       Хильда хмыкнула и немного помолчала. Да, прежде она не стала бы рассказывать о себе. Все казалось неважным, помимо ее долга. И, пусть она всегда избегала говорить о себе с ним, но ей было приятно, что ему интересно.       — Алая Дельта, — наконец произнесла она. — Так называется моя способность. Она как бы от рождения, а как бы и нет… это древнее проклятье нашего рода. И передается по наследству. В семье Гремори всегда рождаются девочки-близнецы, и одна из них наследует Алую Дельту.       Она чувствовала на себе огин взгляд; он внимательно слушал.       — Она проявляется лет в шесть-семь. И тогда либо ты ее, либо она тебя.       Ога повернул голову и поглядел на панораму города.       — Ты с ней справилась.       — Как видишь.       Они немного постояли молча. Хильда поежилась. Она не захватила шарфа, который валялся на кресле-качалке. Его принес с собой Ога, это был его шарф. Теплый и широкий палантин из кашемира, в который можно было как следует завернуться. Она знала точно, потому что сама его покупала. Мисаки добровольно-принудительно потащила ее за рождественскими подарками в торговый центр, и там как-то само вышло. В магазине ей попался этот шарф на глаза. Прежде она не видела такой ткани и ей стало интересно; на ощупь палантин оказался невероятно мягким, так что из рук выпускать не хотелось. Пока она щупала его и перебирала кисточки на конце, подошла Мисаки и между делом поинтересовалась: «Для братца моего присматриваешь?». Ну да, логично, что она так подумала, Хильда ведь сама постаралась ввести огину семью в заблуждение. «Да, думаю, ему не помешает, — продолжала трещать Мисаки, — а то гоняет в одном пиджаке в школу». Хильда невольно согласилась, вспомнив, как Ога словил простуду от ночной пробежки.       Словом, она притащила домой на один пакет больше, чем собиралась. По факту, она просто помогала Мисаки выбирать презенты, потому что сама не имела в кармане ни йены. И вот дома, у себя в комнате, она уселась на кровать и озадаченно уставилась на пакет. Что ей теперь с ним делать? Пойти поздравить этого болвана, что сейчас внизу валяется на диване или таскает еду со стола?       Ага, щас. Обойдется. Сердито дунув на собственную челку, Хильда деловито вытряхнула палантин из упаковки, сорвала ценник и вышла в коридор. Прислушалась. внизу бубнил телевизор, доносились голоса семьи и смех.       — Тацуми! Ну сколько можно!       — Да ну че ты, а? Я ж понемножку!       Хрясь!       — Я тебе дам понемножку!       — Дабууу!       Ага, они все на первом этаже. Чудно. Хильда, мягко ступая, прошла в комнату Оги. Переступив через покосившуюся башенку манги, провод от приставки и, уже не утруждаясь, наступив прямо на футболку, которая валялась на полу, она положила палантин на подушку. Постель, как всегда криво заправленная, выглядела удручающе. «Угораздило же», — подумала она, сама не совсем понимая, к чему эта мысль. Разумеется, она не ожидала подарка в ответ, но все-таки получила его, хоть и спустя день. Она даже не сомневалась, что тут без Мисаки снова не обошлось, и была права. Огина сестра, услыхав, что ее непутевый братец вовсе не думает дарить что-то своей жене («Схренали я должен?»), был послан на сафари по магазинам.       — Да у меня денег ни черта уже не осталось! — орал он на сестру.       — Не мои проблемы! — рявкнула та и выставила его за дверь.       Ругаясь, Тацуми поплелся по улице. Зная Мисаки, она не пустит его порог, покуда он реально не принесет что-нибудь для Хильды. Вот ведь гемор… откровенно говоря, он слегка приврал про деньги, но просто он планировал потратить их на кое-что другое. А конкретно, на игруху.       «Плакал мой Овервотч», — тоскливо подумал папаша принца тьмы. С горюшка он дернул вместе с собой Фуруичи, заставил его заплатить за раунд в зале игровых автоматов, а еще за шаурму, и, более-менее довольный жизнью, направил свои стопы в торговый центр.       — Я тебя, млять, ненавижу, — заглядывая в кошелек, прошипел Фуруичи.       Ну и лицо у него стало, когда Ога спросил, что любят девчонки. Сначала друг решил, что он собрался на свидание. Потом он решил, что Ога собрался на свидание с Куниедой. Потом он получил плюху и перестал генерировать бред. Узнав, что подарок нужно найти для Хильды, он тоже призадумался. Задачка была не из легких; вкус у демонической горничной, мягко говоря, специфический, а если ей не понравится, то и прибить может.       Они бродили около часа, но ни один консультант не смог помочь им подобрать что-то для такой девушки. И в соответствии с бюджетом.       — Бесполезняк, — падая на скамейку, выдохнул Ога. — Ну нахер. Пойду домой, пусть че хотят делают.       Фуруичи почти сочувственно булькнул своим латте. Что бы такое понравилось Хильде… никаких плюшевых мишек, цветочков и всей то лабуды, от которой обычно тащатся девчонки. На парфюм или украшения — денег нет. Украшения… погоди-ка. Прямо напротив мерцал вывеской магазинчик бижутерии. Уровень, положим, и не тот, но… а вдруг? Все равно вариантов не осталось. И Фуру потянул друга посмотреть.       — Да брось, ты только на витрину посмотри! — уперся Ога.       Витрина и впрямь выглядела тошнотно розовой и блестящей, но Фуру знал, что тут иногда брала побрякушки его сестра. И вроде ничего такие были, не из разряда розовых пони и бабочек.       — Хильда носит что-нибудь из такого? — наклоняясь к стеклу, за которым лежали на полочке сережки, кольца, браслеты и куча всего другого.       — Ммм, — отозвался Ога, которого мутило. — А!.. На шее…       Нет, то, что на шее, она никогда не снимет, этот кулончик ей подарила королева. Что еще…       — Серьги? — спросил Фуруичи.       — А-ага, — сказал Ога. — Да, такое носит.       Они уставились на обилие сережек за стеклом. Большие и маленькие, под золото, под серебро, с камнями, с жемчугом, витые, длинные, круглые, гвоздики. Разумеется, все камни и жемчуг были искусственными, о чем Фуру другу и сказал, когда тот спросил.       — Ты на цену посмотри!       Слово «цена» подействовало на Огу волшебным образом. Это было главным критерием в выборе. Цены тут варьировались, как и ассортимент, очень широко, но и близко не стояли с теми, что они видели в единственном ювелирном, куда осмелились зайти. Ога пробегал взглядом по ценникам, покуда глаз не споткнулся о вспышку зеленого цвета: пара маленьких сережек-гвоздиков под золото со вставками из цветного стекла.       После недолгих пререканий Фуруичи был послан за покупкой: Ога ни за что не вошел бы в обитель розового цвета и блестяшек. Друг, явно постаревший на десяток лет, вывалился из магазина с маленьким пакетом в руках и такой же маленькой сдачей и снова объявил, что ненавидит Огу.       Серьги, ни много ни мало, оказались позолочены, а камни были фианитами. Ога ни черта не понимал в этом, но Фуруичи сказал, что это не так уж плохо. Хильда, может, и отличит, что камни не драгоценные, но тут уж извините, чем богаты, тем рады. Когда заделаемся в нефтяные магнаты, тогда без задней мысли будем заводы по обработке изумрудов дарить. Как нефиг делать.       — Купил? — сурово спросила Мисаки с порога.       Ога молча продемонстрировал ей крафтовый пакетик, внутри которого лежала коробочка с сережками. Эх, плакала игруха…       Ну ладно, жизнь дороже. К тому же вчера он нашел на своей подушке шарф. Огромный, мягкий крутой шарф.       …С утра Хильда обнаружила на комоде то, чего там еще вчера не было. Маленькая упаковка, перевязанная плетеной тесьмой. Она потянула за кончик, развернула пакет и вытряхнула себе на ладонь маленькую коробочку. Внутри оказались золоченые серьги-пуссеты с небольшими кристаллами в незаметной оправе. Простые, проще некуда… почти такие же, какие она носила сейчас. Только сейчас у нее в ушах были рубины, а эти… зеленые.       Она подняла глаза и увидела себя в зеркале. Глаза. Зеленые.       Ей вдруг стало жарко. Она захлопнула коробочку и бросила ее в ящик. И не смогла заставить себя достать ее снова. Хотя там было просто зеленое стекло.       Она не стала спрашивать Огу. Он тоже ее не спросил — ни про шарф, ни почему она не стала надевать серьги.       Хильда вышла и вернулась с палантином. Шарф перекочевал не то что в ее собственность, а как бы сделался совместным имуществом. Они ухитрились ни разу из-за него не поругаться. Если его не забирал один, то брал другой.       Хильда обернулась в шарф, а второй его край набросила на плечи Оге.       — Это еще зачем?       — Ты сам сказал, холодно.       Ога освободился от шарфа, от полотенца, и намотал его весь на Хильду. Она стояла молча, стараясь не закипать. Нет смысла спорить с упрямыми баранами.       — Заболеешь, — сказала она.       — Че? Да я в жизни не болел.       — Твои родители сказали, что в детстве у тебя была горячка. На Рождество.       — А, это…       Тьфу ты, вспомнила ерунду. Разбитые, мать их, детские мечты о Санте.       — Или когда на улицу побежал в одной пижаме.       Хильда поняла, что прокололась, еще не договорив. Но останавливаться на полуслове было бы еще более странно. Поэтому она закончила фразу и замолчала, молясь, чтоб Ога не понял. То есть, как всегда, сделал вид, что он нихрена не понял… впрочем, его пристальный взгляд говорил об обратном.       — Ты помнишь, — это был даже не вопрос.       Хильда порадовалась, что от свежего воздуха у нее и так лицо покраснело, а вдобавок его половина скрыта шарфом.       — Помню. И что с того? — как можно больше невозмутимости в голосе.       Он очень внимательно смотрел ей в лицо; пришлось отвернуться. И почему он такой догадливый, когда не надо?       А ведь он почти понял, когда она стала звать его по имени. Он, кстати, не возражал. Она не знала, почему, но от этого ей становилось очень уютно. Словно невидимое нечто, которое их связывало, обрело материальную форму.       У Оги же происходил мучительный мыслительный процесс, хотя он довольно успешно не подавал виду. То есть ему не почудилось в прошлый раз, хотя она не подтвердила, что помнит себя с амнезией. Теперь же она помнит все, что вытворяла, что говорила, и при том… ничего. То есть ни вспышек гнева, ни рукоприкладства, словно все как надо. Никто никого не убивает, никто не вскрывает себе вены. А ведь он был уверен, что обычная Хильда придушила бы себя саму, которую без памяти. И его за компанию, потому что стал свидетелем. Похоже, после смерти она перескочила от стадии отрицания сразу с принятию, минуя депрессию, гнев и торг.       Хорошо, что она не знает про самый зашквар. Про поцелуй.       — Мне про тебя все доложили, — сказала она. — Позволь спросить, с чего ты возомнил, что ты сам сможешь снять чары Саламандера?       Бляаааать! Попадос…       Ога отвернулся.       — Какая теперь разница? Все равно это был Вельзи.       Разумеется, он не хотел ее целовать. Ни за что. Какие слухи бы по школе пошли! А сама Хильда бы его живьем закопала. И все же… вспоминая тот момент, когда ее память вернулась, первой его мыслью было: «Почему?». То есть почему Вельзи, а не…       Ога взъерошил себе волосы. Тупой вопрос. Потому Вельзи принц, принц тьмы же. Чего непонятного.       Да нет же. Формальный ответ, полностью игнорирующий истинный смысл.       Почему не я? Разве ты не?..       Не мог же он, в самом деле, сказать правду. Что на самом деле… на самом деле… нет, он бы и правда скорее сдох, чем стал ее целовать. Что бы стали болтать в школе. что стал бы болтать Фуруичи, который и так постоянно тошнит на мозг по поводу и без. Что бы сделала и сказала сама Хильда, если б он тогда осмелился. Да она бы всерьез попыталась его укокошить, вот реально, без шуток. Да он воспламенился бы сам по себе, без Бесопуза, без зажигалки и бензина, коли б такое случилось. Да ни в жисть, никогда, ни за что и никто не должен узнать и понять, что на самом деле…       Его же на смех подымут. Его! Его, сильнейшего в этой чертовой Ишияме. Его, победившего лучших демонов Ада.       Он, самый крутой парень на районе, во всем городе, да вообще в мире — целуется с девчонкой!.. Он так и услышал насмешливый свист и улюлюканье.       А Хильда? Сначала бы ее, конечно, перекосило. Потом она бы стала с отвращением отплевываться. Потом она полила бы его презрением и приступила к смертоубийству, уже натуральному, а не с помощью адских котлет.       Все вокруг думали, что в девушках и в любви он ни черта не понимает, и он вправду понимал мало и не желал вникать. Вникать в то, что принято считать за любовь: свиданки, цветочки, всякие сюси-пуси, все это всегда шло мимо него, не вызывая ни капли интереса. Когда ему в городе попадались парочки на глаза, он снова убеждался, что его б самого наизнанку вывернуло, если б он стал вести себя так же, как они. Нет, не его история. Признания, прогулки под луной и прочая дребедень — полное фуфло. Разок они с Фуруичи прикола ради полистали седзе-мангу и уползли потом из магазина в корчах от смеха. Так что ему было очень удобно, что думают другие.       Все вокруг считали, что он ни о чем не догадывается. Насчет Куниеды Аой. И она сама, и краснохвостки вечно ждали, что он как-то отреагирует на бесконечные намеки. Они так и не поняли, что он отреагировал… по-своему. Хотя, может, так даже лучше. Пусть все думают, что это недопонимание. Всем головной боли меньше. Проверенный прием, который его не раз выручал. Если ты дурак, много всего тебе спустят на тормозах, будут думать, что ты не догоняешь, махнут рукой и перестанут доставать. Когда-то его выводило из себя, задевало, что его считают недалеким, но после он научился поворачивать это себе на пользу. Это был его способ сгладить неловкие ситуации, и он не желал пилить ветку, на которой сидел. Надо быть реально полным идиотом, чтобы привнести новую килотонну неловкости в статус-кво. Он уважал Куниеду достаточно, чтобы не причинять ей лишнего беспокойства. Она крутая девчонка и достойный противник, но затевать с ней романтическую белиберду… неее. Ни с ней, ни с кем-либо еще.       Все вокруг считали, что в девушках и в любви он ни черта не понимает, но по правде сказать, все обстояло немного не так. У него, конечно, есть глаза. И все остальные чувства, и влечение в том числе. Вот только… не влекло ни к кому. Чтобы внутри сразу так щелкнуло: «да, оно». Красивых и не очень девушек он тоже прекрасно различал, хотя его с Фуруичи вкусы немного расходились, да и вообще, он — не Фуруичи, который первым делом на тело смотрит. Тело, оно, может, и хорошо, но не в нем суть. У него не было возможности узнать ни одну из мало-мальски знакомых девушек получше. Да и не хотелось особо.       Пока не появилась вот эта. Эта, которая стоит сейчас рядом. Эта, которая уже скоро год как выносит ему мозг. Которая поселилась в его доме, навязала ему демонического младенца и смеет им помыкать. С которой у него не стало ни одного спокойного дня. С которой можно ругаться с утра до вечера и — даже подраться. И она не поддастся, ни за что. Она знает, как вывести его из себя, и он знает, как выбесить ее. Она не станет хныкать в ответ на колкость и не будет краснеть, она даст пинка, и всегда будет готова к сдаче. Невыносимая, надменная, жестокая, до смерти сильная и до смерти верная своему господину. Ворвалась в его уютный мирок, перевернула все с ног на голову, лишила его сна и свободы, заставила ухаживать за чужим ребенком и прыгать выше головы, чтобы расправиться все с новыми и новыми врагами, которые вообще хрен знает с чего на него взъелись; втянула, хоть и косвенно, в разборки между демонами, где они оба чуть не отдали концы. Дала возможность обрести силу, которая никому другому и не снилась. Найти оппонента, который не сольется за один удар. И стать на самой вершине. Какой там школы! Мира…       Она превратила его жизнь в ад на земле.       И они все еще оставались вместе.       Почему же?.. Потому что… потому что… на самом деле ему это нравилось. Черт побери, девчонка, не похожая ни на одну, что он когда-либо встречал. Он никогда бы ей не сказал, да и себе признавался крайне неохотно, но она потрясла его — с самой первой встречи. Дерзкая мерзавка. Пусть в каких-то отношениях она была стервой, но она обладала принципами, от которых не отступалась ни при каких обстоятельствах. Женщина, пределов сил которой он до сих пор не знает. Едва взмахнув мечом, она разгромила второй этаж фуруичиного дома! И поныне она продолжала его удивлять. Раз за разом, и в драке в бункере, и в соревновании на Рождество. Ошеломляюще смертоносная, она — опять же, он никогда бы этого не сказал! — приводила его в восхищение. Она была до жути хороша.       Она была понятна ему. С ней не нужно было ломать голову, о чем-то заморачиваться, они оба просто позволяли друг другу быть самими собой. Как ни странно, она походила на него самого — при всех их прочих несхожестях. Когда нужно действовать, они мыслили одинаково. Они одинаково заботились о маленьком Вельзи, пусть каждый по-своему. Он безмерно уважал ее преданность принцу, хотя склонен был согласиться с горничной Эна, которая сказала, что простая любовь к своему ребенку ей совсем не повредила бы.       Она вызывала у него желание доказать, что он — лучший, и все ее подколки и хмыканья, презрительные замечания не по адресу. Ну смотри, женщина!.. И он заставил ее признать, что он круче всех. Не могла же она остаться единственной, кто не взглянет на него с восхищением. Нет, не в его смену.       Каждый взгляд ее одобрения был как маленькая победа. И он добивался его снова и снова. Он хотел, чтобы она смотрела на него — и видела все, на что он способен. Смотри и восхищайся.       Она смотрела. Хоть, может, и не совсем так, как ему хотелось, — только на него одного. Впрочем, другие ее не интересовали тоже. А потом ее перемкнуло и она заговорила с ним о любви. Она стала делать то, с чем он не знал, как быть. Он не умел на такое реагировать. Он запаниковал. Он враз добился больше того, чего желал — все ее внимание оказалось обращено на него. Ну, и на Вельзи, как водится.       И что прикажете ему было думать?! А теперь она спрашивает, почему он счел себя за «того самого»…       Не мог же он ей сказать, что на самом деле… он хотел оказаться тем самым. Потому что он всегда тот самый. Потому что он лучший. Но только без поцелуев при свидетелях. То есть без свидетелей ты бы отважился, произнес голос Фуруичи у него в голове. Только если бы Хильда была в отключке… Твою мать, да нет же.       Просто признай, что тебе не хватило духу.       …Что на самом деле он понятия не имеет, что делать с собственными чувствами, которые тут как тут, не желают больше притворяться вслед за своим хозяином, что их нет, когда он просто думает о таких вещах. В отношении нее.       Нет, это не значит, что он влегкую поцеловал бы любую девчонку из своего окружения. Боже упаси, чур меня. Вся проклятая разница состояла в том, что «любая девчонка» — это просто нет, а Хильда — это паника. Что с ней делать? В смысле, что делать в таких случаях? И вопрос вовсе не в технических деталях.       …Он просто не мог дать никому знать, что совершенно беззащитен перед какой-то девчонкой. Пусть даже и демоном. Она и так имела над ним слишком много власти, чтобы подпускать ее еще ближе. Все, что было у нее на уме — это Вельзи. Все, что было у него на уме — это драки. Каждому свое, каждый доволен. Незачем что-то менять. Когда он пытался обращаться с ней по-человечески, она пресекала попытки. Она одержима своим долгом, чуть ли не помешана на Вельзи, а он сам интересует ее только как бесплатное приложение к будущему владыке тьмы. Ну окей, хорошо, тогда она тоже интересует его только как няня приемного сынка. Ладно, приемная мама, напарница.       Так было поначалу. Но время шло, и они сами не заметили, как все поменялось. А потом он чуть насовсем ее не потерял, и теперь имело ли смысл дальше строить стены, держать границы, быть начеку? Если завтра вы можете расстаться навсегда, потому что кто-то умрет. Если существует загробный мир, он пошел бы за ней и туда.       — Да ладно, расслабься, — вдруг сказала Хильда и похлопала его по плечу. Ога вздрогнул, вырванный из водоворота противоречивых дум. — Можешь не отвечать. Это неважно.       Чтооо.       — Блять, да в смысле «неважно»?!       Хильда моргнула. Ее пальцы все еще лежали на его плече.       — Чего орешь?       — Кто это сказал?!       — Ты сам сказал.       Ога так и замер с открытым ртом. Крыть было нечем. Эта негодяйка! Сама завела разговор, а теперь съезжает. Да он чуть мозги не сломал, пока думал об этом всем. Ну уж нет. Так не пойдет. Он схватил ее за плечи, крепко сжимая пальцы. Ее брови удивленно дрогнули. Она заглянула в темные глаза.       — Разве ты задаешь вопросы, на которые не хочешь знать ответы?       Хильда парировала:       — А ты можешь ответить?       Он немного опустил глаза, но снова посмотрел прямо.       — Да, — тихо сказал он, — могу.       Ога наклонился, но произошло совсем не то, о чем она подумала. Пожалуй, и хорошо. Не нужно торопиться. Она — они оба — так устроены, что им нужно привыкнуть. Принять все, что вызывает такой невыносимый трепет в сердце. Ога сказал ей на ухо:       — Ты сама заставила меня так думать.       И разжал руки. Хильда не сразу сообразила, что он возвращается к заданному ею вопросу. И улыбнулась. Вот ведь хитрец. Не соврал же, хотя и на вопрос не ответил; но она и не ожидала, что он признается в чем-то. Это был максимум, который можно ожидать от него. По сути, он дал ей понять, как истолковал произошедшее во время ее амнезии.       «Ты не ошибся», — подумала она, но не сумела произнести вслух. Лицо заново обдало предательским жаром, но Ога не заметил или не стал акцентировать внимание. Светило уже окончательно сползло за горизонт, оставив тонкую изломанную полосу по контуру гор. Небо налилось синим и фиолетовым, и вместо звезд в нем проносились огненные кометы и срочные курьеры, у которых горели сроки доставки.       — Ты поняла?       — Да.       Хильда мягко прислонилась головой к его плечу, зная, что ей позволено. Они стояли бок о бок перед наступающей тьмой, готовые встретить все, что их ждет.