День был впервые замечательный и поистине весенний. За окном слышалась звонкая капель, прохладный ветер колошил кружевные шторы, теребил бумаги, лежащие на столе. Свет от солнца, освещая всю комнату, пролёг на дорогом ковре ровным прямоугольником. С улицы пахнуло оттепелью: мокрой землёй и чем-то ещё приятным и родным, вселяющим радость в каждого неравнодушного.
Молодая девушка сидела на диване, поджав под себя ноги в лаковых туфельках и подпирая кулачком голову с венцом из толстой косы и спускающихся на тонкую шею завитых локонов. В другой руке на коленях она держала толстый переплёт книги. Глаза молодой особы бегали по строчкам, но смысл прочитанного никак не мог уложиться в её голове. Её отвлекали громкие голоса из гостиной и пение птиц за окном.
Наконец, сбросив с себя оцепенение и неподвижность, девушка повела плечиками и положила книгу на диван вверх перелётом, чтобы позже, по возможности, вернуться к прочтению. Она качнула головой, осмотрела комнату и поднялась на ноги. Те неприятно загудели после часов сидения на одном месте. Одёрнув на себе простенькое платье, девушка чуть слышно крикнула:
— Марфа, приготовь мне вечерний туалет!
Небольшая дверка на противоположной стороне комнаты тут же беззвучно открылась, и к девушке так же незаметно подошла служанка. В руках она уже держала вечернее платье барышни.
— Что там нынче господа? — спросила девушка, сев перед трюмо, чтобы распустить дневную причёску. — Я слышала, кто-то ещё подъехал совсем недавно.
— Ой, Т/и Фёдоровна, всё просят бутылки с вином подносить Гришку, весёлые и хорошие такие все… — И, как в подтверждении слов служанки, из гостиной донёсся мужской грудной смех. — А что ещё кто-то приехал-с, это правда, но не успела разглядеть, барыня…
— Ничего страшного, — кивнула Т/и, распустив волосы и вверяя их в умелые руки Марфы.
Пока Марфа наводила с ней порядок, девушка погрузилась в задумчивость и рассеянно слушала болтовню служанки. В их доме совсем недавно начали собираться молодые господа. Это началось тогда, когда муж Т/и — Аркадий Евгеньевич, полковник, которому шёл уже тридцатый год — вступил в Союз Спасения, и тут же своим возрастом, авторитетом, или ещё бог знает чем, заслужил доверие к себе со стороны остальных заговорщиков. Т/и была в курсе всех их дел, муж никогда не скрывал от супруги своих планов, будучи довольно лёгким человеком со своими близкими.
Девушка сама была образована, кончила институт, но к политике была холодна. Теперь же в замужестве её жизнь крупно перевернулась, и своему супругу она стала и помощницей, и другом. Любви в их отношениях, к сожалению или счастью, не сложилось.
Т/и вышла из комнат глубокой ночью, когда гости начали разъезжаться по домам, запрыгивая один за другим в свои экипажи и пьяно желая всем удачи. Проходя лестницу, Т/и чуть приостановилась, чтобы разглядеть покидавшего дом очередного молодого человека. Лицо его было закрыто густой тенью от военной шляпы, мундир и эполеты блестели в свете свечей. Силуэт человека был девушке незнаком, и от того ещё больше интересен. Когда прислуга подавала ему плащ, он на мгновение обернулся, поднял взгляд, почтительно кивнул и тут же вышел. Но Т/и запомнила его голубые глаза и пламя от свечей, отражавшихся в них, и что-то давно знакомое вдруг шевельнулось где-то в груди, словно она знала его.
Она сама не заметила, как долго простояла в коридоре, но голос мужа отвлёк её от мыслей. Он вышел из гостиной, свет через проём прорезал темноту, и Т/и чуть испуганно обернулась. Сергей Евгеньевич, мягко улыбаясь, подошёл к ней, поцеловал тыльную сторону её руки и торжественно объявил:
— Все уехали!
— Вот и славно, — улыбнулась ему в ответ Т/и, отнимая свою руку из его хватки и проходя в гостиную. Её взгляд тут же зацепился за человека, сидящего на тахте и сонно склонившего голову. Т/и лукаво поглядела на супруга. — Все уехали, говоришь?
— Забыл упомянуть, что Пётр Каховский останется, сама видишь, в каком он состоянии… — мужчина как-то обезаруживающе улыбнулся, взял под руку Т/и и повёл её к дальней стороне гостиной на диван, на ходу прикрикнув слуге подавать чаю. — От чего ты стояла так долго в коридоре?
— Хотела понять, кто это был. Мне кажется, я никогда не видела его у нас.
— Ах, это! Младший Муравьёв-Апостол, Ипполит. Служит прапорщиком. Славный малый, — мужчина вздохнул, расстегивая мундир.
Теперь для девушки всё стало понятно. Она знала Ипполита ещё совсем мальчиком, когда имела дружбу с его старшими сёстрами, а он бегал за ними и ласкался. Ипполит был младше неё на несколько лет и всегда являлся для неё лишь ребёнком. Теперь, вспоминая старые времена своей юности и детства, Т/и не могла понять, что Ипполит — уже не маленький мальчик, и что теперь он водится в кругах заговорщиков. «Либо он очень глуп, раз присоединился к ним, либо очень умён — что-то из двух» — думала Т/и.
— Он же такой молодой… Сколько ему? — спросила девушка, подняв голову и устремив взгляд на огонь в камине. Камин находился далеко, но Т/и вдруг стало невероятно душно, щёки сами словно загорелись пламенем. — Восемнадцать?
— Кажется, около того, — кивнул ей Аркадий Евгеньевич, принимая с подноса слуги фарфоровые кружки с чаем и протягивая одну Т/и. — Намедни его представил нам Сергей Муравьёв-Апостол, то есть брат его старший.
— Да-да, Сергея Ивановича я прекрасно знаю, — торопилась Т/и. Ей вдруг захотелось узнать больше о его младшем брате, ведь столько лет она не видела его, совсем ничего не знала. — Он теперь с вами?
— Хочешь спросить: в Союзе ли он? В Союзе. Трубецкой лично подтвердил. А я, если честно, в некоторой степени сомневаюсь. Конечно, он удивительный малый, смышленый, да и его брат, Сергей Иванович, ручается за него. Но, сама понимаешь: он ещё мальчишка, может, хочет лавров да подвигов, а может и вовсе только славы.
— А вы разве этого не хотите?
— Брось, Т/и! — махнул рукой мужчина. — Мы хотим справедливости и конституции.
На том разговор супругов был окончен. На тахте всхрапнул спящий Пётр Каховский, чем вызвал смех Аркадия Евгеньевича, а Т/и же не сводила с мужчины задумчивого взгляда.
Первое время Т/и казалось, что появления Ипполита в их доме были лишь чисто случайными совпадениями, которые вдруг стали случаться гораздо чаще обычного. Сначала он приезжал в компании своего брата Сергея, и вместе с мужем Т/и они закрывались в кабинете и обсуждали свои дела. В эти дни Т/и не пересекались с ними, лишь знала, что они находились в доме и иногда слышала их речи.
Но затем молодой Муравьёв стал приезжать один. По обыкновению он был не в коляске, а верхом, и скоро девушка смогла различать стук копыт его коня, когда он только вбегал на начало дорожки из белого гравия. По приезде, отдав поводья придворному лакею, Ипполит сначала докладывал о себе, следом в доме раздавался звон колокольчик, потом торопливые шаги швейцара в кабинет к супругу Т/И с докладом, после чего Аркадий Евгеньевич — хозяин дома — сам выходил встречать гостя.
Позже оказалось, что Ипполит был представлен Аркадию Евгеньевичу в качестве товарища и помощника. Произошло ли это стихийно или так было задумано Союзом, Т/и не знала, но теперь молодой Муравьёв часто бывал у них и беседовал с её мужем. Сам Аркадий Евгеньевич как будто расцвёл и стал моложе, стоило Ипполиту начать поддерживать с ним общение. Но мужчина был недалек, и в своих делах, в пучине мыслей о Союзе, не заметил, что юный Муравьёв приезжает в их дом не только ради общих дел.
Т/и давно стала замечать его взгляды на себе. Каждую свободную минуту он старался увидеть её, заговорить при удобном случае, медлил, если наступала пора прощаться. Его голос и стать тут же менялись, стоило Т/и войти в одну с ним комнату: он вытягивался, лицо его тут же прояснилось, он начинал говорить нарошно низким голосом, и всё время обращался к девушке. Т/и было чудно это и первое время забавно, сначала она могла списывать это на детскую и братскую привязанность Ипполита к ней, но чем дольше это продолжалось, тем яснее становились мотивы юноши.
Всё окончательно встало на свои места, когда перед сном ей принесли запечатанную записку. От Ипполита.
«Т/и Фёдоровна, милый друг мой. Знали бы Вы, как одно Ваше присутствие украшает мою бренную жизнь. Как Вы умеете осчастливить мой день лишь одною улыбкою, и все заботы куда-то пропадают… Я помню Вас ещё ребёнком, и ребёнком я был в Вас несказанно влюблён. И, осмелюсь сказать, что детские чувства выросли вместе со мною, что любовь моя к Вам никуда не делась, и теперь распалилась до яркого огня. Я не могу больше молчать, я думаю о Вас, скучаю по Вас каждую минуту. Мне за честь будет получить ответ от Вас…»
Девушка не дочитала записку, скомкала душистый листок с вязью французских слов и выкинула его в огонь печи. Её трясло, голова горела, заламывались руки. Глаза блестели лихорадочным огнём, какая-то внутренняя сила не давала сидеть на месте, подняла её и закружила взволнованно по комнате. Кто увидел бы Т/и в этот момент, подумал бы, что она помешалась умом. И Т/и сама так думала. Разом смешалось всё: ликование, радость, страх и гнев. Она радовалась этому признанию, но самой себе признаться в этом не могла, гнала мысли прочь: Ипполит юн, да и она замужем. Она боялась своих чувств, боялась того, к чему они могли привести. Гневалась на Муравьёва-Апостола, что он посмел раскрыть ей свою душу, посмел в неё влюбиться…
Наконец, совсем обессилев, девушка опустилась на диван, голова её упала на руки, а волосы раскидались по плечам. Грудь сдавил тихий плачь, но на губах еле заметно играла улыбка.
***
Т/и сидела у постели мужа, сложа руки на коленях, и тонкими пальцами перебирая кружевные рюши. Аркадий то и дело заливался противным кашлем, хватаясь ладонью за грудь, после чего оттирая лоб беленьким платочком.
— Я никуда не поеду, Аркадий, — решительно повторяет девушка, не поднимая взгляда. — Тебе нужна помощь.
— С бумагами я уже разобрался, всё отправил Трубецкому. Так что поезжай, Т/и, — мужчина взял супругу за руку. — Поезжай.
— Так не с бумагами, так тебе помогу. Ты болен, Аркадий.
— У нас полон дом прислуги! — со смешком сказал её супруг, и волна кашля снова сотрясла его грузное тело. — Развейся, душа моя. Ты не затворница, в конце концов!
Дверь со скрипом приотворилась, и, привлекая к себе внимание, в комнату вошёл человек.
— А! Вот и попутчик, дорогая, — обрадовался Аркадий, протягивая кому-то позади Т/и руку для приветствия. — Ипполит, не будешь ли ты добр сопроводить мою супругу в театр на французскую оперу?
Т/и стало дурно и душно, она буквально чувствовала, как горит её лицо. Девушка умоляюще смотрела на мужа, не в силах обернуться к молодому Муравьёву-Апостолу. Они ещё не виделись после получения его письма, и теперь от одной встречи кровь стыла в жилах.
— Что ж, я буду рад помочь, — сказал Ипполит, и Т/и почувствовала, как его взгляд голубых глаз прожигает её затылок.
Девушка через силу улыбнулась мужу, боясь, что внутренние переживания вдруг станут ему видны как на ладони. Но Аркадий, как обычно, ничего не замечал и только поторапливал молодых людей. Т/и, словно окаменевшая, прошла к дверям и подала руку Ипполиту, сердце её от прикосновений его забилось в бешеном ритме.
О, каким мучением были эти часы для Т/и! Выступление не могло проглотить её, присутствие Ипполита было тому преградой. Она буквально всеми клеточками своего тела чувствовала его близость, его дыхание позади себя, когда они сидели в своей ложе, как зорко цеплялся его взгляд за неё. Ей было и страшно, и приятно, чувство эйфории разливалось по жилам, она хотела улыбаться, и она источала из себя свет. И ей казалось, что все вокруг знают про её мысли, знают об том, о чём она молчит и о том, чему так радуется, о том, отчего так счастлива. И как же мучительны были эти часы…
— Т/и, прошу вас, поговорите со мной, — тихо просил её Ипполит, когда они возвращались домой. — Я сделал отчаянный поступок, но, право, я не могу больше молчать. Я помню вас с тех пор, как был ребёнком, и с тех пор вы никуда не выходили из моего сердца…
— Ох, молчите, Ипполит Иванович… — качала головой Т/и, и радуясь, и пугаясь в одно время. — Я замужем. У меня есть муж, а вы…
— А я для вас юн, не так ли? — кончил за неё Ипполит, беря ладони девушки в свои руки. — Но разве это отчасти не взаимно?
— Да-да, вы юны, — начала шептать Т/и, как в бреду. Она знала, что нельзя допускать никакого признания, что признание — погибель для них обоих. Бедный мальчик достоин жизни. — Вы юны и совсем ещё ничего не понимаете, дорогой Ипполит. Ваша влюблённость пройдёт, вы встретите девушку, а я лишь ваш детский призрак воспоминаний. Я взрослая дама, во мне нет никаких чувств. А вам нужно повзрослеть…
— Я достаточно взрослый, я понимаю всё, что творится в душе моей, — горячо говорил Ипполит, поднося ладони Т/и к своим мягким губам, кладя их на свои щёки.
Т/и трудно было дышать, ей хотелось плакать, вырваться и обнять этого юного молодого человека, который в детстве ей был как брат. Из последних сил он взяла всю свою волю в кулак, и на одном дыхании тут же выпалила:
— Ипполит, вам нужно повзрослеть. Вы ещё ничего, ничего не понимаете, вам это только кажется. Вы губите сами себя… Вы ровняетесь на своего брата Сергея, но вы не нашли себя. Понимаете? Вы как его тень, вам хочется его подвигов, славы. Но вы — это вы. Поищите себя, а пока вы юны…
— Тень?..
Она видела, как изменилось его лицо, с какой обидой сверкнули его голубые глаза, как ослабли руки и дрогнул подбородок. Т/и не могла простить себя за эти слова, и не могла ничего воротить. Когда карета подъехала к подъезду, девушка выбежала, не помня себя.
***
Аресты заговорщиков начались в Москве, теперь же подобрались к Петербургу. На юге был арестован глава Южного общества — Павел Пестель. Аркадий, не дожидаясь, когда императорские подчинённые придут за ним, и, поцеловав супругу, он уехал в Польшу, за границу. Т/и, которой муж доверял все дела союза, осталась в Петербурге некой связующей. Она лихорадочно думала, кому сообщить об аресте: бежать ли к Трубецкому, Рылееву… Приказ об аресте Сергея Муравьёва расставил всё на свои места: девушка направилась к его младшему брату.
— Вашего брата возьмут под арест, если найдут, — сказала она, добившись приёма. Ипполит был как никогда серьёзен, хмур и выглядел старше под натиском всех нахлынувших проблем. — Мой супруг оставил письма на юг. Я должна была предупредить вас об арестах, чтобы вы могли миновать их.
— Благодарю, — Ипполит был чуть холоден, но старался не смотреть на возлюбленную. — Отдайте бумаги, я сам поеду в Тульчин к брату, предупрежу его и помогу, если что-то потребуется.
— Вы? — Т/и опешила. — Ипполит Иванович, вы подвергните себя опасности. Об вас ещё нигде не пишут, но настанет час, когда и вас запишут в списки на арест. Что тогда?..
— Я должен помочь своему брату, Т/и Фёдоровна… — он наконец посмотрел на неё, в глазах его была решимость и страсть. — Быть тому, что суждено. Моя судьба, и я сам вступил в Союз, и считаю за честь повиноваться этой судьбе.
— Будьте осторожны, прошу вас, — сдавлено сказала Т/и. Она прекрасно знала, что все дела заговорщиков ведут если не на погибель, то к тотальному провалу. О том свидетельствовал и бег из страны её супруга, и волна арестов, и всеобщее волнение самих офицеров. И теперь, когда Т/и смотрела на это совсем юное лицо, она не могла поверить, что жизнь этого человека может трагически закончиться в таком своём расцвете. Сердце девушки сжалось, и, не помня себя, она подбежала к младшему Муравьёву, обвила его шею руками и прижалась к груди. — Будьте осторожны.
Он положил свои ладони на её спину, вдохнул аромат её французских духов и почувствовал, как в груди стучит его собственное сердце, эхом отдаваясь в ушах.
— Буду, Т/и Фёдоровна… — тихо сказал он и мягко улыбнулся. Чувствовал ли он ту же опасность? Чувствовал ли он близость этой опасности? — Я после вернусь из Тульчина, обещаю вам.
— Я люблю Вас, Ипполит.
— А я никогда не переставал любить вас, Т/и…
