«Союз Спасения». Твоя история

      Сыновья Муравьевых-Апостолов давно уж вернулись в Россию, в свой родной дом. Усадьба их зажила новой жизнью, встрепенулась, побыла какое-то время в радостном пробуждении, а затем, как и требовалось, встала на рабочую повседневную колею — Петербужская жизнь сызнова вступила здесь в свои права. Но пусть дни и потеряли свою праздность, но теперь каждый был отличен друг от друга. Т/и, казалось, была более всех рада приезду своего брата Сергея. Она была младше него, и её сестринская любовь не покидала его даже за границей. Когда их матери не хватало времени на письма, молодая Т/и брала всё в свои руки: приглядывала за меньшим братом Ипполитом и успевала слать весточки и справляться о здоровье своих двух старших братьев, что полжизни своей провели на чужбине. Сергей в своей сестре души не чаял и был очень рад возвратиться в отчий дом.       Ещё по детству они были как два самых преданных друга, имели общие интересы, взгляды. Но теперь, казалось, некая незримая стена стала меж ними. Т/и и Сергей противились ей, старались не замечать, но с течением времени непонимание друг друга проявлялось всё больше, в спорах, в банальном разговоре, в слове.       — Нет, Серёжа, я решительно, решительно не понимаю ваших идей! — покачала головой девушка, хмуря лоб и поджав губы. Они не первый раз уже возвращались к этой волнующей её теме, но теперь, когда Сергей состоял в обществе заговорщиков, тема была далеко не шуткой. Т/и внимательно разглядывала брата, всей душой стараясь понять, что им движет. — Даже папенька наш и то не понимает…       — Да что мне отец! — махнул рукой Муравьёв-Апостол и встал изо стола, подходя к сестре. Прищурив глаза, он посмотрел на неё и чуть улыбнулся: — Это наша мечта, так будет лучше! Мы хотим поменять Россию в лучшую сторону, пойми; то, что происходит сейчас — не может длиться вечно.       — И вы решили сами править судьбою государства. Так? — плечики Т/и дёрнулись, как от холода, голова поникла, блестящие кудри спали на горящие щёки. Через мгновение она резко подняла голову, очи её, блестя слезами, были устремлены на брата. Тот под взглядом её чуть заробел, сам не зная от чего. — Я понимаю, что вы хотите всё поменять. Но, Серж, почему вы? Почему именно вы? Не лучше ли жить пока так, как живётся? Мы же не худо живём, а? Что, что ещё вам, что тебе нужно?..       Сергей вздохнул и отвернулся к окну. Он не любил слушать упрёки от сестры: её тоскливый голос каждый раз нагонял тогда на него колебания, и все ясные идеи в его голове на какой-то момент становились не такими уж и ясными. Он не считал Т/и глупой, нет, просто понимал, что она не видела всего того, что видел он. Но спорить с нею было бесполезно, сердце женское её не могло принять даже мысли о какой-то возможной революции. Где революция — там кровь, там жертвы... Молодой человек прикрыл глаза и твёрдым привычным движением пальцев поправил воротник мундира, который резко стал ему тесен. Т/и же, чувствуя, что каждый останется при своём мнении, решила больше не терзать ни брата, ни себя. Она мягко пожала плечо Сергея и вышла из его комнат.       Тем же вечером Сергей собирал у себя своих товарищей и друзей, бóльшая часть которых была из Семёновского полка. Т/и знала многих; эти молодые офицеры и господа часто захаживали к ним, но всё с поспешностью да по делу, так что до официальных знакомств скорые эти встречи почти никогда не доходили.       Т/и Муравьёва-Апостол спускалась вниз по парадной лестнице в гостиную, когда прибыл первый гость. Он приехал раньше назначенного времени, и эта встреча была для девушки немного неожиданной: ещё никто из прислуги не успел доложить о нём, и тот стоял в передней словно в нерешимости. Т/и замерла на ступенях, чуть выглядывая из-за резных перил и стараясь опознать в военной выправке только что приехавшего человека знакомого своего брата.       Первым делом он снял треуголку, отряхнул её от снега и огляделся по сторонам в поисках швейцара. Молодой человек сделал пару шагов к дверям гостиной и, вскинув русую голову, тут же заметил на лестнице замеревшую Т/и. Неожиданный взгляд его очей вызвал стыдливый румянец на щеках молодой Муравьёвой, и она тут же собралась сходить вниз, но из комнат гостиной вовремя подоспел её брат Сергей.       — Мишель! — воскликнул он на ходу, сгребая гостя в пламенные объятия и хлопая того по плечу. — Почему никто не доложил?! Благодарю, что пришёл, пойдём в гостиную, скоро все будут.       Т/и, превознемогая свой стыд, словно маленькая девчонка, осторожно спустилась к молодым людям. Они, наобнимавшись и налобызавшись, обернулась к ней. Тут же подоспел пропашивий куда-то швейцар да лакей, выхватывая из рук гостя его шинель.       — Ну где ты был раньше? — упрекнул слугу Сергей, но тон его был весел: на лице брата от встречи с другом сияла улыбка — он не злился. Положив руку на плечо Мишеля, он представил ему сестру: — Кажется, вы ещё не представлены друг другу? Что ж, моя младшая сестра — Т/и. А это сослуживец мой и друг, Михаил Бестужев-Рюмин.       Михаил, не сводя своего пламенного взгляда с подающей руку девушки, мягко пожал её ладонь. Т/и улыбнулась, вспоминая, что была о многом наслышана от брата об этом молодом человеке.       К Сергею Бестужев-Рюмин начал заезжать чаще. Это был юноша лет двадцати от роду, служивший с братом Т/и в одном полку; образованный, как приметила девушка за редкими беседами с ним, с пылкою душою, но с головою, до того экзальтированною, что иногда он казался даже странным и непонятным в своих мечтах и предположениях. Дружба его с Сергеем Ивановичем была истинно примерная: за него он готов был бросаться в огонь и воду. Участившиеся его приезды очень сблизили молодых людей, многие называли их «братьями». Т/и же к молодому Мишелю относилась неоднозначно, но испытывала к нему нежные и тёплые чувства. Бестужев — Рюмин был человек с самым пылким воображением; сердце у него было превосходное, но голова не совсем в порядке. Иногда он был необыкновенно весел, а в другое время ужасно мрачен.       Но, как и брат её, он состоял в Союзе, и взгляды политические разделял ровно те же, что и Сергей Иванович. Михаил жил идеей процветания России, свержения самодержавия; он пылал мыслями об этом. И его образ мечтателя-романтика заставил юную девушку прислушаться к революционным идеям. Однажды им удалось остаться tete-a-tete, но далеко не пламенные любовные речи занимали двух людей. Разговор шёл о высоких целях и идеях. Михаил не отличался осторожностью и говорил всё то, о чём знал и что думал, и для него был не секрет, что Т/и знает всё про Союз от брата своего.       — Век славы военной кончился с Наполеоном, Т/и, — говорил юный поручик. — Теперь настало время освобождения народов от угнетающего их рабства, и неужели русские, ознаменовавшие себя столь блистательными подвигами в войне истинно отечественной, — русские, исторгшие Европу из-под ига Наполеона, не свергнут собственного ярма и не отличат себя благородной ревностью, когда дело пойдет о спасении отечества, счастливое преобразование коего зависит от любви нашей к свободе. Взгляните на народ, как он угнетен. Торговля упала; промышленности тоже нет; бедность до того доходит, что нечем платить не только полати, но даже недоимки. Войско все ропщет. И вы не понимаете общество наше? При сих обстоятельствах не трудно было нашему обществу распространиться и прийти в состояние грозное и могущественное. Почти все люди с просвещением или к оному принадлежат, или цель его одобряют. Общество по своей многочисленности и могуществу — вернейшее для них убежище. Скоро оно восприемлет свои действия, освободит Россию и, быть может, целую Европу. Порывы всех народов удерживает русская армия. Коль скоро она провозгласит свободу, все народы восторжествуют. Великое дело совершится, и нас провозгласят героями века!       Эта речь воспламенила сердце Т/и, и долго девушка помнила, с каким жаром говорил Мишель.

***

      Нынче брат Т/и отлучился и прибыть должен был на днях. Дом без него стал пуст и скушен, и только известие о бале у тётушки немного скрасил будни молодой девушки. Т/и Муравьева-Апостол никогда не пренебрегала балами, хотя ей не всегда был приятен здешний свет, присутствовавший на раутах. Но она выезжала в общество уже третий год, и за ней успели поволочиться ухажеры, но всё было не по душе ей, да и мать была решительно против раннего брака. Т/и же такая жизнь полностью устраивала.       — Что вы, голубушка, сидите так ночуете? Уж заря займётся скоро, ложитесь-ка вы спать: завтра день трудный, а вечером — бал. — Вокруг постели с огоньком в руках ходила бывшая няня Т/и. Она очень любила молодую воспитанницу и до сих пор ходила за нею, и девушка её любила. Морщинистая холодная рука няньки легла на лоб Т/и. — Ты так красна! Не заболела ли?       — Пустое, нянечка, оставьте! — Т/и отвернула голову, волосы её при лунном свете рассыпались по плечам, прикрытыми сорочкой. Девушка судорожно вздохнула, покосившись на письмо, лежавшее на прикроватной тумбе. Письмо то было от Бестужева. Он так и подписал: «Ваш покорный Б.-Р.». Няня уже собралась уходить, но Т/и тихо окликнула её: — Обожди… Скажи мне лучше, как по-твоему, может ли любить человек, полностью поглощенный делом, пылающий только им одним?       — Влюбилась, душенька моя? — лукаво вопрошает няня, садясь на постель против воспитанницы. — По мне — так может. Любовь на всё способна… Но, право, я тут не судья. Но всё же… Думаю, что может. Не скажешь ль имя?       — Не скажу, — задумчиво промолвила Т/и и улеглась, накрывшись тёплым одеялом. — Пустое, нянечка, я просто так спросила.       — Дело ваше, барыня, — улыбнулась женщина, погладила девушку по волосам, точно в детстве, и тихонько вышла за дверь, по пути задув все свечи и погрузив комнату во мрак. И в тот момент казалось Т/и, что нянька всё поняла уж и прознала, но та старушечьи шептала: — Дело ваше.       Бал блистал и был в разгаре, когда Т/и Муравьёва с матерью вошли в залу. Уже играли скрипки, шла кадриль, и пары по полу кружили. Молодые дамы с кавалерами были разодеты, глядели на туалеты по последним модам, кланялись друг другу и всем видом своим «строили» дружелюбие. И всё же краски бала, громкая музыка и шампанское не оставили равнодушной Т/и, она была весела и необыкновенно красива в этот день. Она не жалела сил своих, танцевала и блистала, ловя на себе порой пьянящий взгляд очей Бестужева-Рюмина, что тоже был здесь.       Когда Т/и удалось передохнуть, она ушла к колонам и к своим подругам, ждавшим приглашение на предстоящую мазурку. Не успела девушка отдышаться, как к ней, стуча каблуками по паркету, подошёл отставной офицер. Она узнала его: то был франт, волочившийся за нею не первый месяц, и к тому же в семье её его не жаловали особо — он сделал много пакостей Сергею на службе, и двух молодых людей — брата Т/и и офицера — уже называли недругами.       Он по-щегольски поклонился. Т/и, не зная всех подробностей их с Сергеем размолвок, мягко улыбнулась ему в ответ.       — Не окажите ли мне честь потанцевать мазурку с вами? — спросил он, в полной уверенности уже протягивая ей свою руку в белой перчатке и вскинув горделиво подбородок.       — Мазурку я обещала другому, — склонила голову Т/и, из-под лобья осматривая зал. Юноши, что пригласил её на мазурку, видно не было. От стыда девушка чуть зарделась и тихо добавила: — Извините.       Заметив её растерянность, отставной офицер ядовито усмехнулся, убрал руку и спросил:       — Так где же тот счастливец, Т/и Ивановна? Что-то не видно, а мазурки звуки уж играют… — Он непозволительно наигранно оглянулся вокруг себя. Заметив приближающегося к ним и лавирующего меж людьми Михаила Бестужева, офицер вскинул бровь: — Уж не он ли вас ангажировал?       — Вы ведёте себя непозволительно… — тихо сказала покрасневшая Т/и, сжимая в руке ридикюльчик. Этот назойливый господин сильно влиял на неё и ей становилось дурно. На разговор их больше никто не обращал внимания.       — Послушайте, мой вам совет, Т/и Ивановна, не водились бы вы с ними. К слову, где ваш брат? Почему нет на бале? Ах, верно, по делам уехал. Так знайте, то, чем занимаются эти молодые люди, ваш брат в частности, — офицер понизил голос, но музыка заглушала их разговор. — очень, очень неправильно и грешно! И это позор быть такими вольнодумцами, как они. И стыдно должно быть вам, что вы такие же, как они. А вы — дама, при всём уважении!       — Да как вы смеете порочить моё имя и имя моего брата?.. — Слёзы горечи, несправедливости и злобы застыли в глазах девушки, она невольно повысила голос, привлекая внимание стоящих близ людей. Т/и, не в силах больше ничего ответить и, затаив дыхание, чтоб слёз не выдать на людях, ушла.       Михаил Бестужев-Рюмин не подоспел на разговор, но слышал из него довольно. В груди его родился гнев, он был оскорблён, и после бала на крыльце он пересёкся с офицером, который думать и забыл о разговоре с юной Муравьёвой.

***

«Откуда он узнал о помыслах Сергея? И как узнал, что я — их них?». Два дня после бала жила Т/и в страхе и за брата, и за идеи, и за общество. От волнений она стала больна, похудела, побледнела и в нетерпении ждала Сергея. Молчала, если мать или няня спрашивали о случившемся — не хотела волновать женщин лишний раз.       Вечером, накануне приезда Муравьева-Апостола, в усадьбу заехала знакомая Т/и. Она, придав лицу своему выражение сплетницы, поведала, что завтра же утром состоится дуэль.       — Чья же? — Т/и в волнении схватила подругу за руку.       — Бестужев-Рюмин и, кажется, какой-то отставной офицер, — легко ответила ей девушка, отряхая с мехов снежинки. — Ну, будь здорова, друг мой. А мне дальше — нынче в театре показывают новую оперу, говорят, что просто прелесть-чудо!       Сергея Т/и ждала, как спасителя. Она верила, что тот сможет образумить своего друга Михаила, имея над ним большое влияние. Брат же не приехал тем вечером, как обещался, и ночь всю Т/и не смыкала глаз, стоя у окон комнаты и устремя взор свой на дорогу. Со двора доносились лишь лай собак да завывания ветра. И только утром на заре послышался бег лошадей, упряжки скрип, и к крыльцу подъехала кибитка. Переведя от страха и волнения дух, девушка выбежала на улицу, встречая брата на пороге.       — Что с тобою, Т/и? — Воскликнул он, придержав сестру за локоть и рассматривая её заплаканное лицо. — Что случилось?       — Дуэль…       — Чья? Где?       — Михаил Павлович и отставной офицер N.N., сейчас же на рассвете, — Т/и вздрогнула, зимний холод пробирал тело, без шубки было морозно.       — Ты знаешь где? — Сергей взволновался, мягко потряс сестру за плечо, глаза его метались по её лицу. — Ну же.       — У реки, — ответила Т/и.       — Вот чёрт, Бестужев! — Муравьев-Апостол гневно покачал головой и поспешил к кибитке, прикрикнув кучеру: — К реке! Да поживее!       — Постой, Серёжа, я с тобою, — Т/и прыгнула за ним, и, невзирая на протесты брата, осталась с ним. Она боялась не успеть, увидеть где-то на снегу окровавленное тело Михаила. Мысли в её голове летели: «Зачем он вызвал офицера на дуэль? Из-за оскорбления своей чести?». Сергей же всю дорогу молчал, нервно теребя воротник мундира и нетерпеливо поглядывая вокруг. Для него Бестужев-Рюмин был как второй младший брат, и всякая опасность, грозившая Михаилу, казалась ему личным делом.       Кибитка подъехала к реке, когда секунданты отмеряли шагами барьеры на белом снегу. Солнце только вставало, золотя в воздухе мирно кружащие снежинки. Картина спокойной природы никак не вязалась с тем, что происходило на берегу. Сергей тут же выскочил и побежал к дуэлянтам и секундантам, а Т/и, в свою очередь, словно в оцепенении, осталась в кибитке и неотрывно наблюдала за силуэтом в шинеле. То был Мишель. Сердце девушки гулко стучало где-то в ушах, руки тряслись, холод уже не кололся и не чувствовался. Что-то тревожное поднималось у неё из груди, овладевая головою и мыслями. Она не слышала, об чём говорили мужчины, но через пару минут Сергей, чуть обозлённый и тревожный, вернулся к кибитке.       — Будут стреляться, — сказал он, опередив вопросы сестры. — Мне нельзя вмешиваться. Секундант уже попросил их помириться, но никто из них не отступил от решения драться. Остаётся ждать. Вот, Мишель — повеса! Худого бы чего не было…       Отмерили тридцать шагов, дуэлянты встали к барьерам. По команде начали сходиться, на шаге поднимая оружие друг на друга. Т/и смотрела на это, и лицо её было бело, как снег вокруг. Её хрупкие пальцы вцепились в плечо брата, и она, затаив дыхание, ждала.       Первым выстрелил офицер.       — Он промахнулся? — прошептала Т/и и тут же с сожалением и страхом заметила, как качнулась фигура Мишеля. Одной рукой схватился он за своё плечо.       — Ерунда, — ответил Сергей, стараясь придать голосу спокойный и решительный тон, но всё его тело выдавало напряжение. Глаза его неотрывно следили за другом. — Просто царапина, пуля скользнула…       Михаил Бестужев-Рюмин выстрелил в ответ.       — В воздух, — выдохнул Сергей и прикрыл глаза. Дуэль была окончена. — Послушал меня, послушал… не убил.

***

      Ранение Мишеля правда было не страшно, ему повезло: пуля задела лишь кожу. Молодого дуэлянта, отойдя от волнений и страха, Т/и навестила почти на следующий день.       — Вы молодец, Михаил Павлович, что отстояли честь. И за свою, и за моего брата… Благодарю вас.       Он поднялся с кроватей, на которых лежал в горячке: всё же рана дала знать о себе.       — Я буду с вами, Т/и Ивановна, откровенен, разрешите? Не весь я слышал разговор ваш с офицером, и жаль мне, что тогда не подоспел. Но что услышал, мне хватило и вызвал тотчас его я на дуэль. Что удивительно, он был всё так же насмешлив, и принял вызов, как шутку, право слово… — Мишель чуть пошатнулся, хватаясь рукою снова за плечо и чуть поморщив лицо от боли. Т/и чуть поддалась вперёд, чтобы не дать упасть молодому человеку. — Ничего, пройдёт… Я сказал, что буду честен с вами. Что ж, его я вызвал на дуэль сначала не из-за оскорбления деятельности и взглядов наших. Я бросил вызов… Из-за вас.       Он замолчал и, тяжело дыша, мягко и с опаской смотрел на Т/и.       — Простите мне, если это как-то пошло. Но я не могу допустить, чтобы вас как-то задевали. Я был не в праве как за даму вызывать его, ведь не жена вы мне и не невеста. Но гнев я страшный испытал, — он говорил слова сквозь зубы, словно снова все неприятные чувства зародились в его душе. — И я люблю вас, Т/и Ивановна, я боле не могу молчать… И страшная им приготовлена судьба, но в тот момент ничего, кроме счастья, Т/и не знала.