Нет жизни без тебя

Верлорен вздрогнул всем телом, резко открыл глаза, уставившись в потолок. Сердце стучало в груди, как сумасшедшее, мышцы застыли от напряжения, пока он пытался совладать с дыханием. Подняв руку к лицу, в изнеможении стер холодный пот со лба. Пальцы подрагивали. Причины для такого резкого пробуждения не было, но тело отказывалось успокаиваться. В голове словно роилось осиное гнездо, а в ушах стоял звон. Верлорен сел, уткнувшись лицом, закрытым ладонями, в колени. Нехорошее предчувствие становилось тем сильнее, чем больше он успокаивался, пока не осело неприятным клубком в груди, тяжестью на сердце. Выносить это и дальше не было сил, нужно было подняться и выяснить причину этому неясному беспокойству. Одеться много времени не потребовалось, Верлорен даже не стал подбирать свежий костюм, надел тот, что лежал с вечера на стуле. Ему было не до прихорашиваний и этикета, все равно было и на мятый платок и на растрепавшиеся рукава. Он даже не стал умываться и причесываться, просто поспешно вышел из комнаты, пытаясь хоть немного взять себя в отчаянно трясущиеся руки. Ощущение, что произошло что-то очень страшное, плохое и непоправимое нарастало, сметая за собой разум. По лестнице он спускался едва ли не бегом. В гостиной слышался смех братьев. Верлорен хотел пройти мимо и нарушить заведенный порядок, нарушая уединение в кабинете отца, чтобы посоветоваться с ним относительно этих мрачных предчувствий, когда услышал его голос в комнате. Верлорен замер в вестибюле, словно прирос ногами к плитам, не в силах сделать даже шаг. Дыхание снова сбилось, грудь ходила ходуном, а он стоял и не мог отвести взгляд от приоткрытых дверей в гостиную. Он чувствовал, почти знал, что если войдет в эти двери, то произойдет что-то ужасное, что если он войдет в гостиную — пути назад не будет. И все же ноги сами медленно несли его туда, а руки открывали дверь. В гостиной было темно. Здесь всегда было темно, вне зависимости от времени суток. Помимо кабинета, эта комната была любимой у отца, сделанная по его вкусу. Может именно поэтому в ней было так мрачно и неуютно, как и характер хозяина поместья. Бордовые обои, красная мебель и шторы, даже темное, почти черное дерево — все это подавляло и угнетало. Верлорен никогда не любил эту комнату, но ему приходилось бывать в ней, потому что отец любил проводить в ней время с семьей. Вот кто не испытывал ни малейшего дискомфорта от пребывания в этом помещении и такой компании — это его братья. Любимые сыновья, не чета младшему, который отличался от семьи, как шиповник от благородной розы. В этот раз в гостиной тоже была в сборе вся семья, только присутствия младшего еще не обнаружили. Отец сидел в кресле, явно довольный чем-то, о чем свидетельствовал бокал коньяка в его руке. Двое старших сыновей сидели на диване, развалившись и посмеиваясь с неприятным выражением на лице. Третий сын стоял у камина и, прерываясь на смех, рассказывал какую-то историю, которая явно доставляла удовольствие всем собравшимся. Верлорен еще только вошел и не успел толком расслышать и слова, а волосы на затылке уже топорщились дыбом, да по спине сбегал противный холодок. -… смотрю, из сил уже выбивается! Слабачка! Крылья-то отрастить успела, а по небу ползает, как дождевой червяк. Тоже мне, благородный разумный. По мне, так обычный зверь, недалеко ушедший умом от диких. И что в ней только младший нашел? Верлорен вздрогнул, только сейчас заметив, что сжимает в руке дверную ручку до боли. На ладони остался вмятый в кожу след. Он смотрел на него так, словно он мог стереть все его предчувствия и заставить его брата не говорить ни слова. Его выбор не одобряли с самого начала, оскорбляя и его самого и его избранницу. Но он впервые пошел наперекор отцу, настояв на своем выборе. Ему не нужна была честь семьи и выбранная семьей спутница жизни. После знакомства с Дариллой он не мог больше смотреть ни на кого, кроме нее. -Ничего, для него есть и более подходящие партии. Клан Борра славится своей чистой кровью, и их красный не осквернялся чужими цветами. Я уже договорился с Мареком о его дочери. Отличный выбор, воротить нос не с чего. Слова отца звучали довольно, он говорил так, словно женитьба — уже решенное дело. Верлорен зло стиснул зубы. Как всегда, без него его женили и решили всю судьбу. И не важно, что он уже связан обещаниями с другой, и это не дочь красных. Он уже готов был отказаться от рода и уйти в семью своей невесты, лишь бы отец больше не имел на него влияния. Уж белые его примут с распростертыми объятиями. Вот где никогда не принудят своего ребенка жить по указке. И им было все равно на цвет шкуры, если ты ведешь себя достойно. Локрус разумный Глава, он никогда бы не стал принуждать дочь выйти замуж за нелюбимого. Да и к самому Верлорену относился с теплом, несмотря на их цвета. -А правда она забавно верещала? - Голум насмешливо оскалился. - А как она плакала? «Папа, папа, спаси меня!» Умора, да и только. Только вот папочка так и не поспел вовремя к своей малышке. По воде она летает не так бодро! Шагнувший уже от двери Верлорен ощутил, как ему делается дурно. В глазах потемнело, в груди огнем и холодом разлилось всепоглощающее отчаяние. В голове билась только одно: «нет, неправда, этого не может быть, пожалуйста, пусть это будет неправдой, ложью, выдумкой». Но даже эта мольба не могла заглушить четкого, насмешливого, громкого голоса отца. -Вы хорошо потрудились. Такому бесполезному отребью самое место на дне моря. Топить надо еще детенышами этих тварей. Туда ей и дорога. Локрус впредь будет думать, как подсовывать честным драконам свое убожество. -Неет, - хрип, вырвавшийся из горла, едва ли походил на человеческий голос. Отец и братья обернулись, но Верлорен с трудом различал их силуэты. Его трясло, разрывало, выворачивало наизнанку. Беспокойство обратилось в боль и она обрушилась на него, как лавина, сметая все человеческое на своем пути. Перед глазами расплывались в кровавой дымке багряная гостиная и монстры в человеческом облике, что притворялись его близкими. Удар, который они нанесли, нельзя было сравнить ни с чем, испытанным им прежде. Он не хотел верить в услышанное, не хотел осознавать и принимать то, что только что узнал. То страшное, мерзкое, ужасное, что не могло быть правдой. Отец что-то кричал, приказывал, но слова уже было не разобрать. Разум, охваченный агонией, плавился и всеми силами вытравливал то человеческое в нем, что причиняло такую муку всему его существу. Комната все больше давила на него, все больше кровавого казалось вокруг, мельтешение поблизости ставших незначительными, малыми, силуэтов только сильнее распаляло, вынуждало метаться в поисках выхода. Выхода этим чувствам, выворачивающим ему само нутро. Верлорен громогласно зарычал, завыл отчаянно, выплескивая свою боль хоть так. Когти вспороли паркет с коврами, как масло, хвост до боли удалил в стену, крылья задели чудом уцелевшую, но покачнувшуюся люстру и снесли в сторону кресло. Находиться здесь и дальше не было никаких сил, Верлорен метнулся к дверям, надавил на них грудью, снес преграду, заметался по каменному вестибюлю. На мгновение ему показалось, что он заперт, что он не сможет выйти отсюда, а останется навсегда, запертый в этом доме, в этом теле и в своей собственной голове. От охватившего его страха он заревел и эхо его воя отразилось от стен, разносясь по поместью, стекла задрожали, тихо звеня и лопаясь от этого крика. Осколки посыпались прямо на него, отскакивая от бронированных боков. Верлорен вскинул голову, глядя на то, как осыпается крошкой витражное стекло с потолка. Гордость поместья, цветное изображение предка из разноцветного стекла на потолочном витраже. В солнечные дни блики от его образа отражались зловещей краснотой по всему холлу. Верлорен расправил крылья и прыгнул на лестницу, кроша перила массивными лапами. Перепрыгнул на стену с выемкой под картину предка, круша когтями лепнину и вспарывая холст. И в последний рывок бросил всего себя в каркас стекла, выбивая его наружу. Цепляясь за край крыши когтями и сбивая хвостом люстры под потолком, рыча и воя, Верлорен рвался наружу, помогая себе крыльями. Стекло с хрустом скрипнуло и рухнуло вниз, высвобождая крылья. Верлорен взмахнул ими во всю мощь и длину, ударяя по остаткам витража, обрушивая его внутрь ненавистного дома и вырываясь на свободу. Взмывать все выше, все ближе к небу. Верлорен рвался вверх, словно его удерживали цепи, сковывая по лапам и крыльям, лишая последней свободы — возможности летать. Облака охотно принимали в себя его слезы, а холодный ветер глотал его болезненный вой. Но небо не могло залечить эту рану, как залечивались драконьей кровью любые болезни. Всей драконьей крови в мире не хватило бы залечить разорванное сердце. Он не хотел, не мог этого выносить. Этой пустоты, засасывающей его в бездну. Этих мыслей, что разрывали его на части. Этой боли, что отравляла его изнутри, сковывая отвратительно живое тело. Крылья с трудом ловили ветер, удерживая его на лету. Он даже не знал, куда летит, лишь бы подальше от этих страшных существ, что лишили его смысла жизни. Крылья не слушались, но он не мог остановиться, страшась погони и того, что его прижмут к земле, набирая высоту, чтобы скрыться, ведь быстро он лететь не мог. Огонек, маленькая искорка вспыхнула в помутненном разуме. Она звала отца. Конечно, она не могла его не позвать. Локрус никогда бы не бросил свое дитя в беде, он всегда пришел бы ей на помощь. Быть может, он успел ее спасти, сумел выцарапать из лап смерти. Он самый сильный дракон из всех, кого Верлорен знает, он не мог так просто отдать свою дочь в руки вечности. Гонимый этой надеждой, Верлорен уверенней взмахнул крыльями. Он не видел, куда летит, но знал цель: он должен очутиться в пещерах Белых, - только там он сможет унять свое сердце. На горы, скрывающие в себе Драконий город, он вылетел в лучах заходящего солнца. Любоваться переливчатыми цветами, как прежде, было невмоготу, казалось, привычные яркие краски режут глаз, в наказание красному дракону. Сердце вновь забилось в груди, словно мало ему было пролитой крови. Белые сородичи летали здесь же, кружили, но не приближались к нему, хоть и заметили. И никто не летел навстречу, чтобы сплестись хвостом в полете, прежде чем спуститься на площадку. От этого слезы покатились из глаз с новой силой, а горестный плачь вырвался из сжавшейся груди. На площадке его уже поджидали. Твое крупных драконов бело-серого оттенка и несколько в человеческом облике. Но Верлорен знал, что среди них нет той, кого он все еще надеялся увидеть. Крылья подломились и он из последних сил рванул себя вверх, удерживая на воздухе. На каменную площадку он рухнул, как подбитый, и сразу же обернулся в человека. Слезы застилали глаза, а сил подняться не было. Он лежал на ледяном камне и ветер трепал его, жаля со всех сторон. Он сумел лишь приподняться на локте, вскидывая глаза на замершего в тени мужчину. Никогда раньше он не видел такого выражения лица у этого дракона. Он не смотрел с презрением на красного собрата, ему, казалось, вовсе было безразлично на то, что к нему прилетел избранник его дочери. Это застывшее выражение и потухший взгляд говорили сами за себя, но Верлорен не мог просто смириться. -Пожалуйста, - рыдание вырвалось надломленное, что он и сам не узнал своего сорванного голоса, такого высокого и отчаянного. - Пожалуйста, скажите, что она жива! Драконы беспокойно зарычали, а люди о чем-то заговорили друг с другом, не сводя глаз с распростертого по камню юноши. Но Верлорен смотрел только на Локруса, только его ответ мог еще спасти его. По лицу Главы пробежала судорога, он судорожно вздохнул и прикрыл глаза. Слова были не нужны. У Верлорена перехватило дыхание. Его трясло, и это никак не было связано с ледяными камнем и ветром. Его выстуживало изнутри, разнося по жилам сковывающий лед. Он попытался сжаться, сотрясаясь от рыданий. Он не мог больше быть здесь, не имел на это права и не хотел. -Нет... Нет! Из горла вырвался нечеловеческий рев и тело снова обратилось в большое, когтистое и крылатое. Верлорен рванулся с обрыва, снова взлетая, опять вырываясь из цепких лап горя, теперь поглощающего его целиком, без малейшей надежды. Гонимый своей болью, он не обращал внимание на усталость и ноющие мышцы. Теперь ему было некуда лететь. Не было смысла ни в чем. Он все еще не верил, не хотел принимать того, что его любимой не стало. Что не будет больше совместных полетов и счастья от единения на крыльях любви. Ночь уже давно вступила в свои права, а он все летел, не в силах спуститься. Он почти ничего не видел из-за слез, застилавших глаза. Внутри все ныло от боли и сосущего чувства пустоты. Мыслей в голове не было. Он бесцельно парил на уставших крыльях, не замечая холода. Нос защекотало соленым запахом и облака чуть расступились, позволяя рассмотреть бескрайний простор моря и отражение серебряной луны. Верлорен посмотрел на сине-черную воду, раскинувшуюся во все стороны. Вот так Дарлина и погибла. Подгоняемая его братьями, покуда не устали и не отказали ее молодые крылья и она не упала в эти глубокие воды. Выбившаяся из сил, напуганная девочка, которая в отчаянии звала на помощь единственного, кто еще мог ее услышать — отца. И он не успел. А Верлорен даже не знал о произошедшем, пока его родные братья, смеясь, не рассказали обо всем довольному таким исходом отцу. И вот его любимой не стало, а он все еще жив. Верлорен заставил себя очнуться. Он жив и теперь отец сделает все, чтобы младший жил по его указке. С него станется и крылья ему связать, лишая воли. Для таких, как его отец и братья, нет ничего святого. Только они не подумали, что Верлорен не станет послушным сыном после того, как они уничтожили всю его жизнь. Решение само напрашивалось. Да и лететь было не так далеко, а имея цель, усталости не чувствуешь. Крылья поднимали его все выше, унося от моря, ставшего его избраннице могилой. Шпиль горы Плача было плохо видно из-за облаков, но Верлорен и не хотел подлетать к ней вплотную. До этой горы было не так просто добраться даже драконам в их истинном облике, слишком суровы были вокруг нее ветра. Даже поблизости не росло ни единого растеньица. Зато она была самой высокой из всех в Драконьей долине. Верлорен летел, ощущая, как становится странным воздух и как мысли начинают путаться в голове. Это тоже было особенностью горы. Немногие смельчаки, которые хотели долететь до шпиля горы, порой теряли сознание или сходили с ума раньше, чем достигали цели. Кровь потекла из носа, стекая по чешуе почти тут же застывшими от холода каплями. В голове всплыло улыбающееся лицо Дариллы, такое счастливое, когда он подарил ей брачное кольцо и произнес клятвенные заверения в своей любви. Ее крепкие объятия словно наяву грели душу. Как и слова, сделавшие его самым счастливым драконом, которые он слышал сейчас, как тогда — теплым шепотом в самое ухо: -Я тоже тебя люблю, - слова осели на губах, как если бы он мог их произнести, как если бы он произнес их тем же счастливым шепотом в унисон. Верлорен прикрыл глаза, делая последний взмах крыльев. На мгновенье он словно завис в воздухе, пока медленно складывал крылья, прижимая к спине. Он стал заваливаться назад, на спину, проваливаясь вниз в свободном падении. Воздух обтекал его с огромной силой и скоростью, какой никогда не ощущалось от обычного полета. Это не было страшно, ведь это была его стихия, обнимавшая его и принимавшая, как родная мать, которой он совсем не помнил. И эти объятия лишь приближали его к его возлюбленной, как приближающаяся земля. Падения он не почувствовал.