Весенняя птица

- Терпение – кольчуга сильного, – так говорил Август Штанцлер Ричарду Окделлу перед тем, как тот отбыл в Лаик. И упоминал, что тот будет «волчонком на псарне».       Генриху отец не говорил подобного. Хотя прекрасно понимал, что сыну придется очень нелегко. Но – волн бояться, в море не выходить. Дриксов в Талиге не любят – слишком уж долго длилась вражда между государствами. И в любой семье будет кто-то, кто погиб в войне. Хотя мало разве семей в Эйнрехте, да и не в нем одном, где погибали от рук фрошеров? Генрих стал еще одним «волчонком на псарне». Вслед ему то и дело неслось: - Лебедь щипаный. - Гусенок! Паршивый дриксенский гусенок. Он резко оборачивался. Лишь улыбки на лицах. И «невинные» взгляды – мол, это не я, это кто-то другой. Общение было под запретом в первые четыре месяца, но это не мешало остальным унарам ехидничать и шептать. Порой слуга громко говорил в пространство: - Господа унары, не нарушайте дисциплины. Ответом был коротенький смешок. И снова – те же невинные взгляды.       Вскоре он научился распознавать их по голосам. Чаще всего задирались любимчики капитана Арамоны. Эстебан, Константин, Северин и остальные. У этих троих в подпевалах ходила добрая половина унаров. С ними старался не общаться Берто Салина. Генрих видел его один раз, в Хексберг, куда ездил с отцом. Но тогда они не общались, лишь пару раз настороженно смотрели друг на друга. Еще светлокудрый Арно, которого шутливо прозвали Олененком. Генрих понял, что за Оленя на гербе. Ну и Ричард, которого тоже дразнили, порой и похлеще, чем самого Генриха. Некоторые жили по принципу «я никого не трогаю, и меня никто не трогает». Эти, пожалуй, были самые безобидные. Слуги-мыши, менторы и капитан делали вид, что их ничего не касается, кроме успеваемости и дисциплины.       А компания Эстебана действовала исподтишка. Они «случайно» ставили подножки, мазали мелом, толкали под руку в трапезной, так что унарская куртка оказалась испачканной в каше или в супе. Или прятали учебные принадлежности, которые оказывались в самых непонятных местах. Например, книги – у печки, и их едва не спалил слуга-истопник, думая, что это оставлено для розжига печи. Но хуже всего было, когда сумку с книгами, тетрадями и прочим вешали куда-то на высоту. В силу своего роста Генрих не мог дотянуться. Приходилось залезать на стул или даже на парту. А за спиной неизменно хихикали. - Сударь, вам сколько лет? – однажды спросил его ехидный рыжий унар с зелеными, нагло прищуренными глазами, - Двенадцать уже есть? - Шестнадцать, - ровно ответил Генрих, - а вам, судя по вашим шуточкам, еще нет и двенадцати. Компания снова заржала. - Вы до того, как прибыть сюда, спали в колыбельке? А как же вас нянюшка отпустила? – продолжал ехидничать рыжий. - Унар Константин, ваш рост показывает лишь то, что длинная фигура, да… Тут он прибавил крепкое морское словцо на дриксен. Слышавший это Альберто, фыркнул. В семье Салина разговаривали на кэналли, талиг и дриксенском. Тут уж настал черед рыжего сживать кулаки и со злостью втягивать воздух сквозь сжатые зубы.

***

- Приложите лед к синяку, - посоветовал Генриху мэтр Шабли, который был дежурным в тот вечер. Обязанность дежурить была для каждого ментора. После окончания занятий капитан Арамона отбывал к себе, и по слухам, напивался и заваливался спать. А слуги не горели желанием присматривать за унарами. - Благодарю вас. Генрих приложил лед к разбитой губе и к синяку. По лицу потекли капли воды, розовые от крови. - Я понимаю, - Шабли горестно вздохнул, - поверьте, мне жаль, что так получилось. Эти унары понесут взыскание. Нет, какова наглость – напасть вчетвером на одного. Генрих лишь хмыкнул. Он прекрасно понимал, что никаких взысканий не будет. Ну, капитан наутро вызовет всех четверых, погрозит пальчиком. Мол, ай-яй-яй так делать! Нехорошо, господа. Юный дрикс так живо себе это представил, что невольно фыркнул. Пальцы Арамоны напоминали сардельки. Ментор не понял причины его смеха. - Может, вам прилечь? – обеспокоенно спросил Шабли. - Нет, я… я лучше почитаю у вас. Можно? - Идемте. Я пока запру вас и выпущу после вечерней молитвы.       Дни были похожи один на другой, как капли воды на стекле. Подъем в шесть утра, молитва, фехтование, завтрак, уроки. Порой Генрих тер глаза, чтобы не задремать прямо среди урока. Особенно под монотонное бормотание кого-нибудь из менторов, да стук дождя по стеклу – такой же монотонный. Зима была теплой и мокрой. А еще – чужой язык. Для Бюнца талиг не был совсем незнакомым, но воспринимать что-то в большом объеме все равно было тяжело. Выручали, как ни странно, «домашние привычки». Перед фехтованием он по утрам шел в купальню и выливал на себя ведро воды. Так же, как делал это Нед, еще дома, к Эйнрехте. Эта привычка, как и умение не привередничать, сослужили отличную службу юному дриксу. Он даже не чихнул, когда унары один за другим заболевали. И даже подмигнул Ричарду: - Скоро мы с вами, сударь, будем единственными на уроках. Остальные останутся в своих комнатах. Дик кивнул, но ничего не ответил. Но появление Сузы-Музы, графа Медузы из Путеллы отвлекло всех от мелких стычек.