Долиной смертной тени

      Штиль опустился на воды Карибского моря, застав пиратскую флотилию недалеко от берегов английской колонии. В ожидании ветра офицерский состав всех кораблей во главе с капитанами собрался на борту огромного галеона, дабы отведать блюда из мяса диковинного морского змея, которого удалось поймать по пути.        В начале трапезы священник, волею судьбы оказавшийся в этой компании, робко заикнулся о том, что сегодня, вообще-то, Рождество, — но никто этого не услышал. И только когда рулевой во время тоста повторил его слова, пиратское сборище оживилось — нашелся годный повод для праздника!        Вдоволь наевшись и напившись, народ стал потихоньку разбредаться. Тем не менее, оставшиеся в кают-компании пираты не скучали и горланили песни. Начав с колядок, они уже перешли к застольным распевам, и оттого хор пьяных голосов выводил:       …леро-леро, леро-леро,       Лиллибуллеро, буллен-эла!       Но так как песня была длинная, да еще и на английском языке, то возникла неразбериха с куплетами — собравшиеся то и дело останавливались, чтоб выяснить, какой должен быть следующим и какие именно слова там должны звучать.        Самый мелкий из пиратов недоумевал:       — Я так до сих пор и не понял, эта песня высмеивает католиков или протестантов?        — А какая разница, Бобби, пусть они с этим сами разбираются в своем Старом Свете… — протянула русоволосая девушка в мужской одежде.       Все говорили вразнобой и никак не могли определиться, как звали освистываемого героя песни. Кто кричал, что его фамилия Болбот, кто — Нолбот, кто просто обсуждал дальнейший сюжет песни, смакуя подробности, — и все больше казалось, что им просто нравилась сама атмосфера спора.        Тем временем Клайв сидел чуть поодаль от стола, не выпуская из рук пустой стакан, и молча наблюдал за происходящим. Больше ничего и не оставалось — он только было вручил свой рождественский подарок Аделаиде, как появился один из гостей и с любезнейшей улыбкой пригласил её, как капитана галеона, на разговор тет-а-тет. Клайв догадывался, о чем этот гость хочет с ней поговорить. Но в свете мыслей, которые занимали его последние сутки, — может, это было и к лучшему?..        Впрочем, решил Клайв, и ему стоило бы немного размяться. В такой день не хотелось выслушивать шутки об одиозном фанатике, готовом перерезать глотки всем протестантам Ирландии.       — Это был Ричард Толбот, граф Тирконнел, — сказал Клайв громко, чтобы его услышали в этом галдеже, и поднялся со своего места, намереваясь уйти.        Перебранка затихла.       — Тирко… тирко…что? — переспросил Бобби.       — Точно! Толбот! — просиял старик, который был заводилой в этой песне. — Что, англичанин, хорошо запомнил эту историю?       Клайв подошел к столу и поставил стакан.       — Просто осведомлён. Вести о приходе Вильгельма к власти застали меня уже в Новом Свете, — ответил он. — Вероятно, как и тебя, Шимус. Кстати, учитывая твой говор, почему ты вообще поешь эту песню?       — Эй, то, что я родом из Шотландии, еще не означает, что я католик! Ты хоть знаешь, как я оказался в Карибском море и от чего бежал? Помнится мне, дело было лет двадцать назад…        — Кончай болтовня, старик, я желал слушать песню, — прервал старика мускулистый блондин, сидящий во главе стола.        Шимус повернулся к нему и цокнул языком.       — Ты чего раскомандовался? Думаешь, сел на место моего капитана и теперь можешь указывать мне, что делать? Не дорос еще!       Блондин вскочил с места, опрокинув стул, что-то прорычал на своем родном языке и продолжил на ломаном испанском:       — Я тебя уважать, но и ты не зарываться! Или хотеть отведать гарпун Кая Китобоя?       Шимус собрался было съязвить в ответ, но тут раздалось:       — Хватит. — На голос рулевого обернулись все сидящие за столом. Похоже, они были так увлечены назревающим конфликтом, что никто и не заметил, как тот вошел и теперь осматривал собравшихся. — Не превращайте празднество в пьяное побоище.       — Но, Себастиан, какой праздник без хороший драка?       Тот пристально посмотрел на Кая.       — Ты плохо понимаешь по-испански? — сказал рулевой, и в напряженной тишине послышались сдержанные смешки.         Было в нем нечто такое, что Кай не стал отвечать, а лишь насупился и сел на стул. Свой, а не тот, который предназначался для отсутствующего здесь капитана. Глядя на это, Себастьян одобрительно кивнул, поискал кого-то взглядом и ушёл так же молчаливо, как и появился.       Шимус налил себе рому и выпил залпом, после чего задумчиво произнес, глядя в пустую кружку:       — Песню, говоришь… Эх, а черт с тобой!        И снова полилось:       Леро, леро, лиллибуллеро,       Лиллибуллеро, буллен-эла!..       Воспользовавшись продолжением всеобщего веселья, Клайв покинул помещение, стараясь не привлекать к себе внимания. Он вышел на палубу, оперся на фальшборт и теперь вглядывался в бескрайнюю гладь моря.       Хоть он исповедовал англиканство и был рад изгнанию Якова II из трёх королевств, песня была ему неприятна. Клайв за свои почти полвека земной жизни слышал всякое, но развлечения вроде скабрезных шуточек и пьяных песен были ему чужды.       «Интересно, Бобби понял, что эта песня — насмешка над католиками? Пожалуй, стоило бы убедиться в этом. А то еще заведет её в их присутствии. И хорошо, что это исполнение «Лиллибуллеро» не слышал тот богобоязненный испанец, который положил глаз на Аделаиду…», — думал он.       — Не празднуете? — вторгся в его размышления голос падре.       Клайв краем глаза посмотрел на священнослужителя и снова устремил взгляд куда-то вдаль.       — Нет.       — Что же так? Эти пираты очень душевно пели рождественские песни перед тем, как я отлучился!        — Пели. Но Вам точно не понравится то, что они поют сейчас.       — Хм… — последовала короткая пауза. — И все-таки, вы выглядите встревоженным. Это потому, что донья Аделаида сейчас о чем-то беседует с этим милым доном де Фантазма? Я встретил их, когда шел сюда.       Клайв не смог сдержать улыбки.       — Нет. У доньи есть своя голова на плечах.        — Но всё же, может, поделитесь тем, что терзает вас?        Было не похоже, что падре отступит, пока не получит ответ на свой вопрос. Клайв глубоко вздохнул и развернулся к нему лицом.       — Что, святой отец, вы вызываете меня на исповедь?       — Можно и на исповедь, сэр Клайв. Только для начала вам придется покаяться в ереси и принять католичество. Ересь Генриха VIII совершенно не…        — Упаси Боже, — прервал он поток нравоучений. — Впрочем, меня и вправду гложет кое-что… Возможно, мне пригодится мнение священнослужителя, и даже хорошо, если это будете вы, а не мой духовник.        — Эм… Мнение по какому поводу?        — Как бы сказать…. Я слишком уж часто сталкивался с чертовщиной. И я не имею ввиду нечисть вроде недавно встретившихся нам живых мертвецов. Четыре раза течение моей жизни менялось совершенно мистическим образом — или же это были просто совпадения?.. И хоть эти перемены приводили, как правило, к лучшему, мне сложно смириться с мыслью, что моей жизнью играют силы неведомой природы.        — Может, расскажете подробнее? У нас достаточно времени.        — Если я расскажу, вы обещаете сохранить это в тайне так же, как сохраняете тайну исповеди?        От этого вежливого и сдержанного человека, производившего впечатление твердо стоящего на земле, падре точно не ожидал разговора о чертовщине.  Но раз уж он назвался духовным наставником благородной доньи, то счел себя обязанным узнать историю того, к кому она питала симпатию. И потому, делая это ради Аделаиды, а не ради Клайва, утвердительно кивнул.