Монтериджони, Масиаф, Флоренция

      Первые недели в их новом убежище проходят нормально, но по мере прохождения воспоминаний Эцио, воздух в Святилище, по мнению Дезмонда, становиться все более и более душным. В конце концов, доходит до того, что он проводит все утро в Анимусе, спит так долго, как может, пока кошмар — мерзкая судорога пронзает тело при едином взгляде на помост, над которым висят отец и братья; быстрый и точный выпад клинка Аль-Муалима пронзает его бок — не разбудит его. А после он находится так долго, как может, снаружи.              Становиться все сложнее отделять их воспоминания от своих собственных.              Сначала это было легко. Однако, проводя все больше и больше времени в Анимусе, восстанавливая последовательность, их жизни в его голове становятся все четче. Теперь он может вспомнить все, что пережил с Альтаиром и Эцио, в мельчайших деталях. Даже те моменты, до которых еще не дожил в этой треклятой машине. И это ужасает Дезмонда.              Еще более ужасающе то, что случайно соскользнувшие с языка мысли Эцио не случайны. Он думает брат и видит Федерико и Петруччо; сестра и видит Клаудию. Лица Джованни и Марии наложились на лица его родителей. Дезмонд говорит о том, что сделал Эцио, так, будто сделал это сам, и тут же приходит в замешательство, когда Шон с издевкой оглядывается на него, или Люси приподнимает бровь.              Бег, поначалу, помогал ему избегать этого. Дезмонд взбирался на Виллу и бродил по крышам Монтериджони, совершенно не касаясь ногами земли. Убегал от воспоминаний.              Пытался убежать.              Он должен был знать, что ты никогда не убежишь от самого себя.              Теперь за ним следуют тени. Альтаир и Эцио бегут вместе с Дезмондом, перепрыгивают вместе с ним с одной крыши на другую. Он не хочет видеть их силуэты краем глаза на каждой пробежке.              Они знают, что что-то не так, но ничем не могут помочь. Дезмонд видит беспокойство и страх в их глазах. Видит, как они разглядывают его, а затем быстро отводят взгляд. Ему хочется кричать, но он запихивает свой страх и гнев поглубже, улыбается перед тем, как сморозить очередную глупую шутку.              В Святилище его постоянно пугают голоса. Дезмонд не обращает на них внимания, почти их не слышит.              Шон ляпнет что-нибудь или съязвит, и Дезмонд подумает Леонардо, Малик, начнет отвечать, но потом осознает, что только что говорил с мертвецами.              Дезмонд услышит, как Ребекка засмеется над чьей-то шуткой, и подумает Клаудия, Адха, почувствует, как сердце ухает в пятки от осознания, что больше никогда не увидит их улыбок. А потом осознает, что вообще их не видел.              Люси улыбнется ему именно так, как улыбается только ему; у него скручивает живот и дыхание перехватывает, но думает он о Марии, Кристине.              Дезмонд надеется, что, когда он закончит изучать воспоминания Эцио, все это закончится. Он знает, это ложь. Уверен, что как только Ассасины пробудят все воспоминания, содержащиеся в его ДНК, они не смогут усыпить их обратно. По крайней мере, ему так кажется.              И, учитывая, что случилось с Объектом 16, он в этом не сомневается.              Плюс, одна невероятно крошечная частичка его души не хочет потерять их. В каком-то смысле, жизни его предков улучшили его самого. Этот вывод так раздражает его, что Дезмонд тихо задыхается в собственном возмущении.              И он бежит, оплакивает высокие стены Монтериджони, навсегда потерянные для него из-за чертового забора; почти падает, когда внезапно оказывается в трех местах одновременно. Дезмонд знает, что он на крыше какого-то дома, дрожащими руками цепляется за скользкую черепицу. Соскальзывает вниз, вдыхает запах мороза и свежести.              Но теперь он в Масиафе, соскальзывает вниз, усаживается рядом с Маликом, вдыхает запах специй и песка.              А теперь он во Флоренции, ухмыляется, бежит за Федерико, под ними зашелестели девичьи юбки и пронесся аромат цветочных духов.              Дезмонд приходит в себя, голова кружится, прислоняется к стене. Колени подрагивают под ним, и ему удается сесть. Он просто пытается дышать. Его не предупреждали, что даже с закрытыми глазами он будет видеть призрачные колени, прижимающиеся к нему с обеих сторон.              Взглянув направо, он видит Альтаира. Янтарные глаза сверкают под его капюшоном, а сам Ассасин мягко улыбается.              Сердце Дезмонда неистово стучит в ушах, когда он понимает, что призраки — это не призраки.              Дезмонд поворачивает одеревеневшую шею и смотрит налево. Эцио немного наклоняется к нему, распутная улыбка не покидает его лицо, как и лукавство, неугасающее в темных глазах.              Запахи мороза, специй, духов смешиваются в один, и все, что остается Дезмонду, это держаться за настоящее и не стать частью другого времени, другой жизни, не принадлежавшей ему.              Ла Шайвак’Ионмотлак бал Коллонмомкен. Тени мертвецов шепчут, их шепот липкими когтями вскрывает его черепную коробку и забирается куда-то глубоко внутрь, и Дезмонд хочет убежать, но понимает, что не может. Никогда не сможет от них убежать.              — Ла Шайвак’Ионмотлак бал Коллонмомкен, — повторяет он за ними таким же тихим шепотом, чувствуя, что все его существо распадается на части, чувствуя, что весь мир зыбучими песками растворяется под ним и медленно поглощает.              Дезмонд чувствует призрачные руки, оглаживающие его плечи, пока другие, настоящие не сделают то же самое.              — Дезмонд? — спрашивает Люси где-то далеко-далеко. — Ты в порядке?              Он сглатывает, мысленно убеждаясь, что не ответит на арабском или итальянском.              — Ты здесь? — снова спрашивает она после долгой паузы, тихо и напугано.              Дезмонд поднимает голову и краем глаза видит тени, но затем поворачивается к Люси.              — Наверное, — просто отвечает он.              Все они уже знают, что именно не так, поэтому нет никакой нужды говорить об этом.              Люси хмурится, мягко помогает ему подняться; Дезмонд чувствует, как колени все еще подрагивают под его весом. Затем ее руки, теплые и настоящие, обвивают его, и он прячет лицо в ее волосах, вдыхает ее запах. Не Марии, Кристины.              — Я пропал, Люси, — шепчет он, не сдержавшись.              Дезмонд чувствует, как она напряглась в его объятиях.              Затем он понимает, что сказал это по-арабски, повторяет это дважды на итальянском, лишь после переходит на английский. Даже его голос способен к предательству.              — Дезмонд, — говорит она, тихо и грустно.              Ему хочется кричать от жалости в ее голосе. Ему не нужна жалость, ему нужна помощь. Но Дезмонд знает, что никакой помощи не будет. Только его собственная сила воли сможет сдержать воспоминания, поглощающие его разум. Ему начинает казаться, что его выдержка не настолько сильна.              И он просто сильнее обвивает ее руками, не замечая, что дрожит, слишком хорошо замечая тени, молча наблюдающие за ними.              И он задается вопросом, кем он станет, когда больше не сможет отделять Альтаира и Эцио от себя самого.