Ревнитель веры

«Ингмар! Здравствуй. Извини, что давненько не списывались. В такой глуши, если честно, гонца искать — дело совершенно пропащее, потому как местные фермеры за имеющиеся при мне гроши на другой конец света нестись желанием особым не горят. Ну да ладно, я ж посыльного в конце концов нашел, так что ты особо не переживай. (Рикерт, если получатель увидит, что печать на письме сломана, то он нихера тебе не заплатит, а мамаше твоей я еще и расскажу, чем ты по ночам занимаешься, ушлепок малолетний.) Тем не менее, дела у меня идут неплохо. Ну, не так плохо, по крайней мере, как годом ранее — вздернуть меня пока что никто не грозится (впрочем, я не знаю, надолго ли это). Как и говорил, я все-таки собрал яйца в кулак и направляюсь прямиком в Приют. Думаю, на обратном пути к тебе загляну. Я тут давеча думал о нашем последнем разговоре про сайферство… Нет, я вообще часто о нем думаю, но тут недавно случай был довольно примечательный, и я пуще прежнего задумался. Я по твоему наставлению способностями практически не пользуюсь, потому что понимаю, что для священника это не очень честно и т. д. и т. п. В последний раз из-за своей потрясающей честности я даже мог остаться без хлеба, но сейчас не об этом. Я просто в последнее время все чаще думаю, что все-таки не очень ты прав в том, что сайферство людям наносит только вред. Я помню, что в твоем понимании это все «искусственные чудеса», но ты подумай — это ведь все-таки чудеса. Разве плохо позволить слепому человеку на некоторое время снова прозреть? Разве плохо помочь отчаявшемуся почувствовать себя лучше? Разве плохо дать кому-то возможность верить в себя? Я знаю, что честные священники добиваются того же самого при помощи простого слова. Но разве способы действительно имеют такое большое значение? Я не пытаюсь стать с помощью всего этого новым Вайдвеном, как полагают некоторые наши братья, и я не пытаюсь запятнать честь Церкви. Потому что пятнают ее вовсе не мнимые кудесники вроде меня. И я это и тебе, и всем остальным докажу. А если и не получится, то хуже моя репутация явно уже не станет. Не пиши мне никуда, поговорим уже когда я приеду. Спасибо за твои молитвы, но помолись лучше о наших несчастных фермерах. И положи за меня цветов Анне на могилу, если не сложно. Да пребудет с тобой Эотас. P. S. Не удивляйся, если у монастыря скоро опять поприбавится послушников. Честное слово, я не специально.»

***

— И вот выбегает она, — начал Этьен, поднося кружку к губам, — прямо из поля выбегает, представляешь, да? Вся в пыли, в платьице порванном, на руках мозоли и в глазах тоска такая, что хоть убейся. Выбегает, значит, и говорит мне, мол: милсдарь, а вы не останетесь? Не останетесь, говорит, не поможете с отцом Райсом? А я на нее смотрю, и сердце так сжимается, ну так сжимается, что просто сил моих нет… — И отправил ты ее, значит, к Ингмару, — вздохнула Руфь. — Ты же знаешь, чем это может кончиться. — Нет, ну ты меня пойми. Что я мог с этим Райсом-то там сделать? Голову ему взорвать, что ли? Нет, ну правда, что я еще сделать-то мог? — Да хватит тебе, милый ты мой. — Руфь откинула седую косу за спину и облокотилась на спинку стула. — Хватит себя жалеть, ну. Ты просто выбрал самый легкий путь, потому что приоритеты у тебя другие. Этьен фыркнул и отпил из кружки. — Ну тебя, Руфь, — надулся он. — Ничегошеньки ты не понимаешь. Такие вещи наспех не решаются. Я же это все во благо нашего же будущего делаю, а не потому что мне лень. Вот когда будет у меня церковь, когда я в Совет попаду, вот тогда… — Прекрати мне голову морочить. Я третий год уже о церкви твоей сказки слушаю, а толку все никакого. — Но-но-но! Ты думаешь, я зачем народ к Ингмару отправляю, а? Вот скоро у него монастырь битком набьется, людей девать будет некуда, вот тогда-то ничему ему не останется, кроме как расширяться. А так как более удачных вариантов относительно места приора у него нет, то все, вот она — моя церковь. А через пару лет Ингмар и сам преставится небось… Поняла, а? Так что ничего это не сказки, заруби себе на носу! — Ну ты и махинатор, мальчик мой, — улыбнулась Руфь. — Смотри только, чтобы Ингмар об этом не прознал. А то такого же простодушного покровителя ты себе уже не сыщешь. — Не переживай, у меня еще есть Вольфанг. — А ты при нем еще раз пошути про Совет, и не будет у тебя больше Вольфанга. Этьен, сощурившись, закинул ногу на ногу. — Злюка ты, Руфь. Совершенно входить в положение не хочешь. — Ага. Это я у тебя научилась. Они рассмеялись почти синхронно. Затем Руфь, тяжело поднявшись, поцеловала его в лоб и молча вышла из комнаты. Руфь и Этьен познакомились тремя годами ранее, когда он впервые решился покинуть монастырь Ингмара. Руфь не принадлежала к церковной общине, уже перешла возрастную черту в пятьдесят лет и, что самое страшное, не была эльфийкой, поэтому в качестве романтического интереса не рассматривалась ни в коем разе. Однако были у Руфь и положительные качества: во-первых, питейное заведение на одной из северо-восточных дорог, где своим постояльцам она иногда подавала специальный вирсонег со специями, рецепт которого не знали ни в одном другом уголке Редсераса. Во-вторых, Руфь была далеко не дурой, поэтому с ней Этьен не боялся говорить ни о чем. По большей части Этьен любил странствовать лишь по той причине, что дорога так или иначе всегда приводила его к Руфь. Может, был в этом след некоторого божественного вмешательства; а, может, сильно еще в Этьене было пристрастие к выпивке. В чем на самом деле заключалась суть, он по прошествии лет так и не понял. В этот раз, сделав небольшой крюк от деревни Райса, Этьен заехал к ней, как ни странно, попросту занять денег. С Руфь за три года знакомства у них выстроились более, чем хорошие отношения: за неимением детей она легко привязывалась к любому недотепе, чей вид вызывал жалость. По счастливому (или не очень) стечению обстоятельств, другого впечатления вид Этьена не вызывал, поэтому исход их с Руфь отношений был предрешен еще до знакомства. — Этьен, — прошелестел у него над ухом голос. — Этьен, поднимайся, горе ты луковое! Сначала ему показалось, будто бы находился он до сих пор у Вольфанга — так уж ясно ему привиделся голосок Вентры. Когда он все же продрал глаза, то искренне поразился, каким вообще образом мог перепутать нежнейший эльфийский голосочек с карканьем старухи. Руфь нависла над ним, раскрасневшаяся и злющая, словно сеан-гула, вот-вот готовая его растерзать. Но Этьен не спешил пугаться. Во-первых, Руфь редко когда выглядела иначе. Во-вторых, возможно, кто-то просто напомнил ей об Этьеновых долгах. — Эотас милостивый, я в следующий же раз все верну, — сонно пробурчал он, норовя перевернуться на другой бок. — Вот тебе слово священника… Руфь Этьенов душевный порыв не оценила, грубо шлепнув его по щеке. — Какая же ты бестолочь! Ну-ка вставай немедленно! Она сдернула с него плащ, которым он накрывался, и для пущей убедительности снова дала пощечину. — Боги, Руфь! — Этьен резко сел и уставился на нее взглядом донельзя недружелюбным. — Что не так? Что я опять сделал не так? — Ищут, недотепа, — буркнула она, отойдя к двери. — На первом этаже типы какие-то ошиваются, про тебя спрашивают. Даже доброго утра не пожелали, можешь себе представить? Экая невоспитанность! Вся сонливость вышла из Этьена мгновенно. Он мигом поднялся, накинув на себя плащ и заправив в штаны свою тунику, затем начал оглядывать окружающую его кладовку в поисках сумки. — Они не сказали, от кого пришли? — Ничего не сказали, — пожала плечами Руфь, аккуратно выглядывая через щелку в двери. — Только то, что им тебя видеть надо. Что ты там такого еще учудил? — Да ничего я не учудил, — буркнул Этьен. — Ну, разве что Райс… — Ах ты ж олух! — взвилась Руфь, с шумом захлопнув дверь. — Пень стоеросовый! Я тебе когда еще говорила, чем все эти твои авантюры кончатся! — Руфь, ну будет тебе! Я же из лучших побуждений! — Тебя сейчас сечь поведут из лучших побуждений, башка твоя трухлявая! — Да ладно, может, они поговорить просто хотят? — Я тебе дам поговорить, балбес! Кто ж поговорить к людям ходит с цепами-то да с пистонами, а? Этьен сполз вниз по стене. — Боги правые… Руфь, глядя на него сверху вниз, сделала несколько шумных вдохов и выдохов. Затем, экспрессивно взмахнув руками, отошла обратно к двери. — Ладно, дурень ты несчастный, — сказала она чуть тише, — собирай манатки. Проведу тебя через черный ход. — Спасибо, Руфь. Правда, спасибо. Она шикнула на него, махнув в его сторону рукой. Этьен плавно поднялся, вновь осмотрев кладовку в поисках пожитков. Когда рука его потянулась к недопитой бутылке вирсонега, в дверь начали колотить. — Хозяйка! — гаркнул некто басом. На секунду Этьену показалось, что голос этот он узнает. — Вы там, хозяйка? У нас еще есть вопросы! — Люди добрые, да погодите ж вы! — обеспокоенно прикрикнула на дверь Руфь, не переставая подгонять Этьена знаком руки. — Дайте вы бедной женщине прибраться, ну! Этьен вздрогнул. Окон в кладовке не было, как и других дверей, поэтому единственный выход оказался заблокирован. Он отшатнулся на шаг назад и почувствовал, как в преддверии очередной встречи с плетью у него заныла спина. — Вы там чей-то прячете? — крикнул уже другой голос. — Отец Этьен с вами? Открывайте! — Руфь, — шепнул Этьен, подойдя ближе к двери, — Руфь, они же с меня шкуру спустят… — Знаю я, оболтус, — шикнула она в ответ и затем заговорила громче, обращаясь к людям по ту сторону кладовки. — Да тише вы там! Всех постояльцев мне перебудите, дурни! Сейчас я открою! Уговоры на людей не подействовали, потому как в следующий момент дверь начали выбивать. Этьен вздрогнул; Руфь, отойдя на шаг и не отпуская дверную ручку, нахмурилась пуще прежнего. — Встань слева от двери и прижмись к стене, — шепнула она Этьену. Он кивнул и отошел, куда она велела. Осознание дальнейшего плана действий пришло к нему почти сразу же. — Не открывай сразу, — шикнул ей Этьен. — Дождись особо сильного толчка. — Да знаю я, олух. Не впервой уже. — Чего-чего? — Потом расскажу. Старая дверь кладовки нещадно трещала, с потолка на них сыпалась пыль. Этьен чувствовал, что сердце у него вот-вот скатится в пятки. Изо всех сил он перебирал в голове наиболее удачные варианты развития событий, пока вдруг не вспомнил, чего ему не хватало для осуществления самого удачного. — Хозяйка, последнее предупреждение. Откройте! — Руфь! — практически взвизгнул Этьен. — Руфь, я забыл! Табак! — Да какой тебе табак, дурачина? Совсем что ли от ужаса ума лишился? — Кинь мне мешочек, умоляю! Он на бочке чуть правее тебя. Последующий удар едва не сорвал дверь с петель. Руфь, пискнув, отшатнулась еще на шаг. Затем, отклонившись правее, схватила с бочки мешочек и с меткостью, достойной лучших из лучников, швырнула его Этьену прямо в лицо. — Спасибо! — Ну-ка, навалились! Руфь прижалась обратно к двери и глубоко вдохнула. — Сейчас! Дверь с треском распахнулась, и двое мужчин кубарем ввалились внутрь. Оттолкнувшись рукой от спины одного из них, Этьен прыгнул в коридор и уткнулся в стену. Окно совсем рядом, подумал он. Перелом спины еще ближе, понял он секундой позже и рванулся к лестнице. — Вот сволочь! Стоять! Этьен сбежал вниз по лестнице, не чувствуя своих ног, и, когда ввалился в зал, мигом застыл на месте. Дверь была закрыта. Рядом с одним из столиков стояли еще двое людей, явно обескураженные его столь неожиданным появлением. Пока Этьен соображал, что делать дальше, те двое, что еще миг назад были наверху, едва не уперлись ему в спину. Осмотревшись снова, Этьен сглотнул. Один из мужчин у стола, тощий белобрысый парень в шлеме с наносником, улыбнулся. — Четверо на одного — это свинство, — заметил Этьен. — Смотря что понимать под свинством, — ухмыльнулся человек в шлеме. — Не беспокойтесь, отец Этьен. Мы вас не обидим. — Смотря что понимать под обидой. Один из тех, кто стоял на лестнице, сплюнул прямо на пол. — Отец Райс предупреждал, что вы парень с норовом. Но не стоит ничего выкидывать, милсдарь. Это ни к чему. Получится или нет, думал Этьен, осторожно отходя к стойке. Насылать видения — это одно. Сбивать с ног — совсем иное. Скейн знает, хватит ли у Этьена сейчас на это сил. — Что вам от меня надо? — У отца Райса с вами осталась пара незаконченных дел, — пожал плечами один из мужчин, покручивая в руке свой пистолет. — Несколько его людей сбежали. Он просил проводить вас к нему. — Почему тогда вы ищите меня, а не тех людей? — Потому что куда пошли они, мы не в курсе. А вот вы… — Они у шли по собственной воле, и я не имею к этому совершенно никакого отношения, — выдохнул Этьен, спиной прижимаясь к стойке. — Нам нечего обсуждать с Райсом. Это не мои проблемы. — Уж точно не вам судить, есть ли у вас с отцом Райсом общие темы. Пройдемте с нами, Этьен. Вам ничего не грозит. — Совершенно ничего, — усмехнулся человек у лестницы. Этьен сглотнул. Возможно, дверь эти гады не заперли, и тогда его попытки что-то предпринять имели бы успех. Но каковы шансы? Руфь всегда оставляет ключи где попало… — Я… — Этьен глубоко вдохнул, но голос его все равно дрогнул. — Никуда я не пойду. Вы меня не тронете. Как священник я имею право на неприкосновенность. — Эотас всемогущий, ну сколько же можно! Парни, вам не надоело? — Надоело, — вновь сплюнул человек у лестницы. — Ух, как надоело. — Этьен! — раздался голос сверху. — Черный ход — в кухне! — Твой должник, Руфь! — А ну-ка ни с места! Да в Хель все это, подумалось Этьену. Либо все, либо ничего. Ему давно уже следовало смириться. Он привычно дотронулся до виска пальцами и прикрыл глаза. Вспомнил о том, как делал то же самое пару лет назад. Едва не усмехнулся от того, как долго не применял эту свою способность, но все же сумел поймать знакомое чувство. И затем все-таки это сделал. Когда Этьен открыл глаза, в голову его ударило ощущение, будто бы от похмелья. Двое мужчин с оружием, как он заметил, схватились за голову; оставшиеся на миг замерли в попытке осознать произошедшее. Не так плохо, подумал Этьен и рванул в сторону кухни. Задняя дверь, благо, была заперта изнутри на задвижку, поэтому открыть ее для Этьена труда не составило. Разумеется, это задержало его на краткий миг, но, казалось, разве будет от этого хуже? Казалось, не будет. Но только казалось. Когда он выскочил на улицу, утреннее солнце на мгновение ослепило его, и Этьен замедлился. А в следующую же секунду услышал два звучных выстрела и почувствовал, что правую его руку и ногу распирает страшный жар. Когда посмотрел вниз, понял, что плечо прострелили. Как и лодыжку. — Сука, — выдохнул он на бегу и, зажав плечо рукой и чуть прихрамывая, рванулся вперед. Где-то перед домом должна быть коновязь, вспомнил Этьен, еле разбирая дорогу. Он не ошибся, и более того, прямо сейчас один из постояльцев забирался на свою лошадь с целью отчаливать. В здравом уме Этьен не стал бы промышлять конокрадством, но сейчас, к несчастью, в здравом уме он не был. Поэтому в следующее мгновение Этьен грубо оттолкнул ездока от коня, запрыгнул в седло, едва не свалившись, и спустя несколько секунд из следов его присутствия на постоялом дворе осталась лишь взметнувшаяся на дороге пыль. Один из его преследователей, остановившись возле главного входа, выстрелил вдогонку Этьену несколько неловких раз. — Как знал, что не нужно было оставлять коней, — гневно сплюнул он. — Да хорош, — хлопнул его по плечу другой. — Далеко он все равно не ускачет. Попал же. — И правда, попал. Они усмехнулись друг другу и свободно вошли в здание через парадную дверь.

***

— Не смертельно, — говорил себе Этьен, сжимая в руках поводья. — Мало ли — пуля… Не смертельно… Правый бок коня покрылся влагой, и онемевшая нога Этьена регулярно с него соскальзывала. Он не видел этого, но догадывался о том, что позади себя оставляет ощутимый кровавый след; впрочем, решиться ни на то, чтобы слезть с коня и перевязать раны, ни на то, чтобы поехать быстрее, Этьен не мог. — Глупость какая, — вздохнул он и медленно опустил грудь на конскую гриву. — Всего-то пару конечностей… прострелили… Да разве ж от такого умирают?.. Этьен закашлялся, машинально отклонившись в сторону. Сквозь лодыжку пуля прошла навылет, чего нельзя было сказать о плече. Боль в нем все еще донимала его, и, прикрыв глаза, он вновь попытался наложить на плечо магию. Конь коротко заржал и тряхнул головой, почувствовав ментальный сигнал. Руки Этьена разжались; не переставая кашлять, он свалился с коня и коротко застонал, сильно приложившись о землю спиной. Раскрыв через несколько мгновений глаза, Этьен взглянул на небо. Рваное сизое облако частично перекрыло солнце, и теперь вниз спадало всего несколько белесых лучей. Луг кругом утопал в золотистом свечении, блестящем на кончиках трав. Неплохо, подумал Этьен. Но в качестве извинений не пойдет. — Если ты, — сквозь зубы выдохнул он, — и правда смерти моей желаешь, то тебе надо лучше стараться. Этьен попытался подняться, но ощутил, что силы его покинули. Прикрыв глаза, он снова попытался наложить на себя магию — и последним звуком, который он услышал перед тем, как провалиться в сон, стало конское ржание. Поле утопало в полумраке, освещенное лишь серебряным лунным светом, но кругом все равно было полным-полно ребятни. Этьен — вернее, один из Этьенов, — сидел перед детворой на пне, положив одну руку на согнутое колено; второй стоял невдалеке, незаметный и недвижный, молча глядя перед собой. Вначале Этьен не определился, какой из этих фигур хочет отдать свое сознание. Сон, впрочем, выбрал это за него. — Как вы думаете, — улыбнулся Этьен, переводя взгляд от одного ребенка к другому, — почему никто никогда не сравнивает его с лунным светом? Переглянувшись между собой, дети молчали. Этьен усмехнулся. — Ладно-ладно, спрошу попроще. Какой вообще у Эотаса свет? — Яркий, — уверенно кивнул один из мальчишек. — От него тепло становится, — промямлил другой. — И он никогда не гаснет! — поддакнул третий. Две сидевшие по бокам девочки молчали. — Хорошо, — прищурился Этьен. — А какой тогда свет у луны? Дети молчали, раздумывая. На миг осознание перескочило от Этьена к его двойнику. Ощупав свой пистолет, он сделал шаг вперед. Вид на фигуру на пне ему открывался со спины. Не очень честно, подумалось ему, зато действенно. — Ну, — задумчиво сказала одна из девочек, — он, наверное… Бледный? — И совсем не греет, — отозвалась другая. Этьен хрипло рассмеялся. — Верно, верно. С луной Эотаса никто никогда не сравнивал, потому как ее свет — это уже удел Ондры. Мне это всегда казалось странным: у луны пусть и иной свет, но светом ведь он все равно является, разве нет? Во всех храмах мне говорили, что нет. Что я просто путаю понятия. Но я-то знаю, что никакой ошибки тут не было. Он поднялся, раскинув руки в стороны и взглянув на небо. Шаги позади становились все более ощутимыми. — Свет луны — это отражение света солнца. Его тень, как бы парадоксально ни звучало. Понимаете? Понимаете, говорю? Если нет, посмотрите вокруг — разве то, что сейчас происходит с Эотасом, это не его тень? Равнодушная, холодная, слепая тень, от которой не осталось ничего, кроме иллюзорного свечения. Мы поклоняемся долбанному лунному свету, не замечая, что от нашего Бога нет больше и следа. Какая наивность, какая святая наивность! Вы не видите? Вы правда не видите? Ну так смотрите же! Сознание вернулось к Этьену, стоявшему позади. Он огляделся кругом: повсюду, насколько хватало глаз, простирались пустые безжизненные поля. Этьен не увидел в них ни единой души, не услышал ни единого звука — и когда взглянул вверх, то сумел разглядеть лишь бледный лик луны. Направив пистолет на своего двойника, он ощутил, как его рука задрожала. Внутренний голос не переставая повторял ему, что сделать это необходимо. Но Этьен не мог. Он чувствовал, что в словах его альтер-эго все же есть доля правды. И все равно положил палец на курок. Но тут другой Этьен обернулся. — А, — с холодной усмешкой сказал он, — так Эотас хочет, чтобы я умер? Хороший же божок вышел, ничего не скажешь! Ты тоже думаешь, что я не прав? Где же он тогда был, когда ты умирал? Этьен вздрогнул, но пистолета не опустил. Дети за спиной у его двойника глядели на них во все глаза; некоторых из них он узнал. — Давай, стреляй в меня, раз ты так слепо Ему привержен, — рассмеялся двойник, вновь раскинув руки. — Давай, говорю. Стреляй! И Этьен выстрелил. В сердце, без промаха, как он ему и приказывал. Но тут же почувствовал, как его собственная грудь словно разорвалась. — Видишь, — улыбнулся двойник, даже не шелохнувшись, — как оно бывает. Против себя все-таки не попрешь, а? Этьен согнулся, выронив из рук пистолет, и упал на колени, зажав ладонями кровоточащую рану. Переступив через пень, двойник подошел к Этьену, равнодушно поднял с земли оружие. — Если ты, — вздохнул он, пробежавшись пальцем по дулу пистолета, — и правда смерти моей желаешь… то тебе надо лучше стараться. Улыбнувшись, двойник направил оружие на Этьена — прямо на голову. Но затем резко перевел дуло пистолета ему на плечо. И выстрелил.

***

— …ну, лицо розовое все, чуть не пунцовое, ляжки оголенные обе едва не целиком, но самое интересное… — То, чё у нее меж ног торчало? — Да нет, Боже. Самое интересное, говорю, что сидит вот она в углу такая несчастная, промежность подолом прикрыть пытается, а платье у нее порвано, представь, прям вдоль шва, и вот стягивает она его себе на причинное место, и тут у нее из-под платья выскальзывает… — Си-и-и-иська! — жалостливо взревел голос чуть поодаль. — Эотас милостивый, как же давно я ее не видел! Кто-то разочарованно вздохнул. — Да не сиська, нет. Если б сиська вывалилась, я бы от счастья зарыдал, пожалуй. — Ну, а чё ж тогда вывалилось? — Эх. Бомба. — Господа, будьте любезны… В нос Этьену ударил запах луковой похлебки. Есть ему сегодня еще не приходилось, поэтому живот тут же скрутило. Впрочем, думать о том, перепадет ли ему сегодня миска супа, было рановато. Пусть он и очнулся, но размыкать глаза еще не торопился — разведывал обстановку. Судя по голосам, человек внутри было четверо, считая женщину; к тому же, надо было учитывать кого-то, кто тяжело дышал прямо у Этьена над ухом. По примерным прикидкам ситуация в любом случае складывалась не самая удачная. Этьен, сдерживающийся уже несколько минут кряду, коротко простонал, повернув голову набок, в сторону чавкающих за столом людей, и наконец раскрыл глаза. Окружала его скромно обставленная маленькая комнатка, освещенная скупым пробивающимся сквозь окно солнечным светом. Лежал он на широкой кровати, устланной овечьими шкурами, а напротив него на табуретке сидел знакомый наемник, уныло протирающий дуло пистолета. Через расположившийся напротив проход, не имеющий двери, был виден обеденный стол, за которым сидело трое других наемников. Один из них, отвлекшись от похлебки, обернулся себе за спину и довольно уставился на Этьена. — Эк, гляньте, кто очухался. Наемники, все, как один, глядели на него с презрением. Этьен поморщился. Хотел было почесать себе больное плечо, как вдруг обнаружил, что руки у него связаны. — Уф, — прокряхтел Этьен, уставившись в потолок. — У меня только два вопроса. Черноволосый наемник, сидевший рядом с ним, усмехнулся. — Ну, валяй. — Первый: воды можно? — Можно, — кивнул один из тех, что сидел за столом. Голос Этьену показался знакомым. — Хозяйка, налей ему чего. — А второй вопрос? — подключился другой наемник. — Второй вопрос такой, — продолжил Этьен, прокашлявшись. — Вот вы правда думаете, что какие-то хлипкие веревочки помешают мне вам кровь из ушей пустить? Несколько секунд наемники глядели на него совершенно бесстрастно. Затем звучно расхохотались. — Вот-те на, — усмехнулся черноволосый детина рядом с Этьеном, повертев в руках пистолет. — А еще ведь настоятелем себя величает! — Ничего удивительного, — улыбнулся белобрысый наемник, вернувшись к своей похлебке. — Мало ли, как какой-то рэкетир себя называет. Я и не таких видал. — Нет, ну с ним же по-хорошему, — посетовал третий, единственный из всей компании, кто носил плащ, и запустил ложку с похлебкой в рот, — а он — кровь из ушей… Хмфр… Экая бестактность… Названная хозяйкой рослая женщина, вернувшись из другого конца комнаты с чаркой воды в руке, замерла перед наемниками в неуверенности. — Милсдари, воды-то ему надыть еще? Рыжий наемник в плаще одобрительно махнул ей рукой, не отрываясь от супа. Женщина, пожав плечами, подошла к Этьену и, приподняв ему голову, принялась потихоньку его поить. Сидевший рядом наемник вздохнул, подкручивая правой рукой свои черные усы. — Если б не мы, тебе бы так и помирать на том лугу, дурень, — выдохнул он, не спуская с Этьена темных глаз. — Мы ж тебя до сюда на себе и тащили, хозяйку вот нашли, чтобы тебя подлатала. Мог бы и поблагодарнее балакать-то. — Если б не вы, — огрызнулся Этьен, оттолкнув плечом женщину, — то не лежал бы я здесь связанный с двумя пулевыми ранениями. О благодарности он мне тут заговорил, тьфу ты! Какое ты вообще право имеешь мне какую-то чушь про благодарность пороть?! Наемник тихонько рассмеялся себе в усы. Хозяйка, расплескав оставшуюся воду себе на передник, недовольно что-то пробурчала и, кинув на Этьена косой взгляд, перешла в другую комнату. Этьен отвернулся к стене. Плечо и нога у него болели, но не так сильно, как он запомнил; видимо, давала о себе знать какая-то целебная мазь. В центре груди у него что-то неприятно сжалось от отвращения. Может, не стоило такого выдавать при хозяйке дома… Наемники доедали похлебку в тишине; тот, что сидел возле кровати, вновь занялся своим пистолетом. Этьен размышлял. Минувший сон занимал его сейчас гораздо сильнее, нежели треклятые наемники. Некоторые священники иногда, по большей части втихую, тоже рассказывали ему о своих снах или мыслях с подобным мотивом. Этьен считал подобное явным знаком кризиса веры. Ему всегда думалось, что он-то подобного избежать сумеет — мол, с Эотасом у него все точки над и уже расставлены, никаких поводов для беспокойства больше нет и вряд ли когда-нибудь появятся. Но сейчас дело обстояло иначе, и ни в чем уверен Этьен больше не был. С самого начала он воспринимал Эотаса одним-единственным образом. Он был для Этьена не богом, перед которым необходимо благоговеть и падать на колени; Он был тем, кто указывает путь. Путеводной звездой, проще говоря, но не более. Этьен помнил свою ошибку касательно Вайдвена и, более того, она и до сих пор перманентно появлялась у него перед глазами. Он знал, к чему может привести такое безумное поклонение. Но за минувшие пять лет, кажется, Этьен разучился подобное в себе контролировать. О Нем ведь говорили все без умолку — как же тут не начать слушать? Этьен и сам был (и немного даже оставался) одним из тех, кто говорит — и как же тут не начать в эти слова верить? Редсерас любил Эотаса, Редсерас воспевал его, почитал и не представлял без него себя как единого целого. И Этьен, разумеется, не смог противиться зову своей Родины. Он мнил себя самостоятельным, отличным от всего этого обожания. Он думал, что и сам может указывать путь, что обладает правом выбирать самому, какой видеть свою веру. Но сейчас, лежа в постели со связанными руками, Этьен сомневался, что все эти прошлые его представления не были обыкновенной иллюзией. Неудивительно, что беды Редсераса так громко отдавались у Этьена в душе. И нет совершенно ничего необычного в том, что он начал подыскивать обидчика, в котором можно было найти причину этих бед. Раньше таким обидчиком в глазах Этьена был Дирвуд. Теперь же стал сам Эотас. И Этьен искренне не понимал, куда ему деваться от этого осознания. Пожалуй, сердце сегодня у него болело гораздо сильнее, чем пулевые ранения. — Ладно, — зевнул наемник в плаще, отставив в сторону миску. — Благодарствуем за обед, милсдарыня. Хозяин когда вернется? Женщина, высунув голову из погребка, взглянула в сторону окна. — Ближе к закату. — Значит, часок-другой, — хмыкнул наемник, вставая из-за стола. — В самый раз. А телега у вас в хозяйстве имеется? — А то ж, — крикнула хозяйка из погребка. — Но с этим к мужу. — Заметано. Когда наемник приблизился к Этьену, тот продолжал тихо лежать, глядя в стену. Услышав, что к нему подошли, он не обернулся. — Уф-ф, — пропыхтел наемник в плаще, почесав макушку. — Эйк, хмф… Думаешь, достаточно будет просто руки ему связать? — Не уверен, — пожал плечами черноволосый наемник. — Да и че ты меня спрашиваешь? Я как будто знаю, как с этими сай… суй… суйер… — Сайферами, ну. Ладно, так… — Он обернулся за спину. — Малкольм, Алек, идеи есть? Продолжавшие сидеть за столом наемники — белобрысый тощий парень со шлемом в руках и рослый смуглый брюнет, — единодушно вздохнули. — Я с такими не работал, — хмыкнул белобрысый. — Без понятия. А вот Алек… — Ну да, но… Там ведь и ситуация была другая, чего уж. Хотя я не думаю, что с завязанными-то руками он дел наворотить сумеет. В конце концов… — В конце концов его кто-нибудь в случае чего по башке стукнуть сможет, я полагаю, — усмехнулся Эйк, поигрывая в руке пистолетом. Наемник в плаще улыбнулся. Затем придвинул стоявшую у стенки табуретку ближе к кровати и уселся, скрестив на груди руки. — Думаю, если Этьен станет вести себя по-божески, рукоприкладства можно будет и избежать. Ну, милсдарь? Какие мысли? Некоторое время Этьен молчал. Затем, переведя глаза на потолок, шумно вздохнул. — У Райса по деревне люди ходят в порванном тряпье, — процедил он, — но при этом отец не скупится заплатить четырем обалдуям, чтобы те приволокли к нему проходившего мимо настоятеля. И вы все еще думаете, что люди от него ушли из-за чьего-то там вмешательства? — Как ты верно заметил, платят нам совсем не за философские размышления, — хмыкнул наемник. — Хотя, если ты не пообещаешь быть паинькой, подумать о том, не стоит ли тебя связать еще и по ногам, нам все же придется. Этьен выдохнул. Обеими руками он ощупал свою грудь и, обнаружив свой медальон на привычном месте, внимательно в него вгляделся. Поразмыслив несколько мгновений, Этьен закусил губу. — Скейн с вами, — вздохнул он наконец. — Я не собираюсь пускать никому кровь. У меня и сил на это нет, если вам от этого станет спокойнее. Наемник в плаще, отклонившись назад, удовлетворенно цокнул языком. Кто-то позади усмехнулся. — Да я в курсе, — улыбнулся наемник. — Просто интересно было, как долго ты еще будешь выпендриваться. Одной рукой он вытянул кинжал из сапога, другой подхватил Этьена под спину и потянул на себя, вынуждая того сесть. Этьен хмуро взглянул наемнику в лицо: черты у того были грубые, глаза — серые, чуть раскосые. Лицо его было обрамлено густой рыжей бородой, а лоб скрывали свисающие как попало кудрявые патлы. — Ну, здравствуй, что ли, — усмехнулся наемник, разрезая ему путы на руках. — Давно не виделись. Этьен замер, чуть приоткрыв рот. Несколько секунд он в онемении пялился на собеседника, затем нервно сглотнул. — Г… Габино?.. — Ага, — рассмеялся наемник, обнажив пару недостающих зубов. — Я уж думал, не признаешь. Спрятав нож, Габино протянул ему руку. Спустя несколько секунд Этьен вытянул в ответ и свою. — Рад, что ты жив, — улыбнулся Габино, крепко сжав его руку. Крепче, чем следовало. — Я… Я тоже. Хозяин дома все никак не возвращался, поэтому в конце концов двое наемников, Малкольм и Алек, отправились за ним в поле. Эйк по поручению хозяйки принялся латать что-то в погребе; Этьен все же извинился перед женщиной, поэтому та соизволила налить ему остатки похлебки. В итоге они с Габино сидели за столом друг напротив друга, и Этьен увлеченно уплетал суп, слушая ворчание хозяйки и вопросительные возгласы Эйка из погреба. — Надо же, — добродушно улыбнулся Габино, облокотившись о стол. — Впервые вижу, чтобы ты с таким аппетитом похлебку уплетал. Раньше все время думал, что ты без гримасы отвращения на роже можешь есть только каких-нибудь омаров. Этьен не отвечал, увлеченно разглядывая дно миски. Габино, отвернувшись, вздохнул. — Я-то думал, ты тогда погиб. У кого из взвода ни спрашивал, все отвечали то же. А ты вон что… — Слушай, — начал Этьен, нервно кашлянув, — а вы с хозяйкой дома знакомы, что ли? Как-то это все слишком любезно с ее стороны… Некоторое время Габино смотрел на него с хитрой улыбкой, а затем как ни в чем не бывало пожал плечами. — Да, вроде того. Эйк из этих краев, говорит, как-то летом у ее кузена работал. Многовато сегодня неожиданных встреч, скажи? — Д... да уж. Этьен отставил пустую миску в сторону и уперся взглядом в пол, неуверенно почесывая больное плечо. Наложенная на него свежая повязка уже успела немного пропитаться кровью. — Габино, послушай… — М? — Райс… — Почувствовав хриплость в своем голосе, Этьен прокашлялся. — Как Райс тебя… Нанял на это дело? — О, ну. Тут не так далеко земли барона Трейса, я последний год работал у него, а у них с Райсом какие-то общие связи, семейные вроде, не знаю. Ну, Райс клич дал в нашу контору, а я как раз неподалеку ошивался, и дела нормального у меня давно не было, ну и вот… Ой, погоди, ты рану-то не чеши, а то она ж опять кровить начнет, ну. Этьен послушно сложил руки на коленях. — Ясно. Давно работаешь наемником? — Уф, ну, знаешь… Да я вот как-то после войны этим заниматься и начал, думаю. Плюс-минус год или около того. Но вообще я не наемник, Этьен. Я инквизитор. Этьен кратко вздрогнул. — Ух ты. — Наконец взглянув Габино в лицо, он сдавленно улыбнулся. — Это… Неплохой скачок в карьере. После рядового-то. — Ха-ха, да. Тоже так считаю. В погребе что-то с грохотом разбилось; Эйк принялся ругаться с двойным усердием. Как и хозяйка. Габино, косо на нее поглядывая, то и дело добродушно усмехался. — Ух, какая женщина, — улыбнулся он, не глядя на Этьена. — Прям как я люблю, чесслово. Жаль только… — Габино… — Ну чего? — Что вы с Райсом собираетесь со мной делать? Габино цокнул языком, все так же не сводя взгляда с хозяйки. В его серых глазах на секунду мелькнуло совсем недоброе выражение. — Интересно ты спросил, конечно: вы с Райсом… Райс тебя допросить хочет, только и всего. Ну, может, в колодках пару дней подержит, но он мужик отходчивый, я-то знаю. А вот что до меня… Хе, не знаю, Этьен. Еще не придумал. Этьен кивнул. — Знаешь, я думаю… Думаю, тебе стоило целиться мне вовсе не в плечо. — Ну, так не я ведь стрелял. Но поверь, за мной бы дело не заржавело. Хозяйка, засучив рукава и ни на миг не переставая на Эйка разоряться, по всей видимости уже собиралась лезть в погреб сама. Габино поднялся. Он махнул ей рукой в просьбе остановиться, а затем взглянул на Этьена. — Я и правда рад, что ты жив, приятель. Но все-таки для тебя было бы лучше на том поле и вправду подохнуть. В следующий момент Габино крикнул что-то хозяйке, но Этьен больше не воспринимал его слов. Сердце у него отчаянно билось, но в голове не было ни одной мысли. Может, оно и к лучшему. Просто деревенский дурак, думал Этьен, искоса поглядывая на Габино. Он ведь никогда не был кем-то большим, нежели обыкновенным деревенским дураком — когда же все успело так измениться?.. У Габино не было гордой осанки, соответствующей элитным служителям Церкви, и держался он с простыми людьми слишком развязно — казалось, то и дело начнет рассказывать им о перипетиях своего инквизиторского ремесла. Но нет. Габино говорил ровно столько, сколько нужно, порой пусть и доходя до грани, но никогда ее не переступая. И хотя сам он на инквизитора не походил от слова совсем, взгляд все же его выдавал. Этьен видел мало людей с такими глазами, а потому и не мог толком объяснить застывшего в них выражения. Такой взгляд был у Дарела, у Ингмара, быть может, у Вайдвена; они всегда смотрели на человека неотрывно, словно пытаясь разгадать в нем что-то скрытое, и выражение их глаз никогда не соответствовало эмоциям на лице. Быть может, у Этьена и самого взгляд был именно таким. Быть может, у него с Габино со временем все-таки появилось что-то общее. Малкольм и Алек вместе с хозяином дома вернулись примерно через пару часов. К тому времени Габино успел разобраться с проблемами в погребе, и сейчас они с Эйком беззаботно поигрывали за столом в карты, пока хозяйка, увлеченная стряпней, то и дело косо на них поглядывала. Этьен вновь переполз на кровать и некоторое время увлеченно ковырялся в ране на ноге, перманентно тяжело вздыхая. Телега у хозяина все же была, но в ходе длительного разговора выяснилось, что принадлежала она вовсе не ему, а деревенскому старосте. Малкольм и Алек, впрочем, к тому моменту успели переговорить и со старостой. В ходе небольшой перепалки, в которой без угроз, конечно, не обошлось, все пришли ко мнению, что, как бы то ни было, но нужды Церкви все же важнее нужд крохотной деревеньки, а потому телега немедленно отошла в пользование инквизиторов. В сущности, если бы не ранение Этьена, без телеги и всей связанной с ней волокитой вполне можно было бы обойтись, в чем Габино не преминул упрекнуть Эйка. Тот, впрочем, на все замечания в свой адрес реагировал одной только усмешкой, перманентно пренебрежительно поглядывая на Этьена. Этьен, в свою очередь, особого внимания на это не обращал. Его раны вновь начали ныть, а от ментальных усилий, направленных на подавление боли, перед глазами у него периодически мутнело. В итоге хозяин пусть и со скрипом, но все же соизволил поделиться с командой некоторым провиантом, поэтому трогаться в путь решили немедленно. Ситуацию, правда, несколько осложнял Этьен: идти сам он не мог, поэтому Габино как самому крупному члену команды пришлось тащить того на себе. Солнце уже начинало клониться на бок к тому моменту, когда они вышли из дома. На скрипучую старинную телегу навалили несколько овечьих шкур и скромных сумок с продовольствием; запрягли ее лошадью, на которой Этьен давеча пытался сбежать. Через несколько минут практически все уже были готовы к отбытию. Этьен, впрочем, в число таковых не входил. Когда Габино попытался поднять его с кровати, тот свалился на пол. Стоило ему только опереться на больную ногу, как повязка на ней тут же начала пропитываться кровью. Сам он, осунувшийся и бледный, как перина, пребывал едва не в полусонном бреду; изо рта у него доносились только бессильные хрипы и несвязные извинения в адрес Габино. Тот, кажется, особого внимания на это не обращал, и когда ему все же надоели попытки поставить Этьена на ноги, он просто закинул его себе на плечо. Этьен, впрочем, отреагировать на это более-менее внятно уже не мог. Он погружался в сон. Очертания предметов вокруг него расплывались, приобретали формы из другого места и времени. И острая боль в животе от впившихся в него деталей чужого нагрудника, и слабое свечение солнца, отражающееся от окон дома, и запах пропитывающей повязки крови — все уносило его в прошлое. Но более всего прочего — голос Габино: — Тоже мне, настоятель. Перегаром ты пасешь не хуже любого пропойцы. Деревенский дурак, подумал Этьен перед тем, как отключиться. Все тот же деревенский дурак.

***

— О-о-о, — раздался из-за спины голос, — надо же, жив еще! Я-то думал, ты как раз из тех, кого в первой же стычке выкашивают. Ну, это надо отпраздновать. Каши хошь? Этьен не отвечал. Подобрав колени к груди, он сидел у самого края лагеря с того самого момента, как они встали на привал. Солнце давно уже село, а потому неудивительно, что как следует лица Этьена Габино разглядеть не сумел. Из-за последовавшего далее молчания он, впрочем, не растерялся, толкнув Этьена в плечо свободной рукой и как ни в чем не бывало усевшись рядом. — У нас в деревне, где я жил, таверны не было, — начал Габино, запуская в рот ложку каши, — поэтому на всякие гулянки ездить приходилось в соседнюю. Вот на какой-то ярмарке мы с местными так, значит, надрались, что в конце концов с кулаками друг на друга полезли — уж не припомню, из-за чего. Один парень мне тогда так шибко морду надрал, что я пару недель еле разгибаться мог. Ну, мы с ним вот на днях как раз в лагере пересеклись, я на него гляжу, думаю, мол, такого и об лед не расшибешь, свидимся, значит, еще. А сейчас в его взвод зашел, ну, поспрашивать, где он там, а его, как оказалось, и в живых нет уже… Странная штука, да? Габино тяжело выдохнул. Молчание длилось еще несколько мгновений, пока Этьен наконец не поднял голову. — Слушай, Габино, — равнодушно сказал он, — неужели у тебя в лагере нет других знакомых дебилов-крестьян помимо того мертвого парня, раз ты так уперто ко мне клеишься? Рука Габино с поднятой ложкой замерла в воздухе. Пару секунд он неотрывно глядел на Этьена, но его взгляд не казался суровым. Только лишь любопытным. — Ого, — выдохнул он через мгновение, отставив миску с кашей в сторону, — а ты парень с норовом, я погляжу. Умер кто-то? — Ты понимаешь, что своей настырностью ты только раздражаешь? — Боже, приятель. Ну возьми да и набей мне морду, раз так бешу. У нас, знаешь ли, дебилов-крестьян вопросы только так и решаются. Сплюнув в сторону, Этьен отвернулся. В свете доходивших досюда факелов Габино сумел разглядеть у него на шее крупный порез. — Ух, — выдохнул он, кивнув Этьену на шею, — выглядит опасно. Тебе ее обработали? — Да. А теперь оставь меня в покое. — Хм-м… Нет, знаешь, пока не пойму, что с тобой не то, я и с места не сдвинусь. — Все со мной так. Я просто не… Не в настроении для разговоров. Габино вздохнул. — Все-таки, сталбыть, кто-то умер. — Да боги ж правые! — Этьен едва не подпрыгнул. Голос у него дрожал. — Да, умер. Множество людей умерло — плевать, с какой стороны. Это, я так понимаю, для подобных тебе проблемой не является. А я не такой. Все? Удовлетворен? Я могу посидеть в одиночестве? Габино задумчиво хмыкнул, не спуская с него глаз. Этьен, отвернувшись, прерывисто выдохнул. Молчание длилось несколько мгновений, но никто из них с места не двигался. — Вот в чем дело, — вздохнул наконец Габино. — Понимаю. Хорошо понимаю, на самом деле, так что ты в этом не один и зря меня за кретина последнего считаешь. На войне сложно. Но одному на ней прозябать еще хуже. Уж поверь. Он поднялся, хорошенько потянувшись. Меч, висевший у него на поясе, звонко брякнул. — А вообще, знаешь, мы с парнями из отряда иногда устраиваем что-то вроде ристалища во время длительных стоянок. Приходи, м? А то чего доброго войдешь в число тех, кто обычно помирает если не в первой, то во второй стычке. Махнув рукой, Габино уверенно направился обратно к центру лагеря. А Этьен, бросив взгляд на место, где тот сидел, увидал там оставленную почти полную миску каши.

***

Он очнулся в повозке, не помня ни сна, ни того, как здесь очутился. Кругом стояла тьма; единственный источник света теплился в фонаре, стоявшем на козлах. Этьен поежился; после сна царивший вокруг холод ощущался еще явственнее. В голову сразу же полезли неприятные воспоминания о точно таких же пробуждениях. Встряхнувшись, он осмотрелся. Габино устроился в противоположном углу, откинув назад голову и грозно похрапывая; Алек и Малкольм беззвучно спали в другом конце повозки. Только сидевший на козлах Эйк бодрствовал, периодически потряхивая вожжами и напевая себе под нос какую-то заунывную мелодию. Этьен вновь поежился. Затем, глубоко вдохнув, ползком перебрался поближе к козлам. Спать сейчас он был не в настроении, а ночь тянулась долго. — Тебя Эйк звать, да? — неуверенно спросил Этьен полушепотом. Замолкнув и чуть повернув в его сторону голову, Эйк глянул на него все с тем же пренебрежением. — Угу. — Ага. Приятно знать. Куда едем? — Куда было сказано. — А куда было сказано? Вздохнув, Эйк вновь обернулся. Взгляд его не поменялся. — Растряси Габино и его вопросами задалбывай, раз те делать нечего. — Ну нет уж, — усмехнулся Этьен. — Я сегодня помирать еще не планирую. Он же в настоящую банши превращается, если его посреди ночи тормошить. Эйк мельком улыбнулся. — Да, есть в нем такое, — сказал он чуть более дружелюбно. — Мы его в дозоре никогда не оставляем. Потому как чуть что, так ярости в нем на семерых хватает. — Хе, верю. Вы давно знакомы? — М-м-м… Чуть меньше года, думаю. А ты его откуда знаешь? Этьен замолк на мгновение. — Так он не рассказал? — Ни слова, — пожал плечами Эйк. — Сколько ни спрашивали. У нас уже было мысля пошла, что ты у него навроде неудавшегося контракта. Больная тема, короче. — Нет, нет. — Этьен отвернулся, мимолетно улыбнувшись. — Мы что-то вроде… Старых приятелей. Может, даже друзей. Не знаю, что он про это теперь думает. — Ну, — усмехнулся Эйк, — сейчас понимаю. Мало кто будет гордиться подобной дружбой. — Да… Да, пожалуй. Лошадь, казалось, засыпала на ходу, поэтому Эйку приходилось неустанно встряхивать поводья. Ночь стояла спокойная и беззвездная. Из звуков кругом был слышен лишь шелест трав, потревоженных мимолетным порывом ветра, ну и, конечно, храп Габино. Хоть лицо его и было еле различимо в скупом свете фонаря, Этьен все равно пытался хорошенько его рассмотреть. Пытался углядеть на нем новые шрамы, наверное. Он вглядывался в него долго, но то ли неверный свет обманывал его, то ли все и вправду осталось по-прежнему. — Как он вообще поживает? — со вздохом спросил Этьен. — Габино-то? О, ну… Да нормально вроде. Жалование ему давеча повысили, он тут новым нагрудником щеголял. Он вообще мужик беззаботный, как мне думается. Не уверен, что что-то его прям тревожит. — Вот как. — Этьен выдохнул. — Приятно знать. Спасибо. Эйк вновь мельком обернулся, и Этьена тут же что-то кольнуло в грудь. Вина или что-то похожее. Он посмотрел на Эйка, но в глазах у того этого выражения не было. Отвернувшись, Эйк кашлянул. — А ты вообще, ну… Правда настоятель, че ли? — Хочешь — не верь, но да. Я потом как-нибудь подробнее расскажу. Долгая история. — Ох. — Эйк поежился. — Ты это… Особо не серчай за ногу, лады? Мы в святых отцов стрелять не приучены. Просто, ну… Рефлекс, или как его… — Я понял, — улыбнулся Этьен. — Не бери в голову. — Ага. — Эйк, Скейн бы тебя! Прежде чем Этьен сумел что-либо осознать, чужая рука схватила его за шкирку и отбросила в угол повозки. Он не ударился, так как в углу лежали сумки, но сам факт произошедшего доставлял мало радости. Габино подскочил к Эйку быстро и тут же саданул его по шее, да так, что тот едва не вылетел с козел. — Что я тебе сказал по поводу разговоров с ним, бестолочь усатая? — практически прокричал Габино. — А? Что я тебе сказал? — Боже, мужик… Не было там ничего такого… — Да чхать мне, че там было, а чего не было! Ты у нас себя, значит, выше приказов ставишь? Давно жалование не урезали? От ругани проснулись Алек с Малкольмом. Судя по выражению их лиц было очевидно, что они об этом тут же пожалели. — Че вы орете? — промямлил Малкольм. Габино, сплюнув куда-то в сторону, выпрямился. Вид у него и впрямь был как у готового к атаке чудища. — Спать, — рявкнул он себе под ноги. — С тобой, Эйк, мы еще об этом поговорим, никуда не денешься. Что до тебя… Габино развернулся и спустя несколько мгновений уже нависал над Этьеном. Пару секунд он молча прожигал его взглядом; затем, размахнувшись, хорошенько вмазал ему по скуле. Затем навис еще ближе. — Вот же гадюка, — прошипел он Этьену в самое лицо, — с тобой по-хорошему, а ты вон значит как? Парней моих решил херней этой своей облапошить? Думал, я совсем кретин? Этьен не поворачивался. — Еще раз подобное увижу — по частям тебя к Райсу доставим. — Снова сплюнув, Габино выпрямился. — А вам еще раз говорю: никаких с ним разговоров. Никаких. Даже смотреть в его сторону не советую. Теперь — спать. Затем он как ни в чем не бывало уселся в свой угол, скрестив на груди руки и хмуро глядя прямо перед собой. Этьен молчал. Эйк вздохнул. — Да мне-то че, — сплюнул он себе под ноги, — скажешь тоже — жалование урежут! Мне-то, в отличие от некоторых, копить не на что… — Замолчи. Сон не шел, сколько бы Этьен ни заставлял себя уснуть. Болело у него практически все тело, но он не спешил эту боль подавлять. Он и сам точно не мог сказать, почему. Может, думал он, так и должны кончать люди вроде него. Может, в этом нет ничего необычного: в конце концов, мало кто в нынешнее время смел надеяться на светлое будущее. В такой-то стране. Может, Эотас на самом деле просто ненавидит Редсерас, и все это как раз и входило в его план. А, может, и у богов бывают проблемы, сдавливающие им метафизические глотки. Этьен не то чтобы не расстраивался из-за своей предстоящей гибели, но ни на что другое он в последнее время и не рассчитывал. Все происходящее было закономерным, и Этьен не видел в этом ничего удивительного. В конце концов, дураком в этой ситуации был именно он. Опрометчиво было полагать, что Этьен окружен каким-то невидимым божественным куполом, оберегающим его от всевозможного дерьма. Вывод шел только один: ему следовало быть умнее. С самого начала. Может, в следующей жизни ему повезет больше. Может. Очнулся он от того, что кто-то заваливал его себе на плечо. От удивления Этьен не успел даже пискнуть. Впрочем, когда он обернулся и увидал рыжую макушку Габино, издавать какие-либо звуки ему резко расхотелось. — Привал, — холодно бросил Габино. — Лошадь жрать будет. Мы тоже. Вокруг рассветало — белесый туман окутывал луга слой за слоем, а нависающее над ними серое небо не позволяло видеть хоть что-то, кроме собственного носа. Стояла влажность, неприятно сочетающаяся с царившим в округе холодом. Из звуков слышалось только тихое стрекотание сверчков да конское похрапывание. Этьена Габино скинул прямо на влажную от росы траву, тут же отвернувшись к остальным. Этьен, распластавшись на спине, сумел лишь прерывисто выдохнуть. — Так, значит, — зевнул Габино, — Алек, иди поищи какой-нибудь водоем. Малкольм, разводи костер… И глаз с этого рэкетира не спускай. А ты, Эйк… Пойдем-ка переговорим. Этьен вдохнул поглубже. — Я не… не рэкетир. Габино его, впрочем, не услышал. Как и кто-либо еще. Полежав без движения еще несколько мгновений, он со стоном сел, оперевшись на здоровую руку и взглянув себе на ноги. Повязка на правой лодыжке покраснела едва не полностью, ткань присохла к коже из-за густого слоя засохшей крови. Этьен застонал. — Можно мне бинтов? И воды… Ну, кто-нибудь? Малкольм, подбиравший в перелеске неподалеку ветки, его не услышал; Габино и Эйк, отчаянно пререкавшиеся у повозки, даже не обратили на него внимания. Сначала Этьен устало вздохнул. Затем ощутил, как внутренности ему начинает скручивать что-то помимо голода. Этьен не дал себе времени на размышления. В нем уже давно копилась неясная бессильная ненависть ко всему вокруг и к себе самому в частности, и до сегодняшнего дня выплеснуть ее у него не было ни сил, ни возможности. Он крепко зажмурился, не давая себя полного отчета в том, что собирается делать, и очнулся лишь услышав глухое конское ржание. Когда Этьен открыл глаза и взглянул в сторону повозки, Эйк стоял возле нее на одном колене, силясь отдышаться. Габино же, зажимая рукой правое ухо, быстрым шагом направлялся в сторону Этьена с намерением, которое прекрасно прослеживалось по одному только его взгляду. Этьен вдохнул поглубже. Затем, невзирая на боль в плече, оперся на руки у себя за спиной и спешно попытался отползти назад. — Не трогай меня, чтоб тебя! — крикнул он приближающемуся Габино. — Только попробуй! Н… Не прикасайся! На секунду Габино замер. Небрежно отер ухо, затем внимательно вгляделся в появившиеся на ладони следы крови. — А то что? — спросил он холодно. — Ну? Что ты мне сделаешь? Что еще? Глубоко вдыхая и выдыхая, Этьен не спускал с него взгляда. В конце концов что-то у него внутри екнуло, и он отвернулся. — Ничего. Тебе — ничего. — Прерывисто втянув носом воздух, Этьен вновь взглянул ему в глаза. — Но я не позволю, чтобы со мной обращались, как со скотиной. — Да? — Габино рассмеялся. — И с чего бы это? Этьен сплюнул. Руки у него дрожали. — Ах, ну да. Легче же на мне отыгрываться за все, что случилось, да? Считаешь, что это что-то поменяет? Габино ухмыльнулся. Затем подошел к Этьену вплотную и, нагнувшись, схватил его за ворот туники. — Просто хочу проверить. Когда он занес руку для удара, Этьен все так же не отводил от него глаз. — Габино! Габино медленно повернул голову на голос, но руки так и не опустил. На некотором отдалении от них стоял Малкольм в покосившемся набок шлеме; собранные ранее ветки беспорядочно валялись позади него. — Не при нас, ладно? — Да, — подключился Эйк, неуверенно подходя ближе. — Не стоит. Против тебя свидетельствовать никто из нас в случае чего не хочет. Опустив кулак, Габино сплюнул. — Че, смотреть тошно, да? Неженки, тьфу ты. Он поднялся, отряхнул руки и, сделав шаг в сторону, схватил Этьена за шкирку. Тот не издал ни звука. Габино оттащил его в перелесок, куда Алек давеча уходил в поисках водоема, и бросил возле ствола березы. Этьен не без труда сел и, собрав последние силы, подполз к дереву ближе и оперся на него спиной, не спуская глаз с Габино. Тот расхаживал перед ним из стороны в сторону, периодически сжимая руки в кулаки. — Ты знаешь, — усмехнулся в конце концов Габино, — я ведь о тебе скорбел. Думал, мол, это я недостаточно усилий приложил, чтобы из тебя нормальный вояка получился. Ты же был как… Как брошенный, мать его, кот… И я, как идиот последний, носился там за тобой… Хель, до чего же вспоминать противно! Этьен отвернулся. — В каком-то роде… В каком-то роде так оно и было. — Да вот только даже у драной уличной кошки благородства будет побольше, чем у тебя. Втянув носом воздух, Габино резко пошел прямо на него. Несколько секунд Этьен не двигался с места, вцепившись руками в землю. Затем он вдруг опустил голову ниже и прерывисто выдохнул. — Да ты думаешь, мать твою, я не понимаю? — выкрикнул он дрожащим голосом, подняв глаза. — И что мне от себя не мерзко? Я все эти… Все эти сраные шесть лет и дня не мог провести без мыслей о том, насколько же я отвратителен, и ты, сука, правда думаешь, что всем этим глаза мне сейчас открываешь? Габино замер на месте. Глаза его полнились предвкушением. — Каждый, каждый долбанный раз, глядя на наш флаг, я вспоминаю о том, что натворил, и мне жить всякий раз не хочется. Когда умер Вайдвен, я не мог найти себе места, и я до сих пор не могу думать о нем вне контекста своего предательства. Я… Я ненавижу себя за то, что тогда дезертировал. И буду ненавидеть, пока еще живу. Так что… Так что не думай, что все эти годы мне жилось хорошо. Выдохнув, Этьен отвернулся. Некоторое время слышен был лишь шелест потревоженных ветром листьев. — Замечательно, — сплюнул Габино. — И че, мне теперь тебя по головке погладить и на все четыре стороны отпустить? Во все времена дезертирство каралось смертью. Сейчас ничего не изменилось. — Я знаю. Но я не хочу, чтобы ты брал грех на душу. Габино всплеснул руками. — Надо же, как заговорил! Грех, сука, на душу! — Я… серьезно. — Этьен взглянул ему в глаза. — Пусть меня судят. Пусть мой труп вывесят на площади. Но сейчас… Можешь мне морду набить, если тебе от этого легче станет. Но пообещай, что до суда ты больше меня не тронешь. Раздраженно цокнув языком, Габино отошел на шаг в сторону и скрестил на груди руки. Несколько мгновений он молча размышлял. Этьен, впрочем, и так знал, что последует далее. — Договорились, — наконец отрезал Габино, развернувшись к нему. — Но, знаешь, мне от вида твоей разбитой морды и вправду станет легче. Вдохнув поглубже, Этьен закрыл глаза.