Un amore cosi non si dimentica facilmente

- Но к тому времени, к октябрю, вы ведь уже знали, что его жена беременна. Глаза Барбары д'Урсо больше не теплые и гостеприимные. Ее брови хмурятся, а глаза недобро сузились. Все в ней - от позы до мимики - обвинительно. Лицо напряжено, будто она неимоверным усилием сдерживает себя от выражения крайнего презрения, и буквально приказывает себе не высказать то, что ей хочется сказать с самого начала программы. Мария Розария клянется, что почти видит - то, что не говорит Барбара, но думает и чувствует - явственно проступает сквозь ее плотно сжатые губы страницами, падающими на лоток принтера с крупно напечатанными жирными словами: Девушка легкого поведения. Разлучница. Шлюха. Шлюха. - Да, я знала об этом. Это было в газетах, они объявили это. - Так почему же, зная, что у него есть жена, и, зная, что она беременна, вы согласились на встречу с ним? Зрительный зал всколыхнулся неодобрительным гулом и замер в ожидании ответа. Мария Розария на секунду прикрывает глаза. Она должна напомнить себе - для чего она здесь? Она могла быть сейчас дома, перебирать свои наряды, готовясь к завтрашней смене. Она могла быть на прогулке с сестрой. Она могла бы сыграть несколько раундов в скопу со своим отцом. Она могла… Вместо этого она здесь. Это – часть сделки, твердит она про себя, ты знала, на что шла. Унижение и осуждение, как плата за возможность высказать и донести до него всю свою боль, гнев и растерянность. Сказать и быть услышанной. Она согласилась на ряд откровенных, и жестоких в своей откровенности, интервью. Она раскрыла подробности того, как любимый Матадор Неаполя потерял голову, отодвинув в сторону шесть лет своего брака... ради нее. И, да, она была беспощадна, когда раскрывала некоторые из самых сокровенных, интимных качеств его личности. Она сказала почти все, что хотела сказать ему в лицо, надеясь, что он прочтет эти статьи и подумает о ней. Почти все. Возможно, ее напечатанные слова нанесли удар по его самым чувствительным местам. Это хорошо - так он мог на себе почувствовать хотя бы часть той боли, которую причинил ей. Возможно, они могли заставить его чувствовать вину за то, что он сделал. Или заставить его вернуться к ней… хотя этот сценарий был самым маловероятным. Она не призналась никому из ее семьи или друзей, но в течение почти двух недель, она ежедневно писала и звонила ему с надеждой, что он ответит. Когда после долгого, безответного пиликанья связь переключалась на голосовую почту, она не вешала трубку, пока не заканчивалась запись его голоса. Может быть, это было что-то мазохистское. Может быть, это была попытка успокоить пылающую, как от раскаленного железа, боль ожога. Ожога, который, вопреки терапии временем, не показывал никаких признаков заживления. По сей день она ждет, пока рана не затянется и не появится новая, шершавая рубцовая ткань. Все, что она знала, - это то, что семь секунд записи его мягкого, нежного голоса - единственное, что заставляло ее двигаться. И вот, однажды она получила сообщение: Розария, пожалуйста, не звони мне больше. И всё. Будто кончилось то, что подзаряжало ее каждый день. Она перестала есть. Целыми днями она лежала в постели в комнате с зашторенными окнами и никого не хотела видеть. На руках и ногах не хватило бы пальцев, чтобы подсчитать, сколько раз она начинала плакать в течение одного дня. Иногда слезы просто тихо лились, не переставая. Иногда извергались таким потоком, истерически и взахлеб, что не хватало дыхания, а нос и глаза после долго оставались распухшими и покрасневшими. Есть эмоции, которые невозможно сдерживать и невозможно выражать с грациозными манерами. Они требуют, чтобы их выпустили самым жестоким образом, пропорционально величине ощущаемой боли. Теперь она хорошо знала, что означает выражение «маленькая смерть». Когда ночью ей случалось просыпаться, только краткое мгновение времени она ощущала легкость и спокойствие, ровно до той секунды, когда наваливалось осознание реальности, и она вновь начинала чувствовать разверстую дыру у себя в груди. Так продолжалось до тех пор, пока не пришла сестра и не накричала на нее, и решительно раздвинув шторы в ее комнате, не впустила солнечный свет в ее келью, в которую она себя добровольно заточила. Именно поэтому ей нужно, чтобы он знал, что она чувствует. Через ЧТО он ее заставил пройти. Это было неправильно, что он просто ушел из ее жизни без предупреждений или объяснений. Было несправедливо, что он так легко выкинул ее из своей жизни, как старый, ненужный чемодан, забыв полтора года того, что она могла описать только одним словом – рай. Вот почему она здесь. Быть в прямом эфире на Domenica Live, одной из самых популярных программ в Италии... это был шанс, и ни в коем случае она не могла допустить, чтобы он выскользнул из ее рук. Быть на телевидении. Если статьи в журналах с ее интервью не дошли до него, или он сознательно не хотел читать их, то здесь он обязательно увидит ее и услышит ее боль. Как он украл ее невинность, а после отшвырнул от себя в холодную, темную яму, тогда как ее единственным преступлением была вера в его ложь. Полагая, что сказка, которую он ей обещал, была настоящей… Она потратила целую неделю, готовясь к этим двадцати драгоценным минутам на телевидении. Она выбрала самые ценные фотографии. Те, что отражали суть того, чем они были. Она сделала все, что могла, чтобы выглядеть так же восхитительно, как и раньше. Ей нужно, чтобы он увидел, что он потерял. Они с сестрой прошлись по магазинам, чтобы в итоге остановиться на классическом маленьком черном платье, скромном, но элегантном, и туфлях на убийственных каблуках. Она записалась на прием в салон, чтобы сделать свежий маникюр. Она репетировала свою историю – их историю - снова и снова. Но самое главное, она сказала себе, что не будет плакать. Что бы ни случилось, она не будет плакать. Если он увидит ее, то это уже не будет та милая, послушная Мария Розария, которую он знал. Он увидит, как она высоко держит голову, как исходит от нее спокойное достоинство и уверенность. Чтобы он увидел ... потому что, для этого все и затевалось. Неважно, что вокруг будут сотни, тысячи, миллионы пар любопытных глаз и ушей… Все предназначалось лишь одному зрителю. Она не делилась воспоминаниями, которые были для нее и его! очень личными, потому что она знала границы дозволенного. Все было распланировано. И все пошло не так с самого начала, с самых первых секунд. Едва она вступила в свет софитов студии, зазвучало негромкое: Шаг к возможному - Шаг к тебе. Боязнь решать - Боязнь себя. Всего того, что я не знаю, Всего того, что у меня нет. И все же – чувствовать, И все же – чувствовать… У нее рефлекторно перехватило горло и зачесался, набухая нос, в преддверии слезопотока… Но нет! Она овладела собой и, гордо выпрямившись, послала в зал милую, доброжелательную улыбку. Она не собиралась показывать свои слезы перед всеми. И она не позволит Барбаре д'Урсо запугивать ее или заставлять поверить даже на секунду, что она была искусительницей, которая заманила женатого мужчину в свои сети и разрушила молодую семью. Она не позволит суждениям толпы оказывать на нее давление. Что они знали? Никто из них не пережил и не испытал того, что пережила и испытала она. В глубине души она знала, что она хороший человек с добрым сердцем. Сердцем с непреодолимым желанием любить. Она была добрым, заботливым другом. Лучшая сестра, о которой можно только мечтать. Послушная дочь. Она знала, кем она была. И это было то, что она должна была защищать здесь любой ценой. Даже если это означало подвергнуть себя обличающему взгляду Барбары и выслушать вопли и издевки из зрительного зала, этих незнакомцев, которые судили ее, в то время, когда ничего о ней не знали. Бог на небесах, помилуй их, потому что они не знают ... Это тоже было причиной. Вот почему она это делает. Для себя, прежде всего. Эта мысль укрепляет ее уверенность в своей правоте, и голос ее начинает звучать по-другому – громче, настойчивее. - Он позвонил мне и сказал, что он и его жена не ладят. Он пришел ко мне домой… Но Барбара бесцеремонно перебивает: - Тебе не пришло в голову спросить его: «Ну, если ты с ней не ладишь, то почему она беременна?» «Хах!» - по зрительским рядам пробежал смешок и аплодисменты смелости Барбары, и Мария Розария снова оказывается на месте главного обвиняемого в деле о гибели брака Кавани. - А я действительно спросила его, о том, что именно вы сказали. Толпа притихла, и она тоже понижает голос, заставляя их жадно вслушиваться в каждое ее слово. - Он сказал мне, что для них двоих это была попытка восстановить свои отношения. Она выдерживает паузу и в полной тишине добавляет: - Я даже сказала ему, что это не та причина, по которой дети должны появляться на свет. Барбара склоняет голову набок, не отводя от нее профессионально-внимательного взгляда. Выражение ее лица все еще сурово, но что-то в нем смягчается. Впервые она выглядит так, будто пытается ее понять. - Я согласна, что это не та причина, по которой должны рождаться дети… Но вскоре Барбара снова обнажает зубы. - Значит, вы сказали ему при встрече, что вы девушка с нравственными ценностями и… в первый раз? - Да, это так, - отвечает Мария Розария. - Но именно тогда, когда его жена ждет второго ребенка, и ты прекрасно знаешь об этом и все равно идешь к нему на свидание? О каких моралях и ценностях ты говоришь? Толпа зашелестела, жесты и шепот зрителей выражают согласие с Барбарой. Глаза Марии Розарии вспыхивают от гнева – как они смеют ее осуждать, когда ничего не знают? - Это он искал меня, - она нажимает на слове «он», - и я дала ему понять: если ты придешь ко мне домой, то только с серьезными намерениями, потому что у меня есть семья… в том смысле, что мой отец строгих правил, и ему не понравилось бы… Поэтому я сказала Эдинсону: если у тебя серьезные намерения, тогда - да, если нет, возвращайся к своей жене и детям. Зал молчит и она достает козырь. То, что он сказал ей… Слова, которые заставили ее отбросить к черту всякие планки моралей и ценностей и потерять голову, веря, что любовь, которую он имел к ней, была подлинной. Веря, что она для него та единственная, на всю жизнь… - И знаете, что он мне ответил? Он сказал: «Розария, я люблю тебя так… ..... ...как не любил даже мать своих детей». В глазах Эдинсона жгучее желание. Он берет ее руки в свои теплые ладони, а она жадно всматривается в его лицо, пытаясь отыскать в нем хоть малейшие признаки фальши, но он закрывает ей глаза поцелуями… И она тает... тает... Барбара выслушивает ее речь молча, удовлетворенно кивая головой, и даже может показаться, что на лице ее промелькнула тень сочувствия. - У тебя сейчас есть возможность передать ему послание. Мария Розария выпрямляет спину. «Королева» - так он ее называл. Что ж, пусть она потеряла корону, но не свою гордость. - Мне не нужно ничего ему говорить. Это он должен, потому что он так и не дал мне никаких объяснений… Вернется ли он ко мне? – она на секунду запинается, колеблясь между очевидным "нет" и таким желанным, но несбыточным «да». - Я... я не знаю…