Пятничный договор

Настоящая осень пришла в город в октябре. Настало время быстрых и немного суетливых проводов, когда каждый солнечный день объявляется последним теплым днем этого года и все население от младенцев до согбенных старушек старается не упустить ни одной капли этого дня. Парки наполняются гуляющими, дети бегают и кричат как — то особенно активно, все уличные кафе переполнены, хотя сидеть в них уже довольно прохладно, но горожане заворачиваются в пледы и подставляют носы неяркому октябрьскому солнцу. В один из таких дней, в четверть десятого утра, то есть сразу после открытия, в гостеприимно открытые двери пекарни вплыла посетительница. Явление ее прошло незаметно, хотя внешностью она обладала весьма необычной. Женщина подобрала многочисленные юбки различающиеся цветом, фактурой и даже длинной, и уселась на угловой диванчик, в уютном закутке, слева от двери. Героиня нашего рассказа была дамой немолодой, скорее даже почтенной, но назвать ее старухой, старушкой или даже бабушкой не повернулся бы язык. Она сняла с плеч рюкзак, видавший разные виды и аккуратно починенный в нескольких местах суровой ниткой, расположила его рядом с собой и, достав из него зеленую книжицу с названием " Паломничество по святым местам Сибири. Что надо знать, отправляясь в путь», принялась читать, медленно и вдумчиво шевеля губами. Утро между тем катилось своим обычным порядком. Появились первые посетители: одни быстро и деловито покупали багеты и московские сайки, другие неспешно выбирали пироги, колеблясь между теми, что с капустой или теми, что с печенью. Стайки студенток потянулись к яркой стойке в середине зала. Современные студентки живут исключительно от кофейни до кофейни. Если, не дай Бог, кофе вдруг кончится, мы будем наблюдать страшную картину: сидящих на тротуарах девушек в снудах, не имеющих сил двигаться дальше — кофейный завод кончится, и они будут падать на ходу, как роботы без подзарядки. Но пока живительного и ароматного напитка хватало всем иногда даже с пирожными, весело украшенными свежей клубникой, пышными юбочками взбитых сливок или шоколадными кружевами. Лишь посетительница в углу ограничилась стаканом воды и сухариками с чесноком. Пекарня была бойким местом. Люди приходили и уходили, присаживались за соседние столики или напротив странноватой посетительницы. Скользили по ней взглядами или откровенно разглядывали ее — обладательница пестрых юбок никуда не торопилась и только методично переворачивала страницы. Иногда она ловила на себе взгляд и сдержанно, но доброжелательно улыбалась. Ситуация оживилась лишь после обеда, когда офисный планктон уже схлынул, а хозяйки, бегущие домой после работы, еще не оккупировали прилавки. В дверях пекарни произошло шумное явление пары средних лет, нагруженной пакетами и сумками. Для начала они застряли, перегородив проход — и сумки были не маленькими, и к модной ныне стройности вошедшие явно не стремились. Женщина громко и оживленно втолковывала мужу, как он был не прав, отказавшись пообедать в торговом центре. Мужчина, любовно называемый Толиком, в ответ не менее живо ворчал на жену, обвиняя в расточительстве, неумении рассчитывать время и полной дезориентации в пространстве большого города. Всем было понятно, что перепалка носит сценический характер и затеяна исключительно от полноты чувств. Вошедшие свалили свои пакеты и пакетики на кремовый диванчик рядом с читательницей душеспасительной литературы, женщина сходу, ничуть ни сомневаясь, попросила «бабушку» присмотреть за добром и пара отправилась за провизией. Добыча их была значительна и вызывала невольное слюноотделение. Поджаренные сардельки громоздились на исходящее паром пюре, пирог с мясом аппетитно благоухал и селедка под шубой выглядела, как положено — свежей и острой. Толик и его супруга, не тратя времени и сил на новомодные глупости, приступили к серьезному и приятному обеду. Когда почти все уже было съедено, женщина внимательно вгляделась в сидящую рядом посетительницу: — Толь, глянь. — Ну, гляжу и чего? — Да, прям, как наши из Сорочьего. — Ну, может, из таких. Чего ты не видала их што ли? — Бабушка, вы что ль на богомолье идете? — Иду, милая, — отозвалась женщина неожиданно низким негромким голосом. — В Истринку, к старцу Никифору, да вот приболела немного и задержалась. — Так, холода уже, как ты пешком? Замерзнешь. — С божьей помощью, милая. Господь не оставит, добрые люди помогут — глядишь и доберусь, — странница говорила спокойно и убежденно, словно не минуты не сомневаясь в обилии добрых людей на дорогах страны. — Галь, отстань ты от человека — зашипел мужчина, наклоняясь поближе к жене, предчувствуя недоброе. — Да, как отстань, ты подумай. Мы утром ехали, иней лежал, пешком это ж сколько она идти будет. — Ну, что? Ты чего лезешь опять. — Да, не лезу я, ты подумай. Санька же в городе остался, заднее то сиденье свободное. — Где свободное, куда мы все твои сумки всунем? — А, багажник-то?! Я ж все банки выгрузила Сане и сестре твоей. Ворчали, да брали. Они ж вечно так. «Зачем привезли, зачем привезли». А потом всё и сметут: и варенье и салатики, особенно свояк, я смотрю, тушенку мою уважает. — Да, иди ты с тушенкой! Куда я шины зимние положу? — Ну, шины в багажник, а сумки на заднее сбоку, а рядом посадим человека. Чего порожняком то ехать. Видишь, человеку надо. Обсидит она что ль шины твои? — Галь, ну вот вечно ты так. Чужой же человек и не просила ж ни о чем.  — Так она и не попросит, это ж только цыганки на вокзале пристанут, как банный лист, не отцепишься. — Нашла, чем попрекать. Это када было-то. Мужчина шмыгнул крупным носом и заглотил последний кусок сардельки. — Шут с тобой. — Бабушка, мы Сорочье проезжать будем, можем и тебя в машину взять. Чего-то поздно ты пешком-то собралась. На машине в раз доедем, а от Сорочьего и до Истринки не далеко. ------------- Неизвестно, чем кончились переговоры, но в третьем часу колючей октябрьской ночи на скамейке в скверике напротив известной нам пекарни сидели двое. Странница — богомолка уютно куталась во что — то теплое с меховым подбоем, на голове у нее лихо сидела беличья шапочка с совиным пером, а в руках имелись старые засаленные от долгого использования игральные карты: — А мы с козырей! Что ты на это скажешь? — Фигура напротив была завернута в черный плащ, голова сидела так глубоко в капюшоне, что лица не было видно, возможно к лучшему. Только с края скамейки свисал длинный хвост с тощей кисточкой и на песке стояли два крупных копыта: — Биты твои козыри! У меня дама, против твоего валета. — Ну, хоть тут отыграйся, — насмешливо комментировала странная дама Темная фигура обиженно засопела и проворчала себе под нос, что-то напоминающее ругательство: — Я честно играю и в карты, и в нашей работе. А ты мухлюешь: никто не стал бы тебе помогать, не прикидывайся ты то старухой, то инвалидом. — В договоре сказано: «…добро должно быть не испрашиваемо, а дано с чистыми помыслами, без корысти или пользы до полуночи пятницы. И коли совершено будет по сказанному, то нечисть в городе не быть и власти над ним не иметь…», а кому это добро оказывается в договоре ни слова ни сказано.  — Все равно однажды моя возьмет, — убежденно возразил обладатель хвоста. — Может и возьмет, — задумчиво ответила странница, — ты карты сдавай.