Glace

Тысяча восьмисотый год, седьмое термидора. Нуартье сидит в глубоком кресле перед окном, откинувшись назад и подняв голову. Словно бы гордо попирая ногами возникшие тяготы судьбы, он размышляет о нынешнем положении дел во Франции и мире. Не привыкший к длительному бездействию, Вильфор желал активно учавствовать в различного рода государственных делах. Это стало возможным после падения диктатуры «правых» в ходе термидорианского переворота тысяча семьсот девяносто четвёртого года. Однако по меркам стремительных революционных событий это было давно, и жирондист теперь занимал видное положение в политической игре, регулярно посещая клубы. Надо сказать, что наличие малолетнего сына не смягчало резкости высказываний отца, он не раз терпел дуэли, десять раз ранил и три раза был ранен сам, — великолепное владение шпагой спасало его. И рука Нуартье не дрогнула ни разу, пока секунданты отсчитывали шаги; но сердце невольно сжималось, когда он видел полные тревоги глаза Жерара… Мальчик ведь всё понимал и очень сильно боялся. Но выбор отца давно уже пал в пользу политики, оставляя для нежности совсем немного места. Эти пробелы в воспитании должны были восполнить гувернёры, по мере того, как обучали юного Вильфора. Душевные же проблемы он должен был решать сам, зная, что Нуартье не любит отрываться от государственных дел, которые уже считал собственными. Отец бесконечно твердил, и верил в то, что они живут в великую эпоху. Глупо было бы упустить шанс повлиять на неё. И жирондист действительно занимался большой политикой. Поэтому имя его было известно. Поэтому Жерар никогда не был заграницей. Парадоксально, ведь Вильфор считал, что личным симпатиям нет места в государственных делах, но он никогда не задумывался, как это работает наоборот. Не находя поддержки в семье и сверстниках, сын его ушёл в учёбу, радуя успехами Нуартье, который никогда не копался в причинах. Тем не менее, отец ещё интересовался жизнью мальчика, которому, к слову, шёл десятый год. Вспомнив о сыне, лицо мужчины прояснилось, даже легонько дрогнули губы. В последние дни всё хорошо, — у Жерара каникулы, учителя разъехались по родным городам, а значит воспитание ребёнка целиком легло на плечи старшего Вильфора. Периодически ему нравилась эта обязанность, — поучать и пожинать плоды в виде кротости Жерара. Нуартье любил держать всё под контролем. Вторым приятным обстоятельством он считал разговоры с сыном, который уже что-то да понимал. Было приятно слушать этот нежный, но болезненно-прерывистый от болезни лёгких голосок, когда Жерар подбирал аргументы в поддержку своих слов, горячо доказывая что-то отцу. Он внимательно слушал, стараясь общаться с ним, как с взрослым человеком, однако было сложно порой удержаться от ласковой улыбки, — так располагало к себе хорошенькое личико мальчика, его остренький, чуть вздёрнутый носик. Когда ребёнок пытался быть серьёзным, это вызывало у Нуартье прямо противоположное желание обхватить, прижать к себе худенькое тельце, целовать, целовать без остановки горячо любимые щёчки, пока их обладатель пару раз толкнётся руками, да и успокоится, затихнет. Эта резкая нежность и искренность восполняла все дни одиночества и отвержения… Действительно же хорошо вместе! Вильфор смягчился, умиротворённо слушая ритмичные удары капель дождя по стеклу, — словно маленькие шажки… Топ-топ… Он встал, поняв, что это действительно кто-то поднимается по лестнице, хотя у кого ещё могли быть такая тихая и осторожная поступь? Нуартье с улыбкой отворил дверь своей комнаты. Шаги замерли. — Жерар, я угадал тебя. Снизу, из темноты на мужчину уставились два горящих голубых глаза. Старший Вильфор засмеялся, щурясь и пытаясь угадать, что принёс сын с прогулки под дождём и прячет у себя. — Негодник, что же ты замер? — широким жестом отец пригласил его войти, — Покажи мне. Жерар был удивлён тому, что его так быстро раскусили, но не последовать просьбе-приказу он не мог. Поэтому медленно взошёл на площадку второго этажа. Нуартье и сам не знал, откуда знает все повадки сына, учитывая то, что тот не был слишком похож на отца. Вероятно, есть что-то незыблемое временем и обстоятельствами в отношениях родителя с ребёнком. И даже не любовь, — намного сильнее. С этими мыслями мужчина обернулся к мальчику, рассчитывая, что с первого взгляда поймёт, что и почему его дитя решило притащить в дом. Ошибся и замер в недоумении. Ребёнок шмыгнул носом, сжимая в руках мокрого, грязного, кажется, блохастого; нет, не котёнка, а взрослого матёрого кота. Животное было вполовину меньше самого мальчика, с оборванным ухом и загноившимся глазом. Вильфор подавил приступ тошноты, пару раз вздохнув и проморгавшись. Жерар внутренне подготовился к серьёзному разговору. — И что это? — медленно начал Нуартье, наблюдая, как облезлый хвост зверя подёргивается. Он готов к нападению, но в руках мальчика ему, по-видимому, вполне комфортно. — Это Ален, — ребёнок с нежностью потёрся об него своим хорошеньким, чистеньким лицом. Выражение его отца в этот момент было достойно кисти художника. Нет, он готов был понять желание сына иметь маленькое, ласковое животное, — щеночка, котёнка или попугайчика. Вильфор даже, пожалуй, одобрил бы это и сам привязался к питомцу, но это чудовище, вальяжно развалившееся в дрожащих ручках Жерара! Чем мог привлечь его сына этот грязный, плешивый взрослый кот? Он наверняка боится людей… Нуартье тревожно заглядывал в небесно-голубые глаза ребёнка, не находя там ничего, кроме нежности. Мужчина понял, что столкнулся со сложнейшим выбором. С одной стороны — разбитые надежды мальчика и покой отца. Может быть даже удастся уговорить ребёнка, что это правильно. С другой — жизнь с этим чудовищным котом, который вызывал только отвращение. — Послушай, — из двух зол Нуартье выбрал переговоры, — это же взрослый кот. Его не приру- — Я буду делать всё! Мыть его, убирать, играть! Спать будет у меня! Пожалуйста, — слёзная мольба заставила Вильфора дрогнуть. Господи, до чего непросто! Отец запустил пальцы волосы, выражая крайнюю степень отчаяния. Он чувствовал, что теряет твёрдую почву под ногами, оттого, что, смешно представить, его сын принёс домой какого-то драного кота! Нуартье выпрямился, решительно сверкнув глазами. В самом деле, не может ли он просто отказать своему собственному ребёнку? Жерар должен привыкнуть к тому, что мир не крутится вокруг него… В сердце больно кольнула мысль, что он и так это знает, да и вообще, много ли Вильфор ему позволяет, чтобы не быть в состоянии побаловать маленьким дозволением?.. Мелькнула и пропала. Нельзя изменять своим принципам, ибо тогда рухнет весь человек. — Нет, Жерар. — Но… — Нет. Нуартье отвернулся, услышав, как ребёнок со сдавленным всхлипом отпускает кота. Эгоистичная радость собственной власти заполнила душу, но Вильфор скоро понял, что не хочет слышать, как мальчик плачет ночью. Поймать его на лестнице и затащить в комнату не составило труда. Жерар испуганно сжался и отступил, спиной натыкаясь на кресло. Это мужчине тоже не понравилось. — Я разве когда-нибудь бил тебя? — ребёнок помотал головой, — Чего тогда боишься? Или просто трус? За это могут казнить в наше время, знаешь ли. Его ядовитую усмешку Жерар воспринял болезненно, только тихонько что-то пробормотав. Нуартье обогнул его и опустился на диван, расслабленно развалившись. — Иди сюда, — мягко сказал он, протянув руки. Мальчик помедлил, но всё-таки подошёл. Отец поднял его, посадил к себе на колени, попутно избавляя от грязной курточки. Подумав, снял и рубашку со штанами, оставляя сына вовсе в белье и беленьких чулочках. Жерар задрожал от холода, но к Нуартье не прижимался, не то обиженно, не то просто горделиво. Тот ухмыльнулся, ласково притянул его острые коленки и оставил горячий поцелуй на плече. Мальчик дёрнулся, поднимая взгляд на мужчину. В янтарном отблеске свечей стали видны ещё не высохшие влажные дорожки от слёз на щеках ребёнка. Сердце отца больно, до крика защемило, он жарко расцеловал лицо сына. — Мы не могли оставить его, Жерар, — проговорил Нуартье, убирая тёмно-каштановую прядь с чужого лба, — Понимаешь, наша семья — маленькая республика. У нас должна быть своя конституция, но раз уж я старше, то и законы издаю… Я не могу позволить моему министру творить ерунду, которая бы принесла разруху в страну, так ведь? Этим мудрый правитель и отличается, — видит, что происходит вокруг, просчитывает события на несколько шагов вперёд… Вильфор покорно склонил голову, уткнувшись в отцовскую шею. Нуартье поднялся вместе с ним, направляясь в сторону ванной. — Он заботится о стране, о народе… Для этого надо быть умным, а не…родится в какой-то династии. — Но для некоторых это хорошо, — втёрся в доверие к одному глупому человеку и властвуешь под его именем… К тому же Церковь обязывает… — Церковь! — Вильфор изумлённо глянул на него, — Человек нового времени говорит мне о святости законов этих попов? Право, видел бы ты их одеяния, куда поместился бы десяток таких мальчиков, как ты. — Бог зато запрещает кровопролитие, — Жерар встал на пол ванной комнаты, — Если бы всё было по-старому и никто бы не бунтовал, то многие жизни сохранились бы! — Если бы ты знал, — Нуартье хмыкнул, — Сколько крови пролили эти короли… — Революция забрала не меньше! — кинул мальчик вслед отцу. Он остановился на секунду, но затем ушёл, ничего не ответив. Жерар продолжал смотреть на дверь. Юная душа неосознанно восставала против обстоятельств, отнимающих внимание близкого человека, — ещё примитивно и неосознанно примыкал он к противникам народных восстаний, собраний и дуэлей.