45

Холодная тьма липла к окнам, как потный локоть — к старой клеёнчатой скатерти в сладковатых пятнах сока. Со свистом завывал чайник, из которого по всей кухне разносилась ужасная вонь кошачьей мочи, крови и чего-то горьковато-гнилостного. Катя рассеяно оглянулась, встретившись с пустым угрюмым взглядом пьяных глаз напротив. Игорь помешивал пустоту в потрескавшейся чашке, равномерно постукивая ложкой по краям. Катя встала, суетливо сняла чайник с плиты, приоткрыла крышку и заглянула внутрь. Кроваво-бурая жижа с горстью всплывших мёртвых личинок покрылась пузырями, в лицо женщины ударил гадкий запах гниения. Она торопливо разлила «чай» по чашкам и поставила чайник на место, задавив им таракана. Игорь злобно жевал щёку изнутри. — Ещё дольше бы возилась, дура. — Ну прости, прости, Серёженька, что-то я задумалась… — Катя осеклась, испуганно выронив ложку. Серое лицо Игоря побагровело. — Вот, значит, как ты мне благодарна за то, что я тебя, сука, взял с твоим ублюдошным сыном после того, как твой ненаглядный Серёженька вас вышвырнул на улицу? За то, что я на заводе пашу, как проклятый, чтобы вы от голода не сдохли? Это твоя благодарность?! — Игорь, миленький, не злись, не надо… За стеной истошно завопил ребёнок. Оба человека на кухне умолкли и опустили глаза. — Опять мелкий ревёт, — сказал Игорь. Лампочка над его головой замигала. Катя устало выдохнула. На подоконник справа от неё запрыгнул грязный белый кот и принялся тереться головой о заткнутую газетами щель под рамой, из которой дул сквозняк. Женщина задумчиво протянула руку и почти коснулась свалявшейся белой шерсти, как вдруг остановилась. — Разве это не Мурзик? Его же год назад грузовик сбил, когда мы с дачи вернулись… — тихо прошептала она, во все глаза разглядывая кота. Тот повернул сплющенную кривую морду к ней и прогнусавил: — Убери свои грязные культяпки, мразь. Катя отдёрнула руку. Мурзик потянулся — стал заметен его изуродованный раздавленный бок со следами колеса. Ребёнок за стеной замолчал. Игорь взял со стола нож и вертел его в руках. Катя отпила из своей чашки. Сегодня ровно сорок пять дней, как они скончались.

***

Не удержав равновесие, Валера рухнул на спину в грязный серо-жёлтый сугроб в паре метров от фонаря. Он тяжело дышал после длительного бега; белый пар клубами поднимался в чёрно-рыжее небо. Вписку на хате, где он проторчал уже несколько дней (а может, и недель), сорвала внезапно объявившаяся полиция, поэтому Валера с парой незнакомых друзей от греха подальше сбежал через окно — благо, второй этаж; сбежал из захламлённой пещеры с голыми школьницами, дорожками белого порошка и пустыми бутылками из-под водки. Он долго бежал, но не помнил, куда. Подкашивающиеся пьяные ноги несли мимо картонных серых рыжеглазых многоэтажек, свалок, ржавых гаражей, чёрных скелетов деревьев. Он не помнил, где его дом — если вообще когда-то знал. Ему и не нужен дом. Не нужен вечно пьяный после смены на заводе отчим; не нужна мямлящая мать в синяках от побоев; не нужен орущий красный младенец, названный его братом. Вспоминая, как тот громко и настойчиво часами визжал, Валера начинал понимать, почему отчим так поступил. Чуть больше месяца назад бухой отчим зарезал его мать и брата, а затем и себя. Валеры тогда не было дома — он, допивая водку, безучастно наблюдал, как его вчерашнюю возлюбленную втроём имели его же приятели. Дальше всё как положено: полиция, любопытные бабки со второго этажа, набег всевозможных тётушек и племянников из разных дыр страны: посплетничали, поахали, высморкались в выцветшие носовые платки над дешёвой могилой, убедились, что квартира им не достанется, прокляли и разъехались по своим клонированным городишкам, коих сотни, до следующей смерти. — Уроды, — буркнул себе под нос Валера, продолжая лежать на снегу. А зачем вставать? Зачем возвращаться? Что его ждёт? Сломанный в пьяном угаре компьютер в углу, скрипучий диван, ковёр на стене, парочка тараканов и блёклый постер над кроватью с сисястой девочкой на фоне пальм и витиеватой надписью «Майами-Бич». Сейчас, в холодной слякоти посреди адской оранжевой темноты, Валере вдруг подумалось, что не бывает на свете такого места, как на плакате. И девушек таких тоже не бывает. Он просто отказывался понимать то, что где-то может быть иначе — где-то может быть хорошо. Не существует такого места. На самом деле везде такое же низкое оранжевое небо, кое-где разорванное люками в чёрную бездну, везде ржавые жигули и гаражи, везде отдалённый вой собак и скрип сухих веток, изредка нарушаемый пьяными выкриками их приоткрытых окон. Везде, везде… Хотелось закричать, но не получилось — не получилось даже пошевелиться. Будто скованное глухим отчаянием тело медленно исчезало, врастая в снег. Стало тепло, и Валера прикрыл глаза. Ещё немного — и он наконец растает. Растает, не дожив до весны. Он погружался всё глубже во тьму, пока не оказался на том самом пляже с плаката — белоснежный песок, лазурная вода и парочка пальм. Он лежал на шезлонге рядом с миловидной девушкой, а его ноги лизал океан. Воровато озираясь, хромой пёс провёл шершавым языком по голой красной лодыжке, но её обладатель даже не вздрогнул, и пёс, осмелев, вонзил в неё свои зубы.