Достопримечательности

— Чай будешь? — быстро обернувшись, чтобы убедиться, что это он, и уже давно не здороваясь при встрече, будто они расстались десять минут назад у её машины, спрашивает Миллер, широко зевая в этот момент, а после — коротко улыбаясь ему. Она сонная, немного помятая благодаря двум мальчишкам и бесконечным заботам, лежащим на её одиноких родительских плечах, но беспрецедентно живая — он никогда не видел таких женщин раньше. Харди пожимает плечами, только через пару секунд понимая, что она уже отвернулась и не видит, а потому утвердительно хмыкает и скрывается в своём просматриваемом со всех сторон кабинете — нашёл себе самую неприступную крепость, ага. Ему трудно реагировать на Миллер («Элли, её зовут Элли, идиот», — бурчит внутренний голос, но он от него отмахивается) так же, как на остальных подчинённых: строго глядеть сверху вниз, зло фыркать, бросать угрожающие взгляды при плохой работе, делать вид, что не понял приглашения выпить после работы в компании коллег. Всё это происходит не только потому, что она его правая рука, заместитель начальника отдела, вечная палочка-выручалочка и человек, которому можно довериться в любой ситуации. Но о настоящей причине он старается не думать. Иногда ему хочется познакомиться с ней намного раньше, до всего, что ей пришлось пережить и чему он стал свидетелем: до смерти Дэнни Латимера, до предательства Джо, до позора на суде, до явного безверия в систему в её больших глазах. Часто он думает о том, какой Миллер была тогда — наверное, смешливой, любопытной, говорливой (да она и сейчас слишком болтлива, нужно быть честным с собой, Алек!), улыбчивой и мягкой. Может быть, Миллер тоже иногда думает об этом: какими бы они могли увидеть друг друга, если бы встретились раньше, узнали друг друга задолго до травмировавших их обоих событий? Это похоже на встречу старых приятелей после многолетней разлуки: вроде бы и знаешь человека, а всё кажется чужим. Только Харди почти уверен, что это не их случай: ему хочется знать это не потому, что его гложет пустое любопытство — он жаждет узнать это, потому что жаждет узнать о ней как можно больше, если уж не может узнать всего. Алек слишком опытен и стар, чтобы обманывать самого себя: Миллер незаметно просочилась в его тихую, закрытую ото всех после Сэндбрука и начавшихся проблем со здоровьем жизнь и заняла отнюдь не последнее по важности место. Теперь она постоянно блуждает среди столпов его приоритетов где-то между Дэйзи и работой, его двух точек опоры, — а этого, кажется, не удостаивалась даже Тесс (может, поэтому их брак и рухнул?) и вряд ли удостоится кто-то другой. Алек уже который год размышляет, зачем скрыл ото всех правду о Карен тогда, много лет назад, и до сих пор не может ответить на этот вопрос честно, даже самому себе. Но одно он знает точно: это было не ради бывшей жены. Ради Дэйзи — возможно, ради недопущения мерзких слухов — вероятно, ради шанса сбежать от опостылевшего до тошноты на тот момент брака — может быть. Ещё один вопрос, который мучает его последние месяцы, звучит глупо даже для него: почему он приехал с Дэйзи именно в Бродчёрч? У него был выбор после закрытия дела в Сэндбруке, ему предложили остаться там или перейти в любой из свободных отделов по соседству. Но он упорно просил вновь отправить его в забытый богом Бродчёрч, где из всех достопримечательностей были лишь бесконечные скалы, пенистая кромка моря и удивлённая, радостная (он искренне на это надеется) улыбка Миллер, застывшей на пороге дома и никак не решавшейся пригласить его войти. «Кто знает, — думает он, глядя на улыбающуюся Миллер, идущую к его кабинету с двумя кружками, и без предупреждения улыбаясь ей в ответ через стекло двери, — может, именно в последней достопримечательности всё и дело?»