Ночь нежна

Наверное, он не вызывал того волнующего чувства, которое испытывают дамы при виде притягательного мужчины. Он вызывал почтение, он мог снискать уважение и даже, пожалуй, внимание чуткого собеседника. Когда Уолтер появлялся в обществе, его приход, как порыв ветра, обрывался с закрытием двери. О нем забывали, а он и не искал внимания. Всегда немного отстранённый, наполненный до краев тем особым холодом позабытого чая, к которому тянешь руку в надежде согреться и поздно понимаешь, что он остыл. Остыл уже давно. Когда Чарльз брал ее за руку, она испытывала трепет. Все ее существо ликовало, тело пробуждалось от спячки, ноги наливались силой, она жила. Стоило ему просто обратиться к ней, и поток его слов обдувал ее жаром желания. Чарльз умел нравиться, говорил непринуждённо с легкой насмешкой, всегда был обходителен и в меру серьезен. У Чарльза была природная способность владеть голосом, он мог ласкать или приказывать, в обоих случаях оставляя собеседника в приятном волнении. Уолтеру же не было дела до светских бесед. Он говорил ровно и держался согласно статусу ученого. Мнение света обходило его стороной. Люди - это не бактерии, они вне круга его интересов. Китти знала, что он был с ней нечестен, когда сказал, что нет нужды иметь мнение насчет чего-то помимо работы. О, у Уолтера было свое мнение насчет всего и тем больнее было осознавать тот факт, что он никогда, ни при каких обстоятельствах не поделится с ней. Но у Уолтера было то, что не было доступно Чарльзу Таунсенду. Он был человек слова. И ее муж, в отличие от любовника, мог быть по-настоящему пугающим. Когда они обсуждали поездку в деревню, которую пожирала холера, он бросил ей: «Не смей меня перебивать». И в этот миг у него было… другое лицо. Она разом увидела ту силу, которая исходила от его руки, удерживающей ее за предплечье. Силу отнюдь не физическую. Она вспомнила их ночи до отъезда. Сперва он всегда стучался – Боже упаси зайти без предупреждения. Затем входил осторожно, придерживая дверь, словно желая уйти. Застывая у двери, он интересовался, нужно ли ей что-то, и, получив отрицательный кивок продолжал занимать пространство у двери. Тогда ее занимала и даже немного раздражала мысль о том, что он не может или не хочет позволить себе проявить больше чувств, какой-нибудь спонтанности, нетерпения. Что он ждет, всегда, ждет, когда она подаст ему знак. Но больше, чем ритуальное топтание у двери, ее злил выключенный свет. Каждый раз, когда они оказывались в спальне, Уолтер выключал ночник, а если она раздвигала портьеры, то с тщательностью закрывал и их. Она гадала, почему он так делает, это единственная тайна, которая занимала ее мысли, когда она думала о муже. Конечно, в тот момент ей не хватало ума понять его. Теперь было смешно и думать, что они оба приехали в Мэй-дань-фу в порядке самоубийства. Китти подняла голову как раз вовремя, чтобы увидеть, как Уолтер возник в раздвижных дверях. Он пересек гостиную и поравнялся с ее креслом. Его светлый костюм хранил на себе отпечаток пыльной дороги. - Скоро все закончится, - произнес Уолтер. – Мы вернемся в Шанхай, оттуда пересядем на пароход, возможно, я задержусь, и тогда тебе придется проделать остаток пути без меня. В любом случае к зиме ты уже будешь дома. Послушай, Китти, - сказал он после паузы, и его голос стал тише, - я хочу сказать, что ты можешь уехать раньше, ты можешь уехать прямо сейчас, я не стану задерживать тебя. - То есть мое наказание здесь закончено? – она отложила шитье. Попыталась себя одернуть, но было поздно. В этот вечер Китти хотела нанести ущерб его нервам. Уолтер сидел глубоко в кресле, он не читал и даже не ослабил галстук. Он казался больным, бессонные ночи начали сказываться на нем: к бледности добавилась какая-та хрупкость. Острые скулы сходились у печальной складки рта, словно стекались к нему как реки, проделавшие себе путь в желтой земле деревни. Волосы, которые в пору балов он укладывал назад, теперь немного пушились от влаги и зноя, они выцвели под ленивым солнцем, и золотой блеск драгоценными нитями путался в них. - Я никуда не поеду, - она снова взялась за шитье, чтобы просто занять руки. Уолтер молчал. - Я как маньчжурская принцесса нашего Уоддингтона – если ты оставишь меня, я последую за тобой. Она увидела, что он усмехнулся. Усмехнулся своей особой манерой – скривив рот, как от зубной боли. Он думал, что она насмехается над ним. Уолтер отпрянул, когда Китти резко опустилась перед его креслом, наугад накрыла его руки своими и его наручные часы впились ей в ладонь. - Сколько можно изводить нас обоих, Уолтер? Разве мы недостаточно настрадались здесь? - Кто тебе сказал, что я страдаю? У меня нет времени на это, - к нему вернулась его привычная холодность, он одевался в нее так быстро, что ей никогда не удавалось застать его врасплох. На самом деле ее интересовал лишь одно – таит ли он в душе настоящую злобу? - Уолтер, - она позвала его, только чтоб привлечь внимание. Он повернул голову к окну, и теперь его полупрофиль, строгий, как камея, говорил с ней без слов. Уоддингтон как-то предположил, что она боится мужа. Этот незнакомец, слишком быстро ставший другом, со своими обезьяньими чертами и цепким взором мог видеть куда глубже всех ее знакомых. - Я устал, Китти, хватит на сегодня бесед, - он хотел подняться, почти отнял свои руки, но Китти не шелохнулась, она продолжала все также сидеть у его кресла и теперь оперлась корпусом о его колени. - Ты был когда-нибудь влюблен, Уолтер? Она знала, что он ответит ей честно, он всегда говорил прямо, не любил юлить или говорить полутонами. Китти знала, что доставляет ему неудобства, он старался не смотреть на нее. - Я был влюблен в тебя. Это было жестоко, и в этом был сам Уолтер. Он никогда не думал, что заставляет людей страдать. Он предпринял еще одну попытку подняться, и ей пришлось толкнуть его в грудь, чтобы он остался на месте. Их обоих ошеломил ее порыв, но отступать было некуда. Китти никогда не перечила мужу, если подумать, она была образцовой женой до этого унизительного случая с Чарльзом. Не любящей, нет, но и отнюдь не такой ужасной, а сейчас, как только между ними установилось хрупкое перемирие, он снова отталкивает ее. - По-моему, тебе стоит начать паковать вещи, уверен тебе не терпится уехать отсюда, - иронично заметил Уолтер. – Я сожалею, что привез тебя сюда. Он говорил это лишь бы нарушить молчание, повисшее в духоте. Теперь она это знала, и ей вовсе не мешали его слова. Руки переместились на его брюки. Она помнила, как они купили этот костюм тройку как раз для путешествия, в один из дождливых дней в Шанхае. Ткань грубая, на ощупь словно трогаешь вощеный мешок. Он вскинул и опустил глаза. Китти скользнула рукой вверх, к его жилетке – по меньшей мере дюжина пуговиц. На третьей Уолтер вяло попытался остановить ее руку. Что-то сказал, но она не расслышала. Духота расступилась, как только его лицо приблизилось к ней, как будто он вынырнул из порыва студёного воздуха. Два мутных озерца впились в нее, и его широкая ладонь нашла место где-то между ее лопаток. Щелчок. Он перекрестил два пальца под застежкой платья, и ткань скользнула с плеч. Она оставила попытки избавить его от жилетки. Уолтер подтянул ее наверх, руки напряглись, и теперь она оказалась выше чем он, она нагнулась и поймала его лицо в плен своих рук. Лицо напряженное, недоверчивое. Как птица он окидывал ее колючим взглядом, словно желая удостовериться, что она не хочет сделать ему больно, и даже не догадывался, что больше всего на свете она боялась не остаться здесь, не умереть от холеры, и не стать разведенной особой, она боится, что это он – тот, кто способен причинить ей боль. В его золотисто-медвяных волосах промелькнул всполох света, Китти наклонилась и поцеловала эту прядь, но свет переместился, и пришлось поцеловать еще раз. Его брови сошлись на переносице в тугую складку, и она поцеловала и ее тоже, чтобы разгладить борозды. Уолтер перевил их пальцы, и она устроилась поудобней, усаживаясь на его бедра. Его острый нос уперся ей в щеку. Сначала он невесомо коснулся губами ее подбородка, затем переместился на шею: исследовал пространство ключиц и уперся в ямку. Он придерживал ее платье на груди, а вот его жилетка уже была отброшена. Уолтер подался вперед, начал хозяйничать в ее рту, словно целовал ее впервые, целовал и не мог насытиться. Она падала в невесомость, потому что он не ослаблял напор, Китти не успела отследить, когда вся инициатива перешла в его руки. Он давил на нее, а падать было некуда, она прижалась к нему, и он пустил их на пол так резко, что она ударилась спиной о дощатую поверхность. От столкновения ее подбросило, и она уткнулась в его плечо, затянутое рубашкой. Раньше он бы принялся извиняться. Они сбили лампу, она, прокатившись по полу, остановилась у самой двери – свет погас. Она не знала этого мужчину, который лежал на ней, лишь слегка опираясь на пол. Китти была уверена, что выходила замуж за другого, того Уолтера. Она нашел ее губы, в темноте она различала слабые контуры и слышала дыхание его движений. Ей показалось, что она слишком много выпила у Уоддингтона или что разучилась целоваться. Она бы задохнулась, если бы Уолтер не отстранился. Его руки сжали ее талию, резко стянули платье, и она осталась в нижней сорочке. Китти согнула ноги, обхватила его торс и почувствовала, как по телу пробежала дрожь, как от холода, возможно, как от страха. Его рука нащупала край сорочки, щека прижалась к ее, и снова он вовлек ее в опасный поцелуй, сцепливая их языки, ей не нравилась, когда он дотрагивался своим языком до ее зубов, когда заставлял так широко открывать рот словно она была на приеме у доктора. Часы на его руке резанули нежную кожу на внутренней стороне бедра. - Уолтер! - Китти вскрикнула и это больше напомнило полувсхлип, в темноте звук отозвался от стен маленькой гостиной и повис в воздухе между ними. - Прости, прости, - он легко погладил ее по голове и стянул за ремешок часы. Китти показалось что сознание готово ее покинуть. Он выпрямляется и подхватывает ее. В спальне они снова падают на кровать, но теперь он ложится рядом, угадывая ее настроение. - Ты права, нам необязательно мучить друг друга, - его тон, совсем не сбившийся от поцелуев, такой строгий, такой… как всегда. Он держит ее в объятиях, укрывает ее ноги своими, и тяжесть его приятна. Тонкая ткань над кроватью медленно колышется парусом. – Тебе неприятна жизнь со мной, и поэтому я остаюсь, а ты уезжаешь. - Ты умрешь здесь, Уолтер, - она повернулась к нему, чтобы в полумраке посмотреть на его тонкий рот, который опять кривится, придавая лицу почти выражение муки. Его глубокие складки у глаз доказывают, как редко он спит. - Что за вздор? – он отмахивается от ее слов, подкладывает под их головы подушку и всматривается в потолок. Как ей надоела эта роль – жены, на которую не смотрит муж. Жены, которая презираема супругом. Пустоголовая, праздная пустышка, которой не дано быть другой. Она силилась, она пыталась, но, видимо, она действительно слишком глупа для него. Она переворачивается и, прижимаясь, прячет лицо на его груди, как раз там, где слышит ровный стук сердцебиения. Он как-то рассказывал ей про кровяные тельца, и теперь этот стук ассоциируется у нее с багряным цветом опасности. - Прости, Уолтер, - она знает, что он поймет за что она просит прощение. Его рука размеренно гладила ее спину. - Тебе придется жить с очень глупой женщиной и даже не принцессой. - Я как-нибудь справлюсь, я же доктор. - Ты не доктор, ты бактериолог. Теперь он улыбается. Он чувствует, что он улыбается и теперь может заснуть спокойно.