Золото и грязь

      Выбитый из руки кубок со звоном покатился по столу, затем свалился на пол, и вино полилось вниз. Оглушительно громко забарабанили по металлу кубка рубиновые капли — Вольсунг готов был клясться, что каждая ударялась, точно подгоняемая колдовством, и неясный гул эхом крошился в черепе. Эольф дышал тяжело, будто на горле его обернул удавку убийца, и этот звук словно скрежетал в ушах: вдох-выдох, вдох-выдох. Гости затихли, не смея поднимать суетного шума…       Вольсунг хорошо запомнил этот момент.       Снова его попытались убить. Снова один из Верховных оказался неподалеку. Обвинять Рагота — неразумно, но больше и некого…       За окном тлел закат. С высоты Вольскигге, ничем не закрываемый для взора, он особенно ярок: точно кровавое пятно на шелковом небесном полотне, алым он разлезся у западного горизонта. То ли к весеннему морозу, то ли к чьей-то смерти тревожно краснели облака. Вольсунг не верил в народные приметы. До сих пор. Хотелось ото всех запереться, спрятаться, позабыть об опасностях в теплых и нежных объятиях, но Эольфа не мог он подвергнуть опасности большей, чем то уже сделал он сам своим резким предупреждением; Рагот не отходил от него до самого вечера, то справляясь о самочувствии, то отдавая приказы своим воинам, то обещая, что обязательно они отыщут богомерзких негодяев, поднявших руку на святую длань Богов на смертной земле. Его люди нашли один труп, спрятанный в прачечных — то был бывший наемник, пришедший за Вольсунгом из его первого крохотного храма. Убит осторожно, почти ювелирно: ровный аккуратный порез рассекал его горло. Спрятан же не слишком дальновидно: разыскали мертвеца благодаря багровому пятну в бельевой корзине.       — Тебя будет охранять и мой хирд, — сообщил Рагот, уходя. — Спи спокойно.       Отчего-то захотелось верить его словам. Забота, пусть даже ложная, наигранная, отводящая взор и подозрения, трогала.       Едва выпроводив Рагота из своих покоев, Вольсунг призвал Эольфа и Ингольфа. Оба сыграли в покушении на своего повелителя не последнюю роль: оба вышли из-за стола незадолго до тех событий, оба к нему близки… Подозревать ни одного из них он не желал, но Ингольф действительно странно себя вел. Как, к примеру, объяснить, что он вскочил и умчался за Эольфом, а затем отправил его на спасение, а не изволил самолично защитить Верховного жреца от интриганов?       — Повелитель, — проронил Эольф робко, и Вольсунг обернулся. Тот поклонился, то же сделал стоящий чуть левее Ингольф, и Вольсунг глубоко вздохнул, став тереть виски пальцами. Предстоял серьезный разговор, но он не мог понять, с чего следует его начать, дабы впоследствии принять правильные решения, продиктованные не испугом и не злобой, а холодной рассудительностью.       — Случилось нечто из ряда вон, — Вольсунг сложил руки на груди. Такая поза заставляла его чувствовать себя уверенней и придавала сил для предстоящего разбирательства. — И вы оба были в курсе о произошедшем до начала непосредственного действа.       — Нет, — тут же возразил Эольф с ноткой возмущения в голосе, точно его в чем-то обвинили. — Меня прислал Ингольф.       Оба они замолкли и поглядели на него, ожидая оправданий. Ингольф нахмурился, поджал искусанные губы и свел на переносице брови. Думал, видно, что сказать, да не мог подобрать слов. Разве он не готовился объясняться перед повелителем? И отчего же? Мысль о том, что Ингольф возгордился своей приближенностью к нему, Вольсунгу не понравилась и заставила сжать зубы так, что заныла челюсть. Он рассчитывал, что Вольсунг спустит если не свое убийство, то халатность к сохранности его жизни? С каждым мгновением Вольсунг все больше раздражался, словно в груди его поднималась волна, что рано или поздно ударится о берег. Либо раскрошит скалы, либо разобьется о песок — но за собой препятствие утянет.       — Мне показалось, что дегустатор… Ну, не знаю, подозрительно пошел, что ли? Да, он не помер на месте, но походочка у него мне показалась кривоватой, — Ингольф шумно вздохнул, собираясь с мыслями. Вольсунг не перебил его, но смотрел выжидающе, так, что Ингольфу не хватило бы совести утаить и крупицу правды. — Я и решил проверить, что с ним неладно. А потом как понял…       — Как понял что? — мгновенно взвился Вольсунг. — Что ты, пустая твоя голова, подверг меня опасности? — он не обратил внимание на согласный кивок Ингольфа. — Что ты сам выглядел, как убийца? Сбежал, поджав хвост, как псина подзаборная! Подумать только! — он судорожно вздохнул. Нельзя давать волю злости, она лишь усугубит и без того неприятное положение. Вольсунг с силой сжал ладони в кулаки, дабы отрезвить себя легкой болью. — Высечь бы тебя плетьми, да боюсь последние мозги выбить.       Отчего-то голова его не остужалась.       — Я не знаю… — Ингольф принялся теребить курчавую бороду и тянуть за нее пальцами, точно дергая из нее волоски. — Я не подумал, что вы сейчас же пить будете! И уверен я не был. Вдруг моя тревога была б ложной?       — Тупица, — выдохнул Вольсунг и закрыл лицо руками. Ни видеть, ни слышать ничего не хотелось, лишь отгородиться от всего мира, зашторив плотно окна и оставив в замочной скважине двери ключ. — Тупица-тупица-тупица… — стал он причитать, срываясь на высокий вой. Его бросило в холод. Он зажмурил глаза, чтобы, не дайте Боги, не зареветь позорно, точно перепуганная девчонка; вмиг ставшие неповоротливыми и непослушными пальцы чуть подрагивали, и Вольсунг был почти уверен, что выколет себе глаза сам.       До чего же Вольсунг боялся умереть.       Эольф обнял его, крепко прижав к себе сильными руками, но желанные минутами ранее объятия сомкнулись вокруг него пламенно-жгучим кольцом. Горело все: лицо, живот и плечи, и этот жар точно сводил с ума — весь он обратился сплошным ожогом. Он мотнул головой, отказываясь от нелепых телячьих нежностей, но тот не отпрянул, и Вольсунг принялся тереть ладонями глаза и щеки, стараясь хоть как-то собрать в кулак распущенные им сопли.       Хватит. Бояться достаточно.       — Не надо, — прошептал он, снимая с себя чужие руки.       — Ингольф ведь правда не знал… — словно неуверенный в своих словах, пробормотал Эольф невнятно, не зная, что этим выбьет искру над горючим маслом. Вольсунг вспыхнул снова.       — И ты туда же! — Вольсунг отступил на полшага назад, точно отшатнувшись, и поглядел на него с некоторым недоумением, ведь он не ожидал, что его милый Эольф способен ему перечить. Зачем он выгораживает Ингольфа? Что ему до него? Нахмурившись, Вольсунг постарался сглотнуть вставший в глотке ком. Его догадка поразила его самого: они в сговоре. Вчетвером: Ингольф, Эольф, Рагот, отравитель… А какую еще змею вместе с ними впустил он в свой храм? — Уйдите. Уйдите от меня.       — Но, повелитель… — просипел Эольф и потянулся к Вольсунгу. Он звонко хлопнул его по ладони, затем прижал свою руку к груди, точно брезгуя этим касанием.       — Вон!       — Мы уйдем, — кивнул Ингольф, поразмыслив. Голос его звучал отчего-то глухо. — Я уйду. Но погляди по сторонам — может, увидишь что-нибудь, кроме своих сапог.       Дверные петли надрывно скрипнули.       — Отравитель перед смертью сказал мне два слова, — бросил Ингольф, обернувшись в дверях. — «Валла Ровере».       «Сегодня» не кончится никогда.

***

      — Он не умер, — вместо приветствия сказал Ровере, заходя. Тонко скрипнула дверь, закрываясь за его спиной. Не хватало сил ни на злость, ни на печаль, ни на разочарование — и говорил он безучастно, словно не было ему дела, станет Вольсунг мертв или останется жив. Быть может, с полгода еще назад он кричал бы, колотил кулаками стены и стучал по столу, разъяренный иль расстроенный, но сейчас Ровере ощущал себя размазанным по ступеням крыльца проклятого Вольскигге. Вольсунг топчет его, смеясь и танцуя в кровавой луже. Но ничего. На Ровере он поскользнется, а коль не свернет свою шейку — станет плеваться кровью, ведь сам дух его, Ровере, ядовит. Он проникнет в его легкие, отравит ублюдка изнутри, потечет по его жилам…       Аран не ответил ему, хотя Ровере точно знал, что он дожидается его в темноте. Лачужка, найденная ими близ города, продувалась всеми ветрами и не держала тепла, она стояла покосившаяся и грозила рухнуть, как карточный домик, но была неприметной и подходила для укрытия на дюжину дней. Кто же позарится на развалюху? Ровере присматривал за нею с неделю, прежде чем договориться с Араном встречаться в ней, и ни единая живая душа не переступала порог лачужки. Обживать ее было незачем, свеч они в ней не отыскали, как и не стали растапливать очаг, а оттого Ровере, оказавшись в непроглядной темноте лачуги, стал продвигаться вперед на ощупь. Снаружи дорогу хотя бы освещали Луны, а здесь темно — хоть глаз коли. Где-то неподалеку — он точно помнил — стоял на трех ножках стол…       — Я знаю, — проронил Аран негромко. — Уже слышал.       Ровере едва не положил лютню мимо столешницы. Голос Арана прозвучал почти под самым ухом, и Ровере резко повернул в его сторону голову, стараясь разглядеть товарища. До чего же маленькая эта лачуга! Единственная комнатушка — и та узкая и до невозможности захламленная.       — Я на тебя не наступил?       — Нет, нет, — весело отозвался Аран. — Не провались. Ты наступил только на гнилую доску.       Ровере поглядел себе под ноги, потоптался на месте, но не услышал скрипа. Тогда Ровере недоуменно пожал плечами и забыл об этом странном предупреждении.       Аран всегда все знал, что не могло не раздражать. Иногда Ровере хотелось приложить чем-нибудь тяжелым своего ушастого друга — Аран слышал все, словно бы был каким-то хитроумным Даэдра, и даже исход манипуляций Ровере он разнюхал издали. Спрашивается, как? Уши его — совершенно обычные, не большие и не длинные, так откуда же взялся его острый, вездесущий слух? Как Аран узнал исход скорее, чем сам Ровере успел принести ему эту весть?       — Я был в городе на закате, — словно услышав сами мысли Ровере, будничным тоном сообщил Аран. — Все гудит.       — И как ты пришел сюда раньше меня?       — Я же маг.       Ровере невольно сжал зубы. Он мог быть хитрее и ловче Арана, но все это перечеркивалось магией — Ровере ей никто не обучал. Порталы и призываемый огонь могли бы ему пригодиться, но секретами Аран не делился, пользуясь своим безоговорочным перед Ровере преимуществом и бесчестно его демонстрируя. Но ничего. Поскользнется Вольсунг — и Аран не устоит в кровавой луже, если придет время от него избавиться. Но Ровере не только лишь лужа: он обратится и дымом, проникнет в глотку, сожжет ее и придушит…       А вот будь он магом, ему не пришлось бы промывать чем попало расшибленный ударом о стену висок. Не пришлось бы и прятать свою рану за волосами. Да что говорить! Будь он магом, Ровере не попался бы стражнику в Вольскигге, не испачкал бы взятый на крайний случай кинжал в чужой крови и не оставил бы за собой столь приметный алый след. Но ничего — до самого пира труп не нашли, а в лесу уж его не отыщут…       До чего же он докатился? С каких пор убийство — не зверюшки даже, а человека! — стало чем-то, что сам Ровере может себе простить?       Почему-то до чужой смерти ему не было дела, сколько бы ни взывал он к своей совести.       План Ровере был хорош. Выкупив особого слугу из южных земель айлейдов, Ровере растратил добрую половину отцовских денег, что он только сумел отыскать, но результат должен был окупить всякие лишения: раб был устойчив к ядам, вскармливаемый ими с детства в малых дозах, а потому был отличным «дегустатором» — тело его реагировало совсем иначе на любую, даже самую сильную отраву… План Ровере был хорош, но до идеального не дотянул. Придя под видом менестреля в обитель злейшего врага, дабы посмотреть на свой триумф, Ровере испил яда тоже: поражение высосало из него всякие силы.       Стены, терзаемые ветром, точно дышали, скрипя, треща и изгибаясь, но отчего-то ледяного сквозняка Ровере не ощутил.       — Тут тепло, — заметил он.       Аран долго молчал, прежде чем согласиться:       — Да.       — И почему же?       — Я же маг.       Ладони сами собой сжались в кулаки. Как же Ровере хотел его чем-нибудь стукнуть!       — Что, тебе настолько любопытно? Это особая магия жрецов, — он помолчал недолго. — FaaD*.       Слово, сказанное Араном, взвилось под самый потолок всполохом пламени. Это был не огонь, но сам воздух, вспыхнувший по велению Арана, взметнулся, раскалившись на мгновение добела, и остыл, ложась под ноги. В тулупе стало жарко.       — Удобно, — прокомментировал это Ровере не с восторгом, но с потаенной завистью.       — Весьма.       — На чем ты сидишь? Не говори мне снова, что ты маг.       Аран насмешливо хмыкнул. На кончике его ногтя загорелся огонек, обвил его палец, точно пылающая лоза, и расцвел на других, согнутых, алыми цветами. Затем спустился ниже, к запястью…       — Да-да, ты очень умел, — вздохнул Ровере, закатывая глаза. Свет от колдовского огня дал ему рассмотреть кучу звериных шкур, на которых и устроился Аран. — Где взял?       — Я был в городе, — проговорил Аран с нажимом, словно возится с ребенком и твердит одно и то же. До чего же он вредный! Как зажаренная жирная баранина.       Ровере упал рядом с ним. Стаскивая с себя тулуп, он краем глаза посматривал на Арана: тот баловался со своей магией, разглядывая изгибы пламени. Ровере видел только его профиль: скулы его из-за пролегших на лице теней выглядели острей и изящней, чем в самом деле. Аккуратному прямому носу Ровере и вовсе завидовал, припоминая свое уродство. Чистокровный норд…       Они сидели молча.       — Судьба у нас такая — быть проигравшими? — спросил Ровере прежде, чем сумел огранить мысленно пришедший в голову вопрос. — Твой не задушил, мой не отравил.       — Однажды удача смилостивится и над нами.       Повернувшись к Арану, Ровере положил ненароком ладонь поверх его руки. Кожа у него была гладкой и нежной, точно младенческая, и сразу Ровере стало ясно: Аран никогда не касался тяжелой работы. Когда-то и у Ровере были такие руки — но теперь ладони его загрубели до самых кончиков пальцев.       Ровере поймал себя на том, что гладит чужое запястье.       — Нравится? — спросил Аран отчего-то серьезно, и Ровере не разглядел в его словах ехидного укола.       — Нравится.       Магический огонь потух. Аран взялся за руку Ровере, став ею крутить, точно кукольной. Его шершавые пальцы скользнули по костяшкам Арана, затем оказались под рукавом его куртки и рубахи одновременно. Аран был горячим.       — А так нравится?       Ошарашенный, Ровере смог только кивнуть в ответ. Аран сунул его руку себе за пазуху, и он нащупал ключицу.       — Чего ты хочешь? — прошептал Ровере, чувствуя, как в штанах становится мучительно тесно. Низ живота тянуло.       — Ровно того же, чего и ты.       Когда Аран ослабил свою хватку, Ровере не нашел в себе сил убрать от него руку. Он не мог сказать точно, отчего он вспотел: от жары или от напряжения, вдруг повисшего в воздухе, но был он весь мокрый и чувствовал, как рубаха прилипла к спине. Аран же — совсем другой, изящный и сладко пахнущий… Ровере поверить не мог: его член встал на мужчину.       Аран же, пока Ровере разбирался в себе, расстегнул крупные изогнутые застежки из металла, пришитые к его куртке.       — Потрогай меня, — приказал он, и Ровере потянулся к нему руками. Выделанные пушистым мехом воротник и капюшон он нащупал раньше, и Аран, взявшись за его запястья, направил его ладони к своим плечам. Тонкие и хрупкие. — Ниже, — скомандовал Аран снова, и отчего-то Ровере спустился сразу к его бедрам. Аран рассмеялся.       Не видя лица Арана, Ровере то воображал себе прекрасную девушку, то возвращался в реальность, слыша мальчишеский голос. Чужие пальцы на коже словно жгли, и он не сразу догадался, что Аран положил его ладони себе на пах. Ровере нащупал бугор под штанами.       — Внушительно, — постарался отшутиться Ровере, но голос его дрогнул.       Ткань под руками скользнула вниз. Аран снова стал вертеть его рукой, сжав его пальцы на своем члене. Ровере замер и зажмурился — скорей из привычки таким образом скрываться от неприятных зрелищ, ведь темнота надежно укрывала срамное место.       — Не бойся, — сказал ему Аран на ухо. Он что, все видит?! — Это просто. Вверх… — он потянул его за руку. — И вниз. Вве-ерх.       — Я понял. Я сам.       Отчего-то было волнительно. Он не раз удовлетворял себя сам, но чтобы с чужим членом? Он выдохнул, подув тем самым не нарочно на головку члена. Аран простонал что-то невнятное. Неужели это приятно?       Аран резко стянул с него штаны.       — И я тоже… — пояснил он как-то нехотя, схватившись за член Ровере. Он сглотнул, вздрогнув. Аран сжал его крепко, и Ровере показалось, будто его ладонь влажная — плюнул он на нее, что ли? Аран скользил по его члену рукой быстро и уверенно, и чужие касания ощущались в разы острее, чем собственные: пах приятно тянуло, и все сжималось внутри…       …Аран сжал руку еще сильней. Теплое мужское семя потекло по его собственной руке.