Золото и грязь

      Просыпаясь на узкой, твердой и неудобной кровати, Вольсунг воображал себе хоромы Верховных жрецов. Предаваться мечтам о роскошных покоях было непросто: Вольсунг ежедневно чувствовал жажду, словно бы неделями не пил вовсе, постоянно чудился ему голод, голова его трещала, а спина — ныла. Уверенность в победе всем этим несколько омрачалась, но сколь досадными бы ни были дни, что летели в этом храме один за другим, ничем не отличаясь меж собой, он упорно шел к своей цели и старательно не унывал. Порой, однако, ему казалось, что он заключенный в какой-то сырой темнице, и ему делалось от сих мыслей дурно.       От Ингольфа не было вестей уж два дня. Вольсунг не знал, что его пробудило затемно: волнение ли за друга, тени убийц в кошмарах или явные призывы желудка употребить в пищу нечто более питательное, нежели каша иль прозрачный суп. Справедливо рассудив, что ни одна из этих причин не могла поспособствовать здоровому сну, он спустил ноги на пол. В ожидании злющего холода он долго не мог заставить себя подняться, но силою воли покинул постель и мгновенно завернулся в шкуру, вздрогнув. По телу его побежали мурашки, сгоняя сон, и Вольсунг, едва задумавшись о том, что может укрывать темнота, зажег магическую свечу, озарившую келью голубоватым светом. Он огляделся вокруг. Все его вещи лежали там, где он их оставил, никто не прятался от него, и он, расслабившись, подошел к маленькому, как и все в келье, окошку. Оно выходило на какой-то сад, пустынный и тихий, но нельзя было сказать точно, какие растения украшали его: на зиму особо теплолюбивые цветы укрывали опавшей с дерев листвой, и он едва сумел разглядеть забавные холмики у тропинок в серебряном свете Лун. Магнус и не думал занимать свой царственный пост на небосводе, и хозяевами в межзвездной тьме оставались они: Секунда стеснительно пряталась за Массером, выглядывая, словно нежная дева из-за плеча сурового воина.       Два дня — не срок. Быть может, Ингольф не придумал, как передать Вольсунгу ответную записку, быть может, не знал, о чем писать, потому как успехов не имел. А вдруг пострадал, был пойман или, чего хуже, убит? Страх еще и за Ингольфа терзал душу не меньше, чем все происходящее в Бромьунаре. Вольсунг желал проветриться, отбросить беспокойство, и он без всяких сомнений накинул мантию сверху на ночную рубаху, доходившую ему до середины бедра, затем влез в сапоги и не туго, на скорую руку их зашнуровал.       В коридоре было холоднее, нежели в келье, и столь темно, что хоть глаз коли; лишь тлеющий огонь жаровни брызгал неярким подрагивающим светом на каменные стены. Караульные, как и прежде, не дежурили у дверей. Этот факт казался Вольсунгу вопиющим — разве можно оставлять их всех без должной защиты даже в свете недавнего покушения на будущего Верховного? Он ни за что не оставит этого без внимания, когда займет трон Вольскигге. И, разумеется, припомнит Морокеи, что тот не нашел заказчика. Сам же он устал бояться каждого шороха и блика света, ему надоело выстраивать теории и искать им подтверждение, а оттого Вольсунг постарался принять факт того, что преступник не будет наказан.       Поначалу окружение было ему знакомо, а потому он не успел понять, когда перестал узнавать мелькающие мимо двери. Он петлял, силясь найти дорогу обратно, но лишь сильнее углублялся в неизведанную вязь коридоров, и ежеминутно он поминал Йона, надеясь его встретить, хотя и знал, что тот улизнул прочь из храма, чтобы проведать родных. Он вышел в некий зал: просторный и теплый, он изобиловал изящными украшениями. Стены его изображали высеченных из камня драконов, в глаза бросилась и резная мебель — стеллажи, столы и кресла были расставлены так, словно здесь любили собираться давние друзья. Одно из кресел было занято, и Вольсунг заметил сидящего человека позже, чем тот увидел его самого. То был Верховный жрец — Вольсунг ежедневно видел его за завтраком. Он крутил курительную трубку в руках, задумчиво глядя на нежданного гостя, и Вольсунг угадал в нем Накрина. Лицо его, острых черт, ничего не выражало, а загорелая, как у рабочего человека, кожа в свете свечей казалась пожелтевшим от старости хрупким пергаментом. Короткие, примерно в дюйм длиною, русые волосы Накрина были всклокочены и чуть не стояли дыбом, словно он сильно ворочался в постели.       Бежать было поздно и, что главное, глупо.       — Курите, повелитель? — почтительно склонив голову, вместо приветствия поинтересовался Вольсунг.       — Пожалуй, довольствуюсь запахом, — сухо ответил он, не показав ни крохи интереса. Возможно, к Вольсунгу он его и не испытывал. Но разве не возмущен он его, Вольсунга, визитом?       Вольсунг так и остался стоять перед ним, не смея сдвинуться с места или заговорить вновь. Отчего-то мрачность Накрина выбила его из колеи: Вольсунг не переносил недостаточное к себе внимание. Он наблюдал, как Накрин подносит трубку к своему лицу: он вдыхал полной грудью, и сутулые его плечи как бы расправлялись, а фигура делалась чуть более статной. Накрин словно бы жаждал оставить табачный запах навсегда в своих легких, и Вольсунг с каждой минутой все больше удивлялся.       — Отчего же не закурите? — вновь подал он голос.       — У меня боле нет табака, — с горечью произнес Накрин, но не сразу, будто раздумывал, говорить ли младшему жрецу правду. Голос его звучал хрипло, словно Верховный простыл.       Вольсунг, позабыв, что ему не предлагали присаживаться, занял место напротив, вальяжно положив руки на резные подлокотники и закинув ногу на ногу. Он кругом оглаживал узоры пальцами, и казалось, что под ними не дерево, а застывший на пике своего жара огонь. Странным был факт, что сам Верховный не мог — не хотел? — добыть себе курительных растений. Ранее Вольсунг был уверен, что за тяжелыми дверями жреческих покоев столы ломятся от всяческих кушаний, и ни в чем повелители себе не отказывают. Ужели Морокеи и вправду следит столь рьяно? Или то искренняя праведность вылезает некоторым боком?       — Ты Вольсунг, верно? — заговорил Накрин неожиданно, и он кивнул в ответ. — Расскажи мне, Вольсунг, чем ты привлек Вокуна?       Он глядел Накрину в рот с минуту, ибо никак не мог сосредоточиться на сказанном.       — Вокуна? — выпалил он вслух, но именно так и звучала его мысль. — Я ни разу не видел его в лицо.       — Я тоже, — Накрин слабо улыбнулся ему, впервые за их встречу показав, что он не вытесанная из камня статуя, а чувства его ничем не отличны от человеческих. — Он их меняет, как перчатки, но сей факт дела не меняет. Почему он покровительствует тебе? Почему отдал тебе свой голос?       Перед глазами Вольсунга встало то анонимное письмо, писанное рукой некого доброжелателя. Сургуч, прижатый загадочной печаткой, не изображал никаких отличительных символов, и это вспомнилось Вольсунгу особенно ярко. А ведь о Вокуне «доброжелатель» написал крайне мало! Теперь он понимал, кто помог ему, но никак не мог взять в толк, зачем. Он молчал, и Накрин не подгонял его и не требовал сиюминутного ответа.       — Полагаю, мои былые заслуги его… Впечатлили, — наконец, собравшись с силами и сформулировав свои мысли, Вольсунг принялся их высказывать. — Я унял Морских Волков, что не оставляли в покое прибрежных деревень. Атморский клан Волкихар не брезгует торговать со мной, хотя живут они обособленно. Мой убыточный храм стоит в золоте и серебре. Быть может, он считает, что я озолотить смогу весь Культ Дракона?       Накрин хмыкнул, будто бы это было обыденностью, но вовсе не редкостной деловой хваткой и талантом. Вольсунг побоялся, что перегнул палку, рассказывая о себе, но его волнения были развеяны, как прах по ветру:       — Быть может, — со вздохом сказал ему Верховный и прикрыл глаза. — Мне неведом ход его мыслей. Однако в чем-то он определенно прав.

***

      Золото приятной тяжестью в карманах напоминало о себе, и сладостное волнение охватывало Ингольфа, подобно громадной волне накрывая с головой. Не каждый день удается нести при себе такую сумму — двести золотых драконов, почти три четверти всех денег, что брали они с Вольсунгом с собой. За эти деньги можно было прикупить не только какой-то загадочный камешек, но с тысячу здоровых рабов.       Первое приятное впечатление о городе сменялось отвращением: подобно блохам в шерсти породистой собаки, по улицам сновали беспризорные дети да ворьё, и весь Бромьунар кишел отбросами, словно нашлось им место лишь в сердце нордской веры. Кроме этого, Ингольф ненавидел чувствовать некую потерянность, а столица вынуждала его ходить кругами, не замечая какой-нибудь узенькой улочки, скрывшейся за покосившимся домиком. Такое случалось ужасно часто — а идет лишь седьмой день с их приезда.       Рынок, в народе называемый «черным», отчего-то вовсе не прятался, оказавшись не таким загадочным, каким Ингольф ожидал его увидеть. Прямо на улице были расставлены прилавки, образовывая собой целую сеть, и торговцы не стеснялись раскладывать на всеобщее обозрение человеческие черепа и цветные склянки с подозрительным содержимым. Тушки животных, органы и кости — все это наводило ужас. К горлу Ингольфа подкатывал ком, когда он глядел по сторонам, щекотно щемило в груди, и он пошел меж рядов вперед, уставившись себе под ноги и словно не замечая никого вокруг. Но прохожие были столь мрачны собой, что Ингольф старался не задеть никого локтями иль плечами, и то и дело хватался опасливо за рукоять меча.       Наконец, он нашел и те самые «закрытые» лавки, о которых ему говорили, как о более надежных. Дома эти не отличались от обычных ничем, кроме своего расположения: не было на них ни вывесок, ни пугающих узоров на окнах, каких можно было бы ждать от такого места. За пыльным стеклом лишь виднелись красного цвета шторы.       Не успел он подняться на крыльцо особенно впечатляющего размерами дома, какая-то полоумная то ли ведьма, то ли шлюха бросилась к нему и повисла на руке, что-то неразборчиво воя. Ингольф оттолкнул ее с силой, да так, что женщина эта упала наземь. Никто не обратил на это происшествие внимания, и он поспешил подняться к двери, но обернулся. Полоумная словно забыла про него и ринулась к другому прохожему, повторяя все то же самое. Ингольф коснулся кармана, дабы проверить, что золото осталось на своем месте. С душевным облегчением он схватился за дверной молоток, изображающий какое-то даэдрическое клыкастое отродье, и постучал. Ингольф не расслышал ни шагов, ни любого другого шума, но из-за двери выглянул коротышка — голова его показалась на уровне пояса Ингольфа, и он не сдержал улыбки.       — Чего надо? — рявкнул карлик. Его голова уж была совсем седой и слегка плешивой, нос — острым и длинным, а в злом прищуре и без того узких глаз чувствовалась некая хитринка, которая есть только во взгляде таких, как Вольсунг. Отчего-то Ингольфу подумалось, что они могли быть знакомыми или даже партнерами, но он быстро отбросил эти мысли. Вольсунг не имеет привычки вести дела с отбросами.       — Дело есть, — ответил он спешно, и ему показалось, что его голос прозвучал глупо.       Поразмыслив с минуту, карлик впустил Ингольфа, и последний оказался в длинном коридоре. Изящные подсвечники стояли по углам, а свечи в них горели даже днем, подле расположились чудные белые комоды с витыми серебряными узорами и такими же ручками, под ногами лежал цветастый ковер. Ингольф постарался определить, что из этого нагромождения культур каким народам принадлежит. Комоды те явно фалмерские и стоят целое состояние, ковер привезен с юга… Мило звенели колокольчики, зачем-то подвешенные к двери, и Ингольф тоже угадал в них какое-то эльфийское украшение. Карлик быстро, насколько мог, прошел в зал, вестимо, для клиентов, ведя пораженного гостя за собой. Он зашел за прилавок, скрывшись за ним с головой, но вдруг поднялся, как по ступенькам.       — Чего надо? — повторил он свой вопрос снова, но теперь его голос звучал чуть спокойнее, с неуловимой ноткой услужливости.       — Я хочу купить некий… Камень.       — Угу…       — Он зовется Велкиндским. И мне он нужен срочно.       — Вот как? Это дорогая штучка, — сообщил карлик, принявшись барабанить всеми десятью толстыми пальцами по столешнице. — Эльфы… Дикие эльфы делают их из метеоритного стекла и хранят в своих городах, как зеницу ока. Что ты можешь предложить взамен?       — Золото, — ответ был краток. Ингольф собирался поторговаться, а потому не называл своей цены.       — Угу… Камень. Может быть, я смогу найти тебе такой. Может быть, он есть у меня прямо сейчас… Но я захочу сто золотых драконов за него.       — Сто?!       — А чего ты хотел? Эта вещица совершенно особая. Она совершенно-совершенная. Могу предложить что-нибудь подешевле из эльфийского ассортимента… — карлик достал из-под прилавка толстенную книгу и с грохотом положил ее на столешницу, открыл ее и принялся листать.       Ингольф представил, что сделает Вольсунг, если этот камень выскользнет у него из рук, и мысли о более выгодной торговле мгновенно вылетели из его головы.       — Нет-нет. Я согласен на камень. Сейчас.       И карлик оскалился в довольной улыбке. Он сунул книгу на место и позвал своего помощника, дабы тот «принес господину» некий «футляр». Мальчик мигом смотался туда и обратно и бережно вручил карлику деревянную коробочку. Тот чуть приоткрыл ее, демонстрируя Ингольфу, что внутри, — это был голубой камень размером с грушу, и его колдовское сияние, почти слепящее в своей яркости, убедило Ингольфа в том, что этот предмет именно тот, который хотел получить Вольсунг.       — Чудесно, — прокомментировал он, не зная, что сказать.       — Деньги вперед, — милостиво сообщил карлик, и Ингольф принялся выкладывать разложенные по карманам маленькие тряпичные кисеты* и высыпать из них монеты на прилавок. Карлик стал их живо считать, что получалось у него отменно, толстые его пальцы забавно перебирали монеты и сгребали их в кошель. Наконец, он отдал покупку новому хозяину в руки, но прежде достал Велкиндский камень из футляра. — Авторская работа, — пояснил он, намекнув, что Ингольф должен оплатить и его.       — Благодарю, — не желая спорить, он спрятал камень в кисет, а тот положил во внутренний карман своей меховой куртки.       Ингольф поспешил убраться из лавки. Карлик провожал его до самого порога, дабы, наверное, удостовериться, что клиент ничего не стащит по пути. Оказавшись на улице, он словно начал дышать полной грудью, чего не мог ранее. С чувством выполненного долга он стал пробираться к «началу» рынка. Но от одного из прилавков послышался отчаянный животный визг, и Ингольф не смог не поглядеть, что там творится. Морщинистая, уродливая старуха держала совсем маленького щенка, а нож в другой ее руке его явно пугал. Стоящий напротив старухи человек — Ингольф не брался сказать, мужчина это или женщина, ведь черная бесформенная мантия скрывала фигуру покупателя — требовал лапу.       Сердце Ингольфа сжалось в его груди, отчего-то на глаза выступили слезы. Он зажмурился, дабы не дать им покатиться по щекам, и неожиданно для себя самого рванул к прилавку, собираясь не дать свершиться этому чудовищному действу.       — Стой, дурная! — рыкнул он и отпихнул человека в мантии. Тот не обронил и словечка, лишь натянув ткань сильнее на лицо. — За живого и целого дам многим больше.       — Ну давай, мне все равно, — согласилась старуха, пожав плечами.       Ингольф выудил один золотой и с горечью, ведь его душила жадность, положил монету перед ней. Та его предложением удовлетворилась, улыбнулась ему беззубым ртом и протянула вырывающегося щенка. Ингольф прижал его к груди, а затем спрятал его за пазухой, приговаривая:       — Бедная животинка…       Он присмотрелся. То была вовсе не охотничья собака: морда его была вытянутой, чуть острой, а шерсть — серой, грудь шире положенного, и он не прижимал ушей к голове. Ингольф догадался: волчонок. Успокаивая его нежными поглаживаниями по лбу, Ингольф бросил взгляд на несостоявшегося хозяина волчьей лапы.       Под капюшоном ему привиделось лицо Хенрики.