Журавли

      Война закончилась. На заре, опаляющей шаттердом, вертолёты и спасательные лодки возвращались с единственным и последним приказом: «На базу». Больше не будет аварийных выходов в зоны, разрушенные кайдзю, и не будет нужды собирать биологический материал монстров из другого измерения. Не будет голубой крови и загрязнений воды, не будет городов в руинах, не будет фантомного лязга металла огромных машин в ушах. Хронометр сброшен в последний раз.       Война закончилась. То, что когда-то было рабочими егерями, вместе с техникой возвращалось на базу. Обезглавленный Багровый Тайфун буксировало несколько вертолётов, а по бетонному помосту из ангара навстречу приближающейся машине медлительно выползала стыковочная платформа. Теперь китайский егерь выглядел абсолютно безжизненным и пустым. Обломки того, что было когда-то Страйкером Эврикой, везли тяжёлым судном — вероятно, чтобы посмотреть, что осталось под обугленными титановыми пластинами. Все надеялись, что грянувший атомный взрыв не стёр всё до конца и оставил хоть что-то. Искорёженные обломки Черно Альфы появились на горизонте, транспортируемые по воздуху, ровно в 5:07 утра по Гонконгскому времени. Кайдановский невольно засёк время на наручных часах. Повреждённый реактор, оторванные части конечностей и раздавленная справа кабина управления были почти не видны в слепящих лучах восходящего солнца.       «Война закончилась!» — Говорил весь мир. Сквозь липкий страх, сковавший человечество, повсеместно проступал первый звонкий смех. Никто не говорил о победе: впереди были долгие годы восстановления тех областей, которым не повезло за многие годы оказаться на пути чудовищ, а в душах сотен тысяч жителей планеты поселилась горечь утраты. Но война закончилась, а это значило, что эти тяжёлые времена позади, а впереди — лишь светлое будущее.       «Война закончилась,» — второй день про себя проговаривал Алексей, маяча темнее тучи и играя мрачным контрастом в толпе своих воодушевлённых коллег и помощников. Его война была однозначно окончена — самое время вернуться домой во Владивосток. Сколько лет он мечтал снова оказаться в старом панельном доме, в квартире, где постоянно гулял свежий сквозняк, и сколько лет он считал дни до того момента, когда можно будет вздохнуть всей грудью и наконец признать, что все беды и все кошмары позади? Алексей уже потерял счёт. Он готов был на всё, готов был даже никогда более не увидеть пейзажа родного города, но не был готов возвращаться туда один.       Война закончилась. Бывший пилот русского егеря чувствовал себя виноватым до глубины души — его бессменный первый пилот и любимая жена оказалась под точным ударом кайдзю и уже никогда не увидит, как солнце восходит над миром, что не был скован страхом за завтрашний день, а на нём было лишь несколько синяков да ссадин. Лёша не любил задумываться о том, что было уже за плечами, но сейчас, щурясь от солнца и вдыхая солоноватый воздух с отголосками пепла, невольно задумывался: недосказал, недосмотрел, недодумал, недолюбил тогда, когда было нужно. От осознания в горле встаёт тяжёлый ком. Не будет сбежавшего из турки кофе в старой трёшке где-то в спальном районе, не будет одновременно раздражающих и веселящих споров, не будет суеты перед праздниками и уже полюбившейся ругачки о том, кто будет выбивать ковёр в этот раз.       Война закончилась. Алексей, стоя на крыше огромного бетонного ангара, опускает бинокль и зажмуривается на несколько долгих секунд. Потом снова открывает глаза, не веря в увиденное, и задерживает глубокий тяжёлый вздох. В чистом спокойном утреннем небе над Шаттердомом вился одинокий белый журавль — наверное, Ньютон бы сейчас возразил, что эти птицы никак не водятся на океанском побережье, но он готов был положить свою жизнь на доказательство того, что это был журавль. Белый журавль, кружащий в воздухе на рассвете под звуки ревущих моторов, под шум лопастей вертолётов, под шум волн Тихого океана, разбивающихся о бетонный фундамент.       Кайдановский тяжело сглатывает и опускается на мокрую и холодную поверхность каменной крыши, неотрывно и с замиранием сердца наблюдая за белой птицей. Журавль время от времени опасно нёсся вниз, словно секунда — и уйдёт в пикирование, но его крылья ловили тёплые потоки воздуха и поднимали его снова вверх. На ощупь, не глядя, запускает ладонь в карман старой тяжёлой куртки и вытягивает последнюю мятую беломорку, закуривая. Бинокль покоится рядом у самого края крыши. Затяжка, вторая, третья — он уже не кашляет так, словно вот-вот выплюнет лёгкие, как тогда, много лет назад, на потеху своей ещё только будущей жене. Лёгкие привыкли. И он тоже привыкнет. — Мне кажется порою, что солдаты, — Едва слышно запевает рейнджер, прикрыв глаза, будто бы чтобы представить, что он был где-то далеко отсюда и совсем не один, — с кровавых не пришедшие морей…       Невольно Алексей меняет одно слово на другое и криво улыбается. По щеке вниз сбегает солёная, словно капля бездонного океана, слеза, теряясь в тёмной бороде, а сибиряк хмурится и выпускает облако белёсого дыма в утренний воздух.       Война закончилась. Только кто-то этого уже никогда не увидит.