Часть 1
1 января 2020 г. в 23:42
— Ты ведь сиротка, да? — спросила Гилберта полноватая женщина, улыбаясь ему одной из тех самых добродушных улыбок, которые должны согревать любого, кому доведется их словить. Обычно такая улыбка, направленная кому-то конкретному, по пути цепляется еще за пару-тройку человек, оставляя на их лицах легкий отпечаток своего присутствия: искры во взгляде да приподнятые слегка уголки губ.
Гил словил улыбку прямо, без перехватов. Почти безрадостно. Этой добродушной, но слишком простой кухарке, которая заприметила мальчика с того самого момента, как он попал к Безариусам, явно не хватало чувства такта. На нее невозможно было злиться, потому что она сама ничего не делала со зла, но по неосторожности ее слова иногда больно цепляли что-то внутри.
— Да, — ответил, слегка хмурясь. И спрятал за своей немногословностью горечь: неприятную, одинокую горечь, так отвратительно разъедающую небо и скребущуюся сквозь грудную клетку.
Они сидели на мирно гудевшей кухне, где Гилберт мог наблюдать завороженно за тем, как ведутся приготовления к предстоящему торжеству. Чем ближе был Новый год, его первый-действительно-праздник, тем сильнее окружающая атмосфера полнилась уютом. В воздухе пахло мандаринами и пряностями, а тихая и мягкая мелодия доносилась откуда-то из холла, где виртуозно играл пианист на старом рояле с клавишами из слоновой кости, внешне дорого облицованном, вылаченном и иссиня-черном.
С вопросом кухарки внутри словно что-то резко и неаккуратно обрубили, и связь с праздником была утеряна. Как будто сорвали с глаз Гила пелену, предоставляя возможность понять наконец: все это не для него, ни капли не для него. Этот чудесный, уютный праздник организуется для семьи, членом которой он не является.
Сиротка… Подумаешь! Как будто не понимал он этого раньше, не задумывался, смотря на то, как обнимает Оскар Безариус своих племянников, как он улыбается им — и улыбка у него совсем иная, не как у добродушной кухарки. Она глубже и теплее, и поймать ее уже чуть-чуть сложнее, но если удается, то чувствуется это как погружение в живое золото, в горячий, но не обжигающий золотистый океан какого-то светлого чувства, название которому Гилберт еще не подобрал.
Думать об этом было запретно-хорошо. Пусть Гил никогда не завидовал своему молодому господину, но при мысли о том, как здорово было бы встретить Новый год в кругу настоящей семьи, сердце в груди мальчика билось чаще, рвалось наружу птицей, силясь расправить угольно-черные крылья.
Эти мысли не отпускали его до самого вечера, множась и уплотняясь. Их стало больше, чем он хотел и мог допустить: непозволительная роскошь для верного слуги и самая благодатная почва для отчаяния. Забравшись на широкий подоконник, Гилберт смотрел на крупные хлопья снега, танцующие этим предновогодним вечером точно не для него, и слушал смех Ады и тихие мотивы праздничных песен.
— Гил, ты чего тут? — оклик, заставивший оторвать взгляд от гипнотического танца снежинок и перевести его на внезапно подкравшегося Оза Безариуса, который теперь улыбался почти понимающе, но в глазах его все равно плясали озорные искорки.
— Молодой господин! Я… Извините, — Гил спрыгнул с широкого подоконника и опустил взгляд, стараясь не смотреть Озу в глаза. — Вы разве не должны быть с семьей?
— Должен. Но иначе кто тебя отыщет? — спросил Оз совсем добродушно. Непонятно, как, но подобные фразы ему удавалось произносить очень естественно, отчего смысл слов воспринимался как нечто само собой разумеющееся. Гилберт же не понимал словно, зачем его искать, для чего отвлекаться на слугу, когда есть тепло семейных объятий, общие песни и совместные радости. Где-то там, в других комнатах, где не смолкает хохот, а голоса звучат по-картинному счастливо.
— Но зачем меня искать?
Оз посмотрел на него так, словно более идиотского вопроса в жизни не слышал, а затем резко взял руку Гила и уверенно повел его за собой. У юного слуги оставшиеся вопросы благополучно застряли в горле.
Оз вел его туда, где просторные комнаты были пронизаны золотой дымкой и светом мерцающих огней, а в воздухе витали ароматы запеченной с пряностями картошки, яблочного штруделя и корицы. И чем настойчивее юный господин тянул своего верного слугу вглубь праздничного водоворота, тем отчаяннее золотился и теплел янтарь в глазах Гила, разгораясь смесью любопытства и восторга.
Сердце билось часто-часто. Было страшно отпустить теплую чужую руку, потому что в настойчивости Оза чувствовались явные, неоспоримые, так безумно нужные Гилберту опора и уверенность.
Когда последняя дверь открылась, и Оз остановился, кинув ему короткое «пришли», Гилберт почувствовал, что к горлу подступил ком. Вместе с тем, как Оскар Безариус, улыбаясь ему, однозначно ему одному своей светлой улыбкой, нарушил секундную тишину:
— Гилберт! Садись скорее, мы ждали только тебя.
«Ждали?..»
— Меня?..
— Конечно, Гил. Без тебя мы ни за что не начали бы, — кивнул Оз, подойдя к праздничному столу и потрепав ласково Аду по голове. — Садись рядом со мной.
У Гила слегка потели ладони от волнения, но он довольно уверенно проследовал к отведенному ему месту и опустился на мягкий, обитый бархатом стул. А снежинки за окном кружились в танце радостно, оживленно.
Золотой свет, тепло улыбок. Он — нужен. А, значит, не одинок.
Среди осознаний встречаются те, что лежат на поверхности, искрятся, словно золотые монеты — ну же, прочувствуй, возьми. А мы, испуганные, все никак не решаемся коснуться их хотя бы кончиками пальцев. Ведь нас учат, что золото есть зло — ни один герой мифов и сказок не был счастлив, обретя много злата.
Но мифы и сказки не учат нас тому, что есть другое золото. Из него нельзя чеканить монеты, оно — жидкое, солнечное. Сладкое, как мед и, как огонь, жгучее. Его нельзя схватить рукой, нельзя жадно вбирать до насыщения, но тем оно ценнее, тем ярче. Тем ближе нашему сердцу с каждым словом, улыбкой, шагом. И с каждым нелепо-очевидным, но все же осознанием.
Осознанием того, что ты не один.
Ведь.
— Гил, — на удивление серьезный взгляд и тон. Немой вопрос в золотисто-янтарных глазах юного слуги, который много больше, чем просто слуга. — Добро пожаловать домой.
