Ты - моё счастье

Так бывает, что какое-то происшествие меняет человека в корне. Или его отношение к жизни. Или отношения между людьми. Так уж вышло, что болезнь Максима заставила его задуматься о жизни. Насколько важно уметь остановиться, притормозить… Ведь он всегда работал, не жалея сил. И на ту съемку, где у него пострадала спина, согласился не думая… И вот чем это обернулось. Неизвестно, сколько еще он проторчит здесь. Судя по хмурому выражению лица своего врача, он застрял здесь надолго. Пока его лечили медикаментозно. Но, похоже, это не очень помогало, раз домой не отпускали. Максиму оставалось лишь смириться со своим временным заточением в клинике, ведь он совсем не хотел оказаться неподвижным как мумия, а именно это и грозило ему, если он будет нарушать или прерывать лечение. Поклонники Максима о нем не забыли. Он это понимал, читая комментарии, которые сыпались как из рога изобилия на его странице. Люди переживали, ждали… Нужно было как-то появится, успокоить их что ли… И Максим, немного подумав, выложил пост. «Дорогие друзья! Возможно, состояние моего здоровья было не так хорошо, как я всегда думал. И сейчас я нахожусь в небольшом больничном отпуске. Все спектакли состоятся, но немного позже. Спасибо за ваше беспокойство обо мне. Хочу немного успокоить: со мной не всё так плохо. Но я понял, что иногда нужно уметь вовремя остановиться и поберечь себя. Что и вам советую. Берегите себя и своё здоровье. Ваш Максим Аверин.» И добавил стихотворение «Остановись!» (Евгений Евтушенко) Проклятье века — это спешка, и человек, стирая пот, по жизни мечется, как пешка, попав затравленно в цейтнот. Поспешно пьют, поспешно любят, и опускается душа. Поспешно бьют, поспешно губят, а после каются, спеша. Но ты хотя б однажды в мире, когда он спит или кипит, остановись, как лошадь в мыле, почуяв пропасть у копыт. Остановись на полдороге, доверься небу, как судье, подумай — если не о боге — хотя бы просто о себе. Под шелест листьев обветшалых, под паровозный хриплый крик пойми: забегавшийся — жалок, остановившийся — велик… Друзья Максима тоже о нем не забыли. Телефон звонил почти беспрерывно. А пускали к нему только отца, директора, Якунину, и конечно, Машу. Разрешение для нее выбил директор, по настоянию Макса. Да, директор еще косо посматривал на Машу, он не совсем понимал формат их отношений с Максимом, к тому же в ней он видел своего рода угрозу для гастрольной деятельности Максима. Но вынужден был признать её благотворное влияние на настроение Максима. У того даже глаза заблестели. Словом, пропуск для посещения он ей выдал. И в ответ получил искренние слова благодарности. А Максим больше всего ждал именно посещения Марии. Ему безумно нравилось, когда она влетала в палату зачастую растрёпанная, пальто второпях застёгнуто на одну пуговицу, а однажды она где-то по пути потеряла одну бахилу. Максим долго хохотал. — Ты прямо как Золушка. Где твоя вторая туфелька? Маша посмотрела на свою ногу в одной бахиле. — Не знаю. Где-то по пути соскочила… Максим прижимал её к себе и целовал в макушку. Потом она присаживалась к нему на кровать, они долго разговаривали, и никак не могли наговориться… Но сегодня Мария была сама не своя. Ей нездоровилось. Ещё на съемках её залихорадило. Видимо, простудилась. На Москву в последнее время обрушилась непогода. Дул ледяной ветер вперемешку с дождём, а съемки в том сериале, где снималась сейчас Маша, в последнее время были натурные, то есть на улице. Максим сразу заметил её нездоровое состояние. — Что с тобой? Мария поёжилась. — Не знаю. Знобит что-то… Он взял ее руки в свои. Ладони были горячие и сухие. Прикоснулся губами к её лбу. Лоб был горячий. — Мать, да у тебя температура. — Правда? — Ну, конечно. Давай-ка, дуй домой, и сразу в постель. С удовольствием составил бы тебе компанию, но, увы, меня пока не выпускают. Мария посмотрела на него. — Рано тебе еще выходить. Неугомонный. — Вот как выпустят, так и составлю тебе компанию… в постели. Я, между прочим, соскучился… — он легонько поцеловал её в губы. Они тоже были сухие и горячие. — Мань, да ты точно простудилась. Как пить дать. — На съёмках, наверное, просквозило. Как бы мне теперь Ванька не заразить… — Ром на ночь выпей. — Пиратский? — слабо улыбнулась Маша. — Настоящий. И да, еще противовирусное жахни. И к утру будешь как новенькая. — Завтра у меня как раз выходной. — Вот и отлично. Спи целый день. Не выходи никуда. Марии была так приятна его забота. Она ненароком вспомнила, как однажды, когда она так же заболела, мистер В. вытащил ее в ресторан, и болтал там без умолку, не замечая, что она едва держится. И потом, уже у неё дома, он еще торчал еще часа два, обсуждая с ней какой-то невероятно нудный сценарий сериала, в который его пригласили сниматься… Его не интересовало ее здоровье. Его интересовал только он сам. Вместо ожидаемой заботы, он просто сунул ей какие-то таблетки, и продолжил читать этот тупой сценарий… Мария теперь с ужасом вспоминала эти детали. Которые уже тогда должны были её насторожить… Но нет, не насторожили. Мария ругала себя за то, что была тогда слепа и глуха, и многого не замечала. А надо было бы замечать. Ведь всё складывается из таких вот мелочей. А Максим, даже сейчас, будучи сам в больнице, со своей больной спиной, заботился о ней… Удивительный человек! Самый заботливый и самый любимый на свете. Попрощались они очень нежно. А перед сном Мария получила от него сообщение с прекрасными стихами, которые согрели её лучше всяких лекарств. Соленые брызги блестят на заборе. Калитка уже на запоре. И море, дымясь, и вздымаясь, и дамбы долбя, соленое солнце всосало в себя. Любимая, спи… Мою душу не мучай, Уже засыпают и горы, и степь, И пес наш хромучий, лохмато-дремучий, Ложится и лижет соленую цепь. И море — всем топотом, и ветви — всем ропотом, И всем своим опытом — пес на цепи, а я тебе — шёпотом, потом — полушёпотом, Потом — уже молча: «Любимая, спи…» Любимая, спи… Позабудь, что мы в ссоре. Представь: просыпаемся. Свежесть во всем. Мы в сене. Мы сони. И дышит мацони откуда-то снизу, из погреба, — в сон. О, как мне заставить все это представить тебя, недоверу? Любимая, спи… Во сне улыбайся. (все слезы отставить!), цветы собирай и гадай, где поставить, и множество платьев красивых купи. Бормочется? Видно, устала ворочаться? Ты в сон завернись и окутайся им. Во сне можно делать все то, что захочется, все то, что бормочется, если не спим. Не спать безрассудно, и даже подсудно, — ведь все, что подспудно, кричит в глубине. Глазам твоим трудно. В них так многолюдно. Под веками легче им будет во сне. Любимая, спи… Что причина бессонницы? Ревущее море? Деревьев мольба? Дурные предчувствия? Чья-то бессовестность? А может, не чья-то, а просто моя? Любимая, спи… Ничего не попишешь, но знай, что невинен я в этой вине. Прости меня — слышишь? — люби меня — слышишь? — хотя бы во сне, хотя бы во сне! Любимая, спи… Мы — на шаре земном, свирепо летящем, грозящем взорваться, — и надо обняться, чтоб вниз не сорваться, а если сорваться — сорваться вдвоем. Любимая, спи… Ты обид не копи. Пусть сонники тихо в глаза заселяются, Так тяжко на шаре земном засыпается, и все-таки — слышишь, любимая? — спи… И море — всем топотом, и ветви — всем ропотом, И всем своим опытом — пес на цепи, а я тебе — шёпотом, потом — полушёпотом, Потом — уже молча: «Любимая, спи…»