Лучше сдохнуть, чем попасть в рай

В какой-то момент привыкаешь к такому отношению, и оно становится неотъемлемой частью жизни. Синяки на рёбрах, царапины, усеянные на лице, потрескавшиеся от ударов губы и фингалы — бабка Стелла орёт так, что хочется вмазать по её огромному животу, чтобы заткнулась уже, и без неё тошно. Будто самому Мёрдерфейсу нравится то, как к нему относятся, будто он просил чужие насмешки и презрение. Бабка ворчит, но налепливает пластыри, а потом наказывает, чтобы не смел больше таким приходить, иначе не пустит. Шрамы мужчин должны красить, а не делать ещё более уродливыми. Уильям закусывает язык, чтобы не сказануть лишнего. А где-то там за дверью его дома, медленно гниющего, его снова поджидают, потому что Мёрдерфейс слишком простая мишень, и пусть бьёт в ответ больно, да так, что кто-то в слезах убегает, их просто больше. Уильям прячется в комнате, где хнычет и врубает первую попавшуюся мелодию, где бит мешается с красивым проигрышем гитары. Синяки и раны медленно въедаются в кожу, как паразиты из того дешевенького фильма, на который он умудрился пробраться, хотя ему было нельзя, мелкий слишком. Мёрдерфейс представляет, как эти твари облепливают его, давят и плюются ядом. Противные и мерзкие. Такие, что хочется убежать. Вот только куда может сбежать четырнадцатилетний мальчишка без денег? Зачем вообще он родился, если от него столько проблем? Книжки говорят, что у каждого есть предназначение. Бабка тоже что-то там ворчала про то, что негодный внук должен чего-то добиться, пусть и ни черта не делает. Дед ещё до инфаркта иногда смотрел на Уильяма и улыбался, словно видел что-то, что никто до этого. Но это всё выдумки, потому что нет ничего реальнее того, как мерзко болит всё от ударов дворовых мальчишек, и, блять, Мёрдерфейс хочет зарыдать в три ручья, когда признаётся сам себе, что ни на что это не променяет, ведь это доказательство того, что он жив и нужен.