Тёмный бал

И кто придумал этот дурацкий и скучный танец? Все идут друг за другом, словно ведут дешёвые хороводы, совершают заячьи подскоки и сливаются в одну субстанцию, как мошки на тухлятине. Я сидел на своём троне, точно перенасытившийся этой клоунадой курфюрст, и тихо ненавидел окруживших меня буффонов. Пока не пришла Ты. Ведь тогда я возненавидел их ещё больше, когда жирные туши этих, так называемых, вельмож закрыли мне доступ к Твоей хрупкой фигуре. Эхо их шагов свинцовой птицей неуклюже пыталось взлететь к потолку, но рикошетило о мраморные стены и падало обратно на пол - эти жалкие черти пытались привлечь Твоё внимание к себе, я чувствую это. Вслушиваясь в сплетение стеблей голосов, из которых хищными орхидеями раскрывались свежие сплетни, я чувствовал глубокое раздражение. Мне хотелось подойти к каждому из них и вырвать их металлические перья, чтобы можно было потом выбросить их в окно, как сломанные игрушки. Но только потому, что в зале танцевала Ты, совершающая слишком вежливые для этих зажравшихся баронов книксены. Лучше бы Ты станцевала шаффл на их гнилых костях под мои бурные аплодисменты, а не плясала под их дудку, следуя за ними улыбчивым хвостом. Ты - единственная райская астрапия среди этих тухлых и чересчур болтливых суссексов, выведенных лишь для мяса. Жаль, что я не мог приказать им молчать, как тем Трём Одинаковым среди моих слуг. Хотя я мог попросить Клода сжечь их - он сделает всё для меня, ведь я его хозяин. Тебя впечатляет, что я имею под рукой дворецкого, который свернёт ради меня горы, стоит мне только щёлкнуть перстом? Если я попрошу его, то он добудет и для Тебя все дублоны мира. Хотя я предпочту выбросить к чертям собачьим этот скарб, потому что со мной Тебе будет намного лучше. Но я подумал, что могу напугать Тебя внезапным пожаром, и Ты трусливо убежишь - я же хотел ещё немного полюбоваться Твоими запертыми крыльями. Или, если бы я объяснил Тебе, что просто хочу побыть с тобой наедине, Ты бы поняла меня и не стала препятствовать моему очаровательно коварному замыслу? Мне не потребовалось найти себе пару, чтобы присоединиться к вашему занудному танцу (хотя одна курица пыталась добиться чего-то от меня, но она – не Ты). Я – хозяин вечера, который имеет право разрушить не только чужие судьбы, но и танец. Никто не осмелится противиться мне, ведь Клод всегда находился позади меня, как сторожевой цербер. Если я хищно улыбнусь – погаснут все свечи. Щёлкнет палец – появится свет, а люди – нет. - Хочу украсть Вас, - сказал я с горчащим на языке этикетом, лелея мечту избавить себя от оков морали с Тобой. Зачем она нужна, когда сердцем владеет горячее, как воск, простое желание? Люди лицемерны, если они не поддакивают своему эгоизму. Но ради Тебя я с особым энтузиазмом начал лгать самому себе. - Как пожелаете. Только не забудьте вернуть меня обратно, - невинно отозвалась Ты, наивно возложив свою ладонь в мою – бабочка попалась. Я оборву Твои трепетные крылышки и брошу в темницу; Ты будешь есть только с моих рук; Ты продашь свободу ради лихорадочного блеска моих глаз, чей грязный цвет очищается только с Тобой. Рука в руке, и мы следует за парой впереди нас. Ты трогательно подпрыгиваешь, словно хрусткий осенний лист, подхваченный беспризорным ветром. Идёт следующая фаза, где нам нужно слиться с толпой, но в последний момент я хитро изворачиваюсь – и теперь мы наедине, а Твоё лицо пылает алым вином, которое бы я разлил по фужерам для одного себя. Щека к щеке, - даже если Ты не хотела этого и пыталась квёло соблюдать приличную дистанцию (к чёрту приличия!), - жар к жару – мы могли бы воспламениться прямо в центре зала под оханье кисейных барышень, от которых меня откровенно тошнило. По моей инициативе мы перешли на другой вид танца, у которого нет названия. Но я знал одно точно: я хотел владеть Тобой весь вечер, словно Ты моя личная вещь. Я хочу Тебя. Хочу забрать у других, поставить свою стигму, сломать, а затем заново восстановить из пепла. Так Ты точно будешь заново привязываться ко мне. Если в моих руках будет твоя свобода, Ты будешь отчаянно возвращаться за ней, снова попадая в паучьи сети, как глупая-глупая и моя самая любимая бабочка. Твёрдые, прямые линии слов вселяли уверенность в кого угодно, но только не в меня. Эти люди, эти лица... Мы существуем в разных плоскостях реальности, и меж нами нет точек соприкосновения. Они остались плоскими картонными фигурами, и сквозь прорехи их глаз на меня падали восемь световых пятен. Как клеймо, как знак возложенной обязанности, которую я не мог взять. И только с Тобой я не обращал внимание на отголоски прошлого и настоящего, которые прорастали в друг друге, в этих зрителях, которые с отвращением и завистью наблюдали за моей выходкой. Твои губы оттенка иудейского дерева были настолько сладкими на вид, что я не удержался и жадно припал к ним, как оголодавший пёс, и слизал всю помаду - она показалась мне ужасно вкусной. Разве тебе не польстило моё любопытство? Не польстило, когда я отстранился и, соблазнительно (я отчаянно старался искусить тебя, подобно демону) проведя языком по своим устам, сообщил, что вкусна не помада, а сами твои губы? - Как Вы посмели?! У Вас нет стыда! Ты оставила след на моей щеке, но попала прямо в грудь, под которой билась стая невольных бражников. Сначала я испытал грусть. Кто-то подошёл ко мне сзади и возложил ладонь на плечо, сочувствующе поглаживая его. Это жалкое прикосновение не сравнится с тем, что я пережил, когда Ты случайно посмотрела мне в глаза и специально отвела взгляд, проглотив непрошенную фразу о том, что я всё-таки вторгся в твоё сердце. И я засмеялся так, что жалкий лакей позади убрал руку, как от кипятка. Осталось сделать вид, что нет в монохромных видениях нитей шёлка, режущих мои вены и артерии. Ведь я обязательно добьюсь Тебя. Моего внутреннего огня хватит на двоих. Я не сгорю один, не бойся – Ты будешь гореть вместе со мной.