Галерея Бён Бэкхёна

Длинные аристократичные пальцы безразлично водили по граням винного бокала, скучающий взгляд тёмно-карих, почти чёрных глаз то и дело поднимался на людей, сидящих за столиком, но ни за кого не цеплялся. Время от времени он вступал в диалог, но ограничивался едкими сухими фразами, а затем вновь возвращался к своему нетривиальному занятию. Она наблюдала за ним, удивляясь, как ему это удаётся: он всех собрал здесь, забронировал столик, но ведёт себя так, будто сделал всем одолжение своим появлением. И при этом все к нему хорошо относятся, то ли привыкнув к заскокам, то ли не обращая внимания на странное состояние. Она же чувствовала себя совсем неуютно: компания, в которой она оказалась совершенно случайно и знала лишь двоих людей, которые её, собственно, с его лёгкой руки и притащили за собой, ей совершенно не нравилась. Она всю жизнь провела затворником, а сейчас вдруг что-то невесомо изменилось. Она впервые находится в подобном месте, ещё и с незнакомцами, из общего с которыми у неё разве что принадлежность к одному виду — человек. Друзья не замечали её неловкости, погрузившись в бурные обсуждения, а она не знала, как присоединиться. Боялась сказать что-то не то и прослыть душнилой. Почему-то ей было крайне важно, что о ней подумают абсолютно чужие люди. Мама обрывала её телефон, написывая и названивая каждую минуту. Хорошим девочкам положено быть дома в восемь вечера. Но ей не хотелось быть хорошей, ей не хотелось быть плохой, ей вообще быть особо-то и не хотелось. Она вновь вернулась к своим наблюдениям за странным парнем, который пугал её до дрожи в коленках. С такими хорошие девочки уж точно не должны связываться. Но по иронии судьбы именно такой парень сидит на узком диване рядом с ней. Тепло чужого тела жгло её кожу даже через одежду, она старалась не двигаться и даже дышать стала в такт с ним, чтобы никоим образом не привлечь его внимания. — Не нравится здесь? — почему-то решил прервать такую желанную для неё тишину. — Нет, — честно ответила. — Тогда, может, уйдёшь? — он ухмыльнулся уголком губ, наблюдая за её реакцией. Эта девчонка была, словно открытая книга: удивление, ступор, гнев и возмущённо приоткрывшийся рот, будто она хотела ответить что-то едкое, но в последний момент проглотила слова. Скука… Симпатичная, но такая предсказуемая, такая зашуганная и забитая. Терпила. На секунду в его голове пронеслась мысль о том, что ему было бы интересно вывести её из этого коматоза, услышать, что она скажет, посмотреть, как ведёт себя, когда не думает о последствиях. Друзья отзывались о ней хорошо: весёлая, умная, адекватно реагирующая на любые шутки и способная поддержать любую тему. Возможно, такой она была в комфортной среде. Ну или друзья просто не видели того, что видел сейчас он, человек со стороны. А видел он внешне эффектную девушку, в голове у которой столько хлама, что и жизни не хватит, чтобы избавиться от всего. От его глаз не укрылось, как часто вибрировал её телефон, разрываясь от звонков и сообщений и как она хмурила брови каждый раз, что-то гневно печатая. — Нам пора домой. Ты идёшь? — спасительная тростинка в лице друзей, собравшихся расходиться по домам, вырвала её из оцепенения. Она впервые за вечер улыбнулась, согласно кивая головой. Неужели настолько не понравился вечер? А чего же тогда не ушла? Бэкхён допил содержимое своего бокала и тоже встал с места под вопросительные взгляды друзей. — Я тоже хочу проветриться. Отличная возможность вывести её из себя и посмотреть, кто прячется под шкурой беззащитной овечки. Что-то ему подсказывало, что там гремит гром, бушует ветер и переносит дурацкие комплексы и заскоки из угла в угол. Хотелось растормошить её, разбудить, да просто побесить. Это ему, пожалуй, удавалось лучше всего: играть на чувствах и эмоциях людей, теша своё самолюбие. Он шёл молча, прислушиваясь к разговору трёх друзей, замечая яркую перемену в поведении незнакомки. — Ну неужели сложно оставить меня в покое? Время детское, я чётко обозначила, где и с кем нахожусь, вот зачем сейчас всё переворачивать с ног на голову. Она меня буквально шалавой какой-то выставляет сейчас! Требует фото или видео, чтобы убедиться, что я не с мужиками, ну что за маразм! Друзья в попытке поддержать её могли лишь давать односложные ответы по типу «Жесть, капец, забей». — Она переживает за тебя, — вставил свои пять копеек Бэкхён. И понял, что нашёл нужную ниточку: девчонка вспыхнула, как спичка. — Переживания заканчиваются после того, как тебе говорят, что всё в норме. А это уже вынос мозга и желание тотального контроля! Сначала говорит, что сама в мои годы жила одна в другом городе, гуляла с подругами, развлекалась и уже чуть ли не замужем была, а мне просто перекрывает кислород! Сижу дома — плохо, когда внуки? Гуляю — плохо, проститутка! Почему так сложно понять, что она меня воспитала точной противоположностью своих ожиданий и опасений. Почему тяжело понять, что я дружу с головой и связываться с мутными типами не стану? — Ты разве не считаешь меня мутным? — выгнул бровь. — Я с тобой и не связывалась! Постепенно они отдалились от друзей, она ответила на звонок и почти убедила маму, что всё в порядке, как мимо них прошла компания парней, что-то громко обсуждая. И волна негатива хлынула с новой силой. Теперь мать была уверена, что она с мужиками на какой-то вписке и принесёт в подоле. Сбросив трубку, девушка взвыла и села прямо на тротуар, зарываясь руками в волосы и не скрывая подступившей истерики. Под утро они дошли до её дома, к этому моменту она уже успокоилась и только опухшие глаза говорили о недавних слезах. И с тех пор она с радаров пропала. Бэкхён на это никак не отреагировал. Он в принципе не любил навязывать своё общество: нужен — позовут или придут, а если не нужен, ну и что с того. Ему люди особо-то и не нравились в большинстве своём. Но внезапно она сама нашла его и с тех пор началось то, что он не любил больше всего на свете: она то смеялась вместе с ним, сама звала погулять, доверялась и открывала дверь в свою душу, то выстраивала между ними стену, чтобы спустя время вновь её разрушить. И так по кругу. — Ты никогда не думала, что всё это — уже твоя ответственность. Никто не виноват в том, какие мухи насрали у тебя в голове, но вычищать всё равно тебе, а не другим. Девушка опешила от такого заявления, ответила что-то грубое и вновь заложила первый кирпич в фундамент огромной непробиваемой стены. Однако эти слова не выходили из её головы. Долгие годы она металась между прощением своих родителей и саможалением. Она никогда не любила признавать свою неправоту, вину, брать на себя ответственность, но эти его слова то и дело всплывали в голове. И в конце концов она нашла выход: плодить в своей голове и дальше травмы и комплексы она больше своим родственникам не позволит. И как бы тяжело ей ни давался путь, как бы часто она ни срывалась в омут мыслей о том, что у всех всё по-людски, а у неё какай-то тотальная задница, она понимала одно: останься она в родительском доме, ей было бы гораздо хуже. Она приняла тот факт, что, скорее всего, не сможет перебить всех своих тараканов: тапок банально не хватит, но самых упитанных она уж точно выведет с кухни своих мыслей. И всё бы хорошо, но сама кухня построена из прогнившей древесины, в щели которой то и дело пробираются назойливые насекомые, а перестроить всю кухню целиком она просто не в силах. И она выбрала плыть по течению, принимая ответственность за свои проблемы и не обвиняя в них больше никого. Счастья, возможно, это и не принесло, но хотя бы помогло дышать полной грудью. — Спасибо. Это простое слово далось неимоверно тяжело. Почему-то именно перед ним ей всегда было проще всего вести себя, как чокнутая истеричка: смеяться и плакать, отчаянно тупить и язвить. Но признать именно его правоту оказалось непосильной задачей. А уж поблагодарить или попросить прощения — и вовсе невозможно. Он уж было решил, что она пришла к просветлению, научилась нести ответственность за свои слова и эмоции, но… Как же он ошибался. — Прекрати, пожалуйста, наше общение. Я этого сделать не смогу, потому что я испытываю смешанные чувства: мне слишком сильно хочется быть лучше в твоих глазах, но я остаюсь на том же месте, когда ты появляешься в поле зрения. Начинаю вести себя точно так же, как тогда, будто и не было всей этой работы над собой. А что он? Он просто не мог не отвечать на её первые шаги. И вообще не считал себя обязанным поступать, как кретин только потому, что ей от этого станет легче.