Актера может понять только актер. Или патологический и сладострастный лжец. Или безумнейший из безумцев, что бросается в адскую пучину из нестерпимого, жгучего, всеобъемлющего желания узнать: а что же там?
Но, в сущности, всё это одно и тоже.
Джеффри Теннант понимал актера как самого себя. Он был — актером, лжецом, безумцем. И все никак не мог определиться: кто же стоит на первом месте.
Как-то тетушка Реджина, выпучив глаза, спросила его, двенадцатилетнего растрепанного мальчика:
— Чем ты собираешься зарабатывать себе на жизнь, оболтус несчастный?!
Ну, не то чтобы ей был интересен ответ. И не то чтобы она
спросила. Сама она давно сделала далекоидущие выводы о непутевом и задиристом племяннике. Но привычку самоутверждаться за счёт детей: своих, чужих — неважно, очень сложно перебороть. Подобно всем дурным привычкам, она въедается в плоть и становится твоей частью.
Растрёпанный мальчик Джеффри, конечно, не думал об этом. Он выпрямил спину, потупил взгляд и заговорил пристыженным голосом:
— Тетушка, простите меня. Простите. Этого больше не повториться никогда. — Чего именно не повторится, Джеффри не стал уточнять. Должно быть, всего. — Я буду хорошо себя вести, обещаю, и не дам вам повода назвать меня оболтусом. И знаете, — тут он позволил себе доверительно улыбнуться и робко заглянуть ей в глаза, как будто делился маленькой тайной, — я стал любить математику. Уравнения с двумя неизвестными — что-то с чем-то! Вот увидите, с этого семестра я стану получать пятерки, отучусь и стану банкиром. Это то, чего я хочу, я понял это… ээ… Вчера. Вчера понял.
Тут Джеффри едва не стукнул себя по лбу: последняя фраза лишняя. Лишняя! Кузен Кристофер — любимый-сын-тётушки-Реджины — никогда бы не допустил такой заминки, потому что обожал математику ещё находясь в материнской утробе. А ведь в остальном он попал точно в цель!
Но тетушка все равно поверила и стала доброй:
— Мой мальчик, ты же знаешь, мы все поддержим тебя, чего бы ты ни хотел, — интересно, почему взрослые всегда говорят от лица многих, хотя сидят в одиночестве?
— Иди, и больше не кричи в рупор на всю улицу. И где ты только достал рупор, Джеффри?..
О, она ещё не знала, что два ее лучших платья служили костюмами в его новом спектакле. Темно-зеленое, бархатное и тяжёлое — для Нэнси-Гертруды, голубое и воздушное — для Дженис-Офелии. Дженис было легко уговорить, а Нэнси была уже в девятом классе, и с ней оказалось сложнее.
— Ты знаешь, что после удачной постановки актеры устраивают вечеринку? — вообще-то, он не мог этого знать наверняка, но был совершенно прав. — С выпивкой, бассейном и музыкой. Можем устроить все у тетушки дома — вот увидишь, все получится.
Вообще-то, он был уверен, что вечеринка с его новой труппой дома у тётушки — это худшая идея из возможных. Она будет вне себя.
Но Нэнси идея понравилась, и она привела двух одноклассников — играть Клавдия и Полония. Потом к ним прибился Чарли — соседский паренёк, изъявивший желание играть Лаэрта.
Любимец тётушки Кристофер согласился сыграть Розенкранца и привел своего друга, чтобы тот сыграл Гилдерстерна. И даже пообещал прикрыть всех перед тётушкой!
Джеффри Теннант заболел театром в одиннадцать лет. Стал актером в двенадцать, на заднем дворе дома тётушки Реджины. К ним даже пришли соседи! Джеффри говорил, что это благодаря объявлению по рупору. Нэнси и Дженис сказали: они сбежались на дым, думая, что это пожар, и зачем ты решил использовать факелы, Джеффри, фу, ну и вонь!
А тетушка Реджина совсем не обрадовалась застать у себя дома пьяных подростков, отмечающих успешную премьеру, и больше Джеффри у нее в гостях никогда не был. И даже любимый-сын-тетушки Кристофер не помог.
Родители посмеивались:
— Джефф, надо было вести всех к нам. Реджина ни за что тебя не простит: пуританское воспитание сильнее неё!
— Мам, но ты ведь тоже пуританка.
— А твой папа — нет. Вот он меня и перевоспитал. Верно, Джек?
— Да-да, — важно кивал отец. — Главное — вовремя взяться за человека!
И они взорвались смехом. У него были славные родители.
***
Джеффри Теннант стал лжецом, когда впервые увидел Эллен. Им было по двадцать пять лет — пора молодости, легкомыслия и отчаянной смелости. Он сказал ей:
— Так ты — Джульетта? Извини, я думал, ты из «Кошек».
Их общение началось с неуклюжего оскорбления, которым Джеффри стремился замаскировать симпатию. Их общение началось со лжи.
Эллен на это гордо и язвительно улыбнулась:
— Какое совпадение! А мне казалось, ты — ну, знаешь, — уборщик. Следишь за порядком на сцене.
Потом она призналась, что тоже солгала.
А после репетиции они целовались прямо в гримёрке и пытались стащить друг с друга одежду. Это была страсть с первого взгляда и совместимость с первого вздоха, и любое клише о любви, которое только можно вспомнить, подходило им, как подходит цветочный венок к волосам — легко, воздушно, естественно. Красиво. Они были красивой парой.
***
Джеффри Теннант стал безумцем, когда… Сложно определить момент. Может, это случилось семь лет назад, на сцене театра «Нью-Бербидж», в разгар спектакля. В шаге от могилы Офелии, которую он мигом позже присвоил себе, и оставил там часть себя — ту, которая, должно быть, отвечала за рассудок.
Может, это случилось раньше, когда он увидел Оливера — верного друга, наставника, почти второго отца — милующегося с Эллен, и отвращение захлестнуло его, он задохнулся в нем, закрыл глаза, открыл глаза, и больше не видел так, как раньше. Все стало сумеречным.
Возможно, обезумел он ещё раньше — на премьере «Гамлета», где-то в третьем акте, быть может, у ног Офелии, быть может, держа в стальных объятьях Гертруду, быть может, волоча окровавленное тело Полония из комнаты матери…
Эллен была для него — призраком отца, за которого стоило отомстить. А Оливер — Клавдием, которого стоило проткнуть насквозь и посмотреть: вытечет из него кровь или яд, упадет он навничь или обратится в прах.
Но глупости это всё. Может, Эллен была Гертрудой? Вот как Клавдий ее утешает — не сотри себе эмаль, когда будешь стискивать зубы в мучении от этого зрелища.
А может, Эллен была Офелией, а Оливер был Полонием, и объятья эти — защищают, оберегают от безумства принца датского?
Джеффри Теннант так и не нашел нужного варианта, хоть мог тасовать колоду до бесконечности. Правда, при любом распределении ролей он всегда оставался Гамлетом.
Разум его остался в могиле, и его доставали оттуда Ксанаксом и Прозаком. В лечебнице было спокойно и скучно — две вещи, которые Джеффри Теннант ненавидел. Выйти оттуда было огромным счастьем.
— Спокойно и скучно? Что ж, не советую тебе умирать, Джеффри. Тут именно так, — фыркнул Оливер, когда Джеффри ему рассказал.
— Вот спасибо.
Возможно, по-настоящему Джеффри обезумел, когда начал видеть мертвого Оливера, и ни мигом раньше.
— Верно, Оливер? — спросил Джеффри пустоту.
Пустота молчала. Джеффри и не нужен был ответ. В конце концов, кто ответит лучше него самого?
Джеффри знал только, что теперь, когда кончилось все, что связывало его с театром «Нью-Бербидж», ему не хватает Оливера — любого. Живого, мертвого. Ему было с кем поговорить. Да и пьесу с самим собой не обсудишь.
Иногда он окликал Оливера — на пробу, но, конечно, в глубине души знал, что это не сработает.
Мертвых не вытащишь из могилы, когда они этого не хотят.
