Dum spiro, spero (Пока дышу, надеюсь)

      Эсмеральда дала себе слово: ещё четыре дня — и она оставит эти попытки. Но, уже повернув к мосту Сен-Мишель, она услышала за спиной голоса: Феба и какого-то незнакомого юноши.       Приятелям повезло, что Сенная улица довольно узкая, иначе они бы давно упали — так сильно их качало из стороны в сторону. Эсмеральда этого не замечала — взгляд остановился на лице Феба: по прошествии стольких недель оно казалось ей ещё прекраснее, заляпанная куртка — нарядной. Даже отсутствие шпаги не умаляло восхищения.       Ей вдруг стало очень жарко: можно ли поверить, что это и вправду он? А если она?.. Нет, он любит её, любит! Эсмеральда прикрыла глаза, представив, как счастливы они будут, когда он сейчас увезёт её далеко-далеко… Старые мечты вновь встали перед глазами.       Превозмогая волнение, она одёрнула юбку, поправила чепчик и ленты на косах и наконец осмелилась окликнуть капитана по имени. Но они смеялись так громко, что не услышали бедняжку. Эсмеральда выдохнула и окликнула его ещё раз, громче — приятели остановились. Феб оперся на стену рукой и, протерев осоловевшие глаза, окинул её удивлённым взглядом:       — Мы знакомы, моя прелесть?       Эсмеральда медленно кивнула, всё ещё едва веря в своё счастье. А капитан тем временем продолжал, обратившись к другу:       — Поглядите-ка, дружище, эта карга уже посылает девиц на улицу. Чтоб мне удавиться! Где только она берёт таких красоток?       — О Феб, о ком вы?.. Какая карга?       — Ты разве не от Фара… Фралу… Да чтоб ей в Ад провалиться! Везёт же мне однако на сложные имена! То колдунья, то сводня...       — Колдунья, мой Феб? — переспросила Эсмеральда дрожащим голосом.       — Вот именно! Проклятая колдунья! Имя у неё было такое… Эсенар… Эсиль… Симилярда… Чёрт бы её побрал вместе с её именем! Надеюсь, она уже жарится в адском пламени! Но ведь ты-то не колдунья? Да, моя красавица? Хотя… ты меня уже почти околдовала.       — Ну, за сколько — ик! — ты работаешь? — подал голос второй, но Феб резко обернулся и шикнул ему:       — Чёртов школяр, закрой свой рот! Или пожалеешь, клянусь рогами Дьявола! — повернувшись к оторопевшей цыганке, он спросил слащавым голосом: — Так за сколько ты работаешь?       — О, Феб…       — Надеюсь, ты будешь так же часто повторять моё имя, когда мы останемся наедине, — Феб, притянув её к себе, попытался скользнуть ладонью в вырез платья — Эсмеральда, вскрикнув, отскочила назад. — Ну же, не ломайся: потаскушкам это не идёт. Да и я люблю шлюх посговорчивее.       — Как ты можешь!.. Феб!..       — А, так ты любишь строить из себя святую? Прямо как моя жена: казалась такой скромной, такой тихой до свадьбы… А теперь так сжимает горло, будто удавить хочет.       — Жена?.. — Эсмеральда замерла на месте, не в силах отвести от него взгляда. О, пусть он скажет, что это не так, что он просто… просто оговорился!       — И что с того? Нашлась невидаль, — протянул его спутник и презрительно фыркнул, но, уловив грозный взгляд собутыльника, мгновенно стушевался.       — Сдаётся мне, ты только приехала в Париж из своей деревни? Так знай… — Феб слишком сильно оторвался от стены и едва не рухнул, но его друг быстро пришел на выручку, став его опорой. — Так вот, в Париже это обычное дело. Не смотри так на моего друга: он ещё слишком молод, чтобы набрасывать себе ярмо на шею. Правда, старина? — тот утвердительно кивнул и что-то неразборчиво пробурчал.       Нет, это всё-таки правда. Он действительно женат и… не помнит её.       — Прощайте, Феб, — Эсмеральда попятилась, до боли прикусив губу. Но, сделав всего несколько шагов, бросилась очертя голову к мосту. Вслед ей раздалась одна лишь брань, полная разочарования.       Эсмеральда не заметила, как очутилась на Гревской площади. Бедняжка упала прямо посреди неё и залилась слезами. Со стороны могло показаться, будто она оплакивает чью-то гибель, не иначе.       Пожалуй, так и было: эта короткая встреча убила все чаяния, надежды, мечты… Всё, что оставалось теперь, — влачить пустое существование. Сдаться окончательно на милость архидьякона, дождаться, когда станет принадлежать ему полностью, и так провести остаток лет, пока смерть придёт за кем-то из них.       Единственный, кто мог бы спасти её от этой ужасной судьбы, не просто не узнал её, — о, это она бы исправила с такой лёгкостью! — нет, случилось нечто во сто крат хуже и страшнее — Феб, её солнце, её рыцарь, её любовь, её спасение, принял её за проститутку и даже попытался!.. Нет, нет… Так жить бессмысленно! Если она не будет принадлежать Фебу, то не будет принадлежать никому!       Прямо перед глазами, на фоне сумеречного неба, возникли три чёрные виселицы. Эсмеральда заворожённо смотрела на них, когда расслышала в этой тишине негромкий шум в стороне Роландовой башни. Цыганка изогнула губы в странной улыбке, сжала руки и медленно пошла в ту сторону. Внутри всё сжалось от ужаса, но она шла, шаг за шагом.       — Чёртова цыганка! Цыганка! Проклятое племя! — раздался крик вретишницы, вцепившейся в решётку. — Что, сожрала мою дочку и за мной пожаловала? Цыганка! Только вот я тебе не достанусь! Саранча египетская! Прочь! Прочь!       — Сударыня, — тихим голосом отчеканила Эсмеральда, — вы меня ненавидите. Я не знаю, что я вам сделала, но вы всегда желали моей смерти. Так знайте же: сегодня я намерена покончить с собой. Моя жизнь больше мне не нужна. Смотрите же!       Гудула ошалело слушала её, а потом зашлась диким хохотом:       — А-а, цыганка! Надурить меня вздумала! Меня! Бедную мать, у которой украли дитя! Твоё проклятое племя её сожрало! Ты её сожрала! Проклятая цыганка! Сожрала мою маленькую доченьку! Пятнадцать лет я её оплакиваю! О, Господь! Как жестоко Ты наказал меня!       Эсмеральда подскочила к Роландовой башне и ударила рукой по решётке:       — Это ложь! О, какая это злая ложь! Я не… Мне ведь самой всего шестнадцать — как я могла?..       Вретишница прытко просунула костлявую руку между прутьев и схватила Эсмеральду прежде, чем та опомнилась. Побледнев, цыганка, упала на землю и взмолилась, чтобы Гудула сжалилась над ней, но та лишь зашлась диким хохотом. Вот теперь и правда всё кончено: вретишница ни за что её не отпустит.       — Что это у тебя такое? Дьявольский знак? А, цыганка?       — Прошу, не троньте! Это мой амулет! Он… он поможет мне найти мать!       — Ты ведь собралась умереть! Он тебе больше не нужен! — вретишница сорвала свободной рукой ладанку, и Эсмеральда, ещё державшаяся до этой минуты, бессильно опустилась на землю.       Вдруг Гудула издала ужасный вопль, и бедняжка вздрогнула. Но не успела она опомниться, как вретишница притянула её руку и принялась покрывать её поцелуями, бормоча «Дочь моя! Дочь моя!» Эсмеральда попыталась вновь одёрнуть руку, но Гудула только ещё громче и чаще стала повторять «Дочь моя! Дочь моя!»       — О чём вы? Я не ваша дочь, сударыня! Отпустите меня, прошу, отпустите!       — Доченька моя! Доченька! О Господь, прости старую дуру! Прости, что роптала на тебя, о Господь! Ты вернул мне Агнессу! Мою малютку Агнессу! Вернул мне её! Мне! Мне, падшей девке! Вернул мне моё сокровище! О Господь, благодарю Тебя! Доченька моя! — Гудула взглянула на оторопевшую Эсмеральду, тряхнула головой и проворковала: — О, доченька! Столько лет! Столько лет! Но теперь ты здесь!       — Я не дочь вам…Сударыня, вы путаете…       — Да как же путаю? На вот, посмотри сама! — она наклонилась и через мгновение протянула Эсмеральде пару розовых детских башмачков: — Узнаёшь теперь? Этот я нашла в этом твоём амулете, а над этим я лила слёзы! Гляди! В твоём лежала бумажка:

«Еще один такой найди, И мать прижмет тебя к груди»

      Эсмеральда схватила башмачки. Какое-то время она сидела, молча глядя на них: случившееся не укладывалось в голове. Но вдруг она всхлипнула и прижала их к сердцу:       — Матушка! О, как же это?..       — Как хочется тебя обнять! Проклятая решётка! Подожди…       Гудула вцепилась в прутья, но они не поддались. Тогда она подняла с пола камень и несколько раз ударила по ним так, что полетели искры. Наконец в одном месте решётка сломалась — Гудула, разогнув её, выбралась наружу и прижала к себе Эсмеральду. Она покачивалась, напевая колыбельные, гладила её по волосам, всхлипывая украдкой, но теперь её лицо, высохшее, израненное морщинами, светилось от счастья.       Эсмеральда замерла в оцепенении: вот только её сердце разбили на мелкие кусочки, вот только она собиралась проститься с жизнью — и вдруг буквально за миг, обрела мать, которую искала, сколько себя помнила. Слёзы катились по щекам: жизнь вновь обрела смысл, а душа — надежду.