Я держу тебя

Вполне закономерно, что ей снятся кошмары. Кейт бы радоваться, что отделалась только ими, а не оказалась в комнате с мягкими стенами да руками повязанными, пока слюна стекает по подбородку. Но видеть монстров с лицами тех, кого любила и любит посмертно, — слишком. Всё происходящее — слишком, вываливается за грань нормальности выпотрошенным нутром. Кейт во сне скулит и сжимается в комок. Мнёт в пальцах мотельные простыни, губами двигает, умоляя-проклиная. Прошу-прошу-уйдите. Отец мёртв, убит её же рукой, а Скотт живёт где-то в глубинах проклятого храма, затерявшийся в лабиринте и (не) нашедший там покой. Кейт проще думать, что какой-нибудь древний камень размозжил ему голову. Она совсем не хочет, чтобы они ей снились. Не спит упорно, пока просто не отключается от усталости; пока Сет не выходит из себя, а он — квинтэссенция нестабильности. Запущенная ядерная реакция. — Кейти, не выёбывайся, — советует он почти ласково, сквозь зубы цедит и крепче сжимает пальцами руль. Костяшки белеют, словно вылезая из-под кожи оголённой тканью. Он не говорит о принятии, не говорит о смирении, потому что сам не смирился нихуя. Когда Кейт не спит, то слышит, как Сет Гекко проклинает во сне своего несносного младшего брата. — С Ричи было проще? — спрашивает Кейт сонно, ткнувшись лбом в оконное стекло их неебически дорогой тачки, что посерела от пыли. Они сами ею пропитались насквозь ещё в храме и не отскрести этот слой от кожи. Кейт иногда кажется, что она так и не вышла наружу, на свет божий под лучший в жизни восход, а сошла с ума и умерла там, среди дешёвого пойла, антрацитовых рек и посланий древнего культа, выкачиваясь потоком крови в чью-то глотку. Возможно, её бы сожрал Ричи. Или нет? Нет, он бы скормил её своей чудовищной богине. Но Сантанико Пандемониум не приходит к ней во снах. — С Ричи никогда не было проще, — отзывается Сет. — Да пошёл он нахуй, — говорит Сет и повторяет четыре слова как мантру каждый раз перед сном, будто они — единственное, что его осколки на плаву держат. Кейт не держит никто. Она засыпает и не хочет видеть ничего, кроме безграничного, столь уютного ей мрака. Но из него каждый раз приходят призраки, а глаза у них мерцают не-человечески, и Кейт из раза в раз вытирает слёзы, просыпаясь. Слушая дыхание Сета на соседней кровати в очередном мотеле. Он спит, как труп, сжимая под подушкой верный кольт. С другой стороны у него лежит кол. Кейт считает вдохи и выдохи, представляя, как мерно бьётся его сердце. *** Они бегут всё время, будто на край Земли, чтобы плюнуть оттуда в бездну космоса и послать всё сущее так далеко, чтобы оно провалилось со своим цирком клыкастых уродов. Ночи меняют одна другую стабильной цепочкой кошмаров и бессонниц, пока однажды Кейт с криком не подскакивает, пугая Сета до усрачки, и он едва не стреляет ей в лицо. Серьёзно, он практически жмёт на курок и просыпается в последнюю секунду. Щёлкают шестерёнки. Кейт даже не пугается толком, а Сет орёт благим матом, сворачивает лампу с тумбочки, какой-то хлам, за волосы хватается, за свои же плечи, а затем — за саму Кейт. Она молча глотает соль и дышит надрывно, еле-еле, и жмурится, тычась мокрым носом ему в шею. — Я устала. Я устала, — повторяет в руках мошенника, вора и убийцы; того, кто на дно бездны её затащил, да только не дно это, раз с обратной стороны постучали. — Где это принятие? Где точка невозврата? Когда всё отрубится, Сет?! Кейт бы его в грудь отмолотила, надавала пощёчин, но он сжимает руки так крепко, что она двинуться не может, захваченная в медвежий капкан. — Я не знаю, — отвечает он глухо и хрипло, пока голос раскатывается у него в груди мягкой вибрацией. Кольцо рук крепче сжимается. — Но я держу тебя. «А ты держи меня» Сет не говорит этого, но Кейт видит между строк слишком явно. Дурные у них пророчества, раз всё время они оказываются на волоске. — Скоро всё это закончится, — Сет обещает то ли ей, то ли себе, каждый раз упрямо вглядываясь в горизонт и разрезающий его луч дороги. И нет у него конца.