Часть 1
9 декабря 2019 г. в 20:13
— Я люблю тебя. Я пытался с собой справиться, но не смог… Человек ты или пришелец — мне уже плевать. Пусть все идет как идет. Давай попробуем, а там будь что будет…
Потом они целовались — торопливо, словно в любую минуту могли расстаться и больше уже никогда не встретиться; и каждый следующий поцелуй давался ему все легче и легче. Первый был будто шаг в незнакомую реку: он впервые целовал другого мужчину, не по-дружески, не в шутку, не от полноты чувств, а по-настоящему — медленно распробуя на вкус эти пухлые, как у девчонки, чуть вздернутые губы, осторожно и крепко прижимая его к себе, с тревогой прислушиваясь к своим ощущениям в поисках фальшивой ноты. Но нет — все правильно. Все так, как и должно быть.
Как же хорошо…
Хватит игр, приносящих обоим только боль и обиды. Теперь все взаправду. Карты и сердца открыты, и пришла пора решать, идти ли дальше. А если идти, то куда.
Он пока не знал.
Но вместе они обязательно разберутся.
— Ын Чан?..
Паренек поднял голову, посмотрел ему в глаза, и Хан Кюль выдохнул, даже не успев понять, что говорит совсем не то, что хотел:
— А поехали ко мне…
Взгляд в сторону… Молчание. Секунда. Две. Три, четыре — да сколько можно?!
Он ждал, затаив дыхание, не отрывая глаз от перепачканного желтой пастелью лица: сейчас, вот сейчас оно покажется — неприятие… отвращение… возмущение… Он уже сам испугался того, что предложил.
Колебание и — решительный кивок.
— А поехали.
В машине они молчали. Хан Кюль смотрел вперед, на дорогу, пытаясь не врезаться в автобус впереди, а Ын Чан с ногами забрался на переднее сиденье и отвернулся к окну с таким странным лицом, что на очередном светофоре, покосившись в зеркальце, он не выдержал:
— Эй, если не хочешь, могу отвезти тебя домой. Мы же не обязаны прямо сегодня… — и осекся, оторопев от собственной прямолинейности: он имеет в виду это?..
Это. Именно это.
Кто бы мог подумать… Похоже, он становится геем быстрей, чем сам от себя ожидал.
Ын Чан вздрогнул, повернулся. Взгляд у него был какой-то затравленный.
— Устал сегодня?.. — тихо спросил Хан Кюль, не рискуя протягивать руку, чтобы потрепать его по волосам, — он почему-то был уверен, что в этом случае мальчишка распахнет дверь и выскочит прямо на проезжую часть.
Безмолвный кивок.
— Значит, домой все-таки? — упавшим голосом спросил он.
Молчание.
Он ждал — руки на руле, нога на газу. Зажегся зеленый, но он не заметил. Сзади нетерпеливо засигналили, и, очнувшись, Ын Чан торопливо пробормотал:
— Нет. Давай к тебе. Я хочу к тебе.
Он дал по газам с такой силой, что их обоих мотнуло назад, вдавив в сиденья. Ударил в лицо ветер, замелькали в ночи дома, смазалась в одну сплошную линию ограда на мосту, фонари разматывались сияющей лентой — улица за улицей, поворот за поворотом. Оставшиеся одни во всем мире, двое в машине летели в неизвестность, сладкую и пугающую.
По лестнице они поднимались в неловком молчании, боясь ненароком задеть друг друга, и в прихожей, разуваясь, тоже жались по разные стороны, но все-таки разойтись не смогли, и когда Хан Кюль, потеряв равновесие, случайно толкнул Ын Чана, тот замер, как подстреленный заяц.
— Эй, ты чего?.. — поколебавшись, он все-таки коснулся его плеча, надеясь, что тот не задаст стрекача.
— Нет… Ничего… — взгляд исподлобья — робкий и искренний, улыбка. Уже уверенней, со знакомым и таким любимым им огоньком в глазах, Ын Чан повторил: — Ничего.
— Есть хочешь?
Волшебная фраза сработала безотказно: четверти часа не прошло, как, смеясь и толкаясь у плиты, они в четыре руки стряпали — резали наперегонки кабачок, жарили овощи, грели в микроволновке рис и мешали его с кимчи. Там же, на кухне, и ели ложками прямо с чугунной сковородки, не утруждая себя пачканьем тарелок, обжигаясь, давясь и сражаясь за последние крохи.
Как уже было когда-то — давно, когда все было куда как проще.
— Тебе кофе сделать? — доскребая последние рисины, с набитым ртом спросил Ын Чан.
— Неужели ты от него еще не устал?
— Не-а. По правде, я бы хотел всю жизнь работать в «Кофейном Принце». С тобой.
Смутившись собственной откровенности, он вскочил и зашарил по шкафам в поисках кофе и чашек, и совсем скоро маленький пентхаус наполнился ароматом крепкого кофе.
— А почему ты подарил свой первый помол не мне? — спросил Хан Кюль будто невзначай.
— Погоди — вот научусь обжаривать зерна по-хорошему и тебе тоже сделаю.
Хан Кюль посмотрел в свою чашку, потом на него и снова в чашку.
— А я бы хотел, чтобы ты подарил свой первый кофе мне, — тихо сказал он.
— Ты что — обиделся? — только сейчас дошло до Ын Чана. — Да перестань! Мы с ним друзья, и я…
— А со мной — нет?..
Они встретились взглядами, и Ын Чан снова испуганно нахохлился. Схватив чашку обеими руками, он поспешно ретировался в гостиную и оседлал свой любимый пуфик.
Хан Кюль мысленно проклял свою ревность и любопытство.
— Вино будешь?
— Что?.. А-а… Ага-ага! — с готовностью закивал Ын Чан и с подозрением спросил, увидев на столе два бокала: — А ты что — тоже?
— Поддержу компанию, — улыбнулся Хан Кюль, разливая и напоминая себе, что глоток "для храбрости" не должен плавно перетечь в стакан "для отруба", хотя, конечно, это можно иметь в виду в качестве пожарного выхода. Ын Чан усмехнулся. — Я не напьюсь, не надейся!
— Да-да, конечно, все так говорят.
— И сегодня тебе не придется меня таскать!
— Угу, плавали — знаем.
— Да я точно тебе говорю!
— Ну-ну, поглядим. В конце концов, не в первый раз, правда? Да и тащить тут недалеко.
Покачивая бокал туда-сюда, Ын Чан принялся одним глазом изучать Хан Кюля сквозь перетекающее по стенкам вино.
— А скажи, когда ты понял, что без меня не можешь? — спросил он ни с того ни с сего, заставив его поперхнуться. Вино попало не в то горло, и Хан Кюль отчаянно — со слезами — закашлялся.
— Ты что — девчонка, чтобы такие вопросы задавать? — вытирая глаза и отпихивая колотящего его по спине Ын Чана, спросил он.
Тот сразу замялся, вернулся на свой пуфик, отпил из своего бокала и, покусав нижнюю губу, упрямо повторил:
— Нет, а все-таки? Когда?
— Сегодня, когда домой ехал, — неохотно признался Хан Кюль.
— Потому и вернулся?
Вот ведь неугомонный.
— Угу, — и, не сдержался: — А ты?
— Я?.. — и лукаво усмехнулся: — А кто-то говорил, что такие вопросы только девчонки задают!..
— И все-таки? — копируя его недавнюю интонацию, повторил Хан Кюль.
— Давно, — его глаза потемнели. Что это — печаль?.. Сожаление? Боль? — Очень давно. Я…
Хан Кюль невольно затаил дыхание.
— Понимаешь, тут все непросто. Я… На самом деле я…
От треньканья телефона подпрыгнули оба. Хан Кюлю, чей бокал оказался полней, повезло меньше — он еще и облился. Чертыхаясь и даже не взглянув на дисплей, он сбросил звонок, отключил мобильный и повернулся:
— Что ты хотел сказать?..
Но мгновение было упущено: Ын Чан мотнул головой и печально улыбнулся. Нить разговора оборвалась, и Хан Кюль, как ни старался, не мог придумать ничего подходящего к ситуации.
А теперь что?
У него было ощущение, будто он, ночью, в тумане, ощупью пробирается по болоту, где каждый шаг может оказаться последним.
Что сейчас нужно делать?.. Что нужно сделать?
Он посмотрел на Ын Чана, но тот сидел, с рассеянным интересом рассматривая выставку роботов, красующуюся на полке, и безмятежно потягивал себе вино. Ни намека, ни подсказки. Будь на его месте девушка, все было бы понятно — подсесть, обнять, пара шуток, комплимент, поцелуй… Просто и знакомо. Но с парнем…
Ожидание становилось все нестерпимей, и Хан Кюлю захотелось, чтобы быстрее бы уж все началось, быстрее бы все решилось… Он кашлянул, поерзал на диване, огляделся по сторонам в поисках темы для разговора… Взгляд натолкнулся на спасительную стопку грампластинок.
— Поставить?..
Ын Чан радостно закивал, допил вино и налил себе еще.
Надо же, вроде, худенький, как девчонка, а хоть бы хны — пьет и не пьянеет!
Борясь с искушением, Хан Кюль покосился на свой бокал, размышляя, повредит ему еще один глоток или все-таки нет, но тут игла коснулась черного винила, раздались шорохи и поскрипывания, потом зазвучала музыка, а со второго такта вступил голос — запел о рассветах и закатах, о любви и одиночестве, и банальные слова, к которым ему и в голову не приходило прислушиваться, внезапно ожили, обрели смысл и значение.
— Ын Чан… — осипшим голосом произнес Хан Кюль, подходя и опуская руки на плечи сидящего к нему спиной паренька. Тот вздрогнул, но не повернулся. — Я… — он кашлянул и начал снова: — Я не гей и не знаю, что делать… Как делать… Но я…
Ын Чан с растерянностью взглянул из-под челки и медленно, словно преодолевая внутреннее сопротивление, поднялся, дав обнять себя и обнимая в ответ. Хрупкий, легкий, как птица, прижался к груди, уткнулся лицом в плечо.
— Я никогда… И не знаю, как… Но хочу… — давился словами Хан Кюль, не в состоянии сложить из них что-то более-менее внятное. И, наконец, выдохнул: — Помоги мне. Покажи, как… Как сделать тебе хорошо.
Ын Чан то ли вздрогнул, то ли рассмеялся, то ли всхлипнул ему в рубашку — он так и не понял, с замершим в груди сердцем говоря себе, что теперь уже точно все, теперь пути назад больше нет… Когда ответ так и не прозвучал, он попробовал сделать что-то, что, в его представлении, могло быть приятно: заставляя руку не дрожать, провел по его спине сверху вниз, притянул к себе, прижал всем телом. Паренек вздрогнул — теперь точно вздрогнул — и задышал чаще, горячей.
Так? Не так?
А-ах… — тепло этих вдохов, просочившееся сквозь рубашку и коснувшееся тела, свело с ума: Хан Кюль начал целовать его, гладить по спине, тискать. Ему было уже все равно, кто, кого и куда — быстрее, лишь бы быстрее, лишь бы все уже определилось, раз и навсегда:
— Люблю тебя…
— По…подожди… — уворачивался, пряча взгляд, Ын Чан. — Сначала я. Можно?
Хан Кюль кивнул головой с таким энтузиазмом, что запросто мог бы получить сотрясение, а в следующую секунду многострадальный мозг и вовсе вскипел: узкие, крепкие ладони нырнули под футболку и начали гладить — по животу, по груди, по плечам; неловко и бережно, нежно и торопливо и… ах, черт!.. — именно так, как он хотел, так, как он предчувствовал, так, как и должно было быть…
Взяв в ладони его лицо, Хан Кюль поцеловал его — уже в полную силу, прихватывая зубами губы, толкая его язык своим, и Ын Чан неумело целовал его в ответ.
Люблю.
Пусть это неправильно, пусть сейчас он ставит крест на всем — на будущем, на всей жизни, на семье, на общественном мнении, — пусть он распинает себя на этом кресте своими же собственными руками…
Пусть.
По груди, по спине, по лицу, по волосам — маленькие руки двигались легко и быстро, набираясь смелости. Заметив, как медлят пальцы Ын Чана над пряжкой ремня, Хан Кюль сам ее расстегнул и с чувством, с каким приговоренный к расстрелу разрывает рубашку, обнажая грудь перед строем своих палачей, дернул вниз молнию на брюках.
Плечи Ын Чана напряглись, руки замерли.
"Что-то не так?.. " — хотел спросить Хан Кюль, но не успел, потому что в этот момент ладонь нырнула ему в штаны, и…
Ноги подогнулись, он почти упал на диван, подмяв Ын Чана под себя. Тот хрипло выдохнул, и Хан Кюль торопливо перекатился на бок. Он хотел извиниться, хотел спросить, не придавил ли его, но…
…но снова не успел, потому что дрожащие и — теперь он знал, теперь он чувствовал — такие теплые, чуть влажные от волнения, липкие от вина пальцы Ын Чана неуверенно сжались.
— Так?.. — хриплым шепотом спросил мальчишка, поднимая к нему блестящие глаза. — Нет? Не так? Как?.. Как я должен?..
Чтобы ответить, пришлось сделать два вдоха и выдоха полной грудью.
— Как… — силы кончились, пришлось сделать еще один вдох и выдох. — Как себя… Как себе…
В глазах Ын Чана вспыхнуло недоумение… И тут же исчезло, сменившись целой гаммой эмоций, которая волной прошла по его лицу, опять заблестев искорками слез.
Слезы?.. Почему слезы?..
Сейчас было не до поисков ответов на вопросы — тяжело дыша, Хан Кюль притянул его к себе, поцеловал, нашаривая пуговицы на рубашке, но Ын Чан оттолкнул его:
— Нет! Не надо. Погоди… Дай мне…
Хан Кюль послушно сдал назад, и рука в его штанах начала двигаться — на удивление неумело, то слишком резко, то слишком медленно. Приписав это волнению, от которого у него самого звенело в ушах, он накрыл его ладонь своей, задавая правильный темп.
— Ты словно никогда не… Какой же ты… — если он хотел сострить на тему "даже этому тебя надо учить", то забыл о шутках, когда Ын Чан поймал нужный ритм и начал двигать рукой самостоятельно. В животе вспыхнул целый пожар, от которого пот выступил не только на лбу — по всему телу. Вверх, вниз, снова вверх…
"Так поцелуй же меня ско…ско…ско…" — пластинку заело, и Хан Кюль сквозь сцепленные от невыносимого напряжения зубы выдохнул, сам плохо понимая, кому подсказывает — заикающейся певичке или же Ын Чану:
-…скорей… скорей…
Он стонал и двигался навстречу этой руке и… И вдруг кончил — так внезапно для себя, что успел почувствовать только последние толчки вырывающейся из него спермы.
— Ой… — Ын Чан с раскрасневшимся от возбуждения лицом смотрел на него удивленным, полным нежности взглядом, и едва успев перевести дух, Хан Кюль сквозь туман перед глазами и в голове снова потянулся к его лицу, а потом — решительно, не терпящим возражений жестом, — к брюкам.
Наверное, вышло даже слишком решительно, потому что мальчишка отпрянул, свалившись с дивана, и перепуганно залепетал, быстро-быстро отползая в сторону:
— Мне… Подожди… Я только пойду руку вымою…
Прислушиваясь к шуму воды, Хан Кюль стянул футболку и вытер себе живот, стряхнул с ног расстегнутые штаны и сел. Сердце в груди колотилось так, что было больно.
"Ско…ско…ско…" — все заикался проигрыватель, и он выдернул вилку из розетки, не сомневаясь, что или поцарапает, или разобьет пластинку, если попробует взять ее в руки; потом посмотрел на кровать за стеллажом… Боязливо покосился в сторону ванной и перебрался туда.
Сейчас…
За спиной послышалась возня. Он обернулся. Возня тут же прекратилась.
Похоже, показалось.
Вода все лилась и лилась, но вдруг снова послышались шорохи и звук, подозрительно напомнивший щелчок дверного замка.
Но в его уборной никогда не было замка. Там не было даже двери. В его квартире вообще не было дверей за исключением входной. Хан Кюль привстал и неуверенно позвал:
— Ын Чан?..
Когда тот не отозвался, он, шлепая по полу босыми ногами, подошел к ванной. В раковину хлестала из крана вода. Пол вокруг был мокрым. Валялось упавшее с крючка полотенце.
Хан Кюль растерянно огляделся по сторонам, высунул голову в прихожую. Никого. Кроссовок Ын Чана не было — только его собственные ботинки, сброшенные впопыхах и теперь сиротливо валяющиеся подошвами вверх. Как был, в одних трусах, Хан Кюль выскочил за дверь:
— Го Ын Чан?.. Ын Чан!
Тишина.
Он ничего не понимал.
Что случилось? Что он сделал не так?..
Ын Чан, сидящая на корточках за углом дома, тоже ничего не понимала. Ничего, кроме одного: она все испортила, раз и навсегда. Она совершила ошибку. Роковую ошибку, после которой стало в сто раз трудней — а может, и вовсе невозможно — признаться ему, что на самом деле она девушка.
И все-таки она должна это сделать. Иначе потеряет его навсегда.
Но только не сейчас. Сейчас она ничего не могла — даже стоять. Из тела будто все кости вытащили.
Ын Чан вытерла кулаками слезы, шмыгнула носом и достала мобильник.
"Извини".
Кроме этого слова, в голову ничего не приходило, поэтому она снова набрала: "Извини, извини меня".
Телефон вздрогнул и зазвонил. Хан Кюль. При виде этого имени слезы снова полились из глаз. Всхлипывая и подвывая от отчаяния и боли — физической боли в груди, — она дождалась, когда он сдастся и нажмет "отбой", и начала набирать снова.
"Извини, что я сбежал. Не сердись. Я люблю тебя. Очень. Мне нужно подумать обо всем…"
Потом подумала и нерешительно добавила: "…и кое-что тебе сказать. Увидимся завтра в кафе. Люблю тебя", — и до того, как успела бы передумать, нажала "отправить".
Завтра. Она признается ему завтра.
И они смогут быть вместе как мужчина и женщина.
Наконец-то.