Моральные сомнения, заглатываемые нездоровым влечениям к зависимости мойрела, непреднамеренно связанная с важностью разговора эктосиблингов о важности гемоспектровой системы, порождаемая революцией.

      Будет глупо, помнить о том, как же начались эти революционные гонения и желание быть приближенной к чему-то, что могла бы исправить её действующую позицию. И поначалу все неплохо, прекрасно, безукоризненно мысль о революции смотрится свежо и чисто, и качает на волнах, приближенных к местонахождению улья, и обволакивает, и нежно душит, а потом отбрасывает, и Кризза со страхом смотрит на баннер привлечения к революционному движения.       Будет глупо, задумываться о маловероятной победе революционного движения, где обещается равноправие в дальнейшем и исправление гемоспектрового строя. Всё это звучит странно и скомкано, а первая разумная мысль говорит о перевороте системы, которая будет точно такой же, но с угнетением высшекровок. Что крайне нелогично, раз продолжительность их жизни в разы больше.        Будет глупо, прибегать к мыслям об этом, имея под боком мойрела, официально выступающего против таких движений и изучая право, пресекающего любое движение против власти. Да и в целом, её отношение к этому варьируется от "Почему бы и нет, я всеми руками за, моё предназначение не определяется цветом крови" до "Это звучит несуразно в ряби ваших рядов нисшекровного пушечного мяса, которое не продвинется и близко к сидвеллерам, потерпев феерическое поражение." Небо Альтернии впервые изливается дождем днем; капли – словно символ смывания следов убитых нисшекровок ночью; Кризза слышала звуки сквозь сон воставанны и у неё была прямая уверенность в этом. Капли – словно символ смывания осколков завоеванных планет, под руководством пурпурнокровных. Притяжение баннера, лежащего в ванной комнате давит, душит, заставляет рассматривать пергамент с кривым почерком, измазанный разными пятнами, виднеется даже индиго, значит оно все же подает надежды? Она долго смотрит на него, и не может понять последовательности своих намерений. Она молчит — в гнетущей тишине слышится сглатывание, — а позже её брови съезжаются и приподнимаются. В любом случае, у неё всегда есть альтернатива для рассуждения об этом с тем, кто как никто другой варится в это сфере и знает о тонкостях революции. Кризза наносит на лицо сыворотку пьющих радугу и накидывает длинный балахон с чужим оливковым знаком, чтобы пересечь три квартала от своего улья на берегу. Она зарывается вдохами — вдох за вдохом, словно не может позволить себе ни одного выдоха. Так не должно быть. Это не должно работать так — какого чёрта? Её впервые волнуют мысли о том, что она обязана носить оливу для прикрытия и скрываться от трутней, даже когда к этому нет располагающих причин. Никто из окружающих не должен знать о ещё живой Криззе – она воссоздала свою реальность, где упивается нахождением в теплом квадранте и прикрывается другой кровью. Они продолжают жить — а Кризза вновь застряла на начале. И её впервые посещают мысли о том, что она может стать движимой частью революционной системы, если её поддержит кто-то близкий и сможет разделить её мысли на этот счёт. Или хотя бы привести их в относительный порядок. Талера одна в улье, у неё тёмные круги под глазами, показывающиеся даже в полутемках комнаты. Она прерывисто дышит, словно не может ухватиться за воздух, выпрямляется из сгорбленной позы за компьютером и разворачивается на пришедшую Криззу. Она улыбается; на её щеках вырисовываются бирюзовый румянец, слишком яркий на фоне небесно–голубой занавески. Небо рухнуло прямо сейчас, одаривая улыбкой и расслабленной позой в кресле, сопровождая короткую махинацию хриплым "Привет." По стене, с вязкой тяжестью лусус переносит центр тяжести панциря вперед и перетекает — дождь бьет по карнизу высотки, занося в комнату свежесть сквозь приоткрытое окно. – Ты видела это? – Кризза расстегивает накидку с кривым знаком посередине и протягивает смятый буклет революционного призыва. Талера не смотрит на неё, как на сумасшедшую, но презрительность проскакивает в её потирании глаз и закидывании головы назад, на спинку кресла. – Почему я должна была запомнить это вообще? – Даже нескрываемая усталость позволяет ей проявить эмоциональные нотки в голосе. Но Кризза все равно слышит скептицизм и презрение — раздражение. – Ты максимально приближена к тонкостям формирования революций и законокарательной системы, чтобы не слышать о них. – Кризза приподнимается на разложенном диване и поджимает ноги. – И я не про конкретно этот буклет, а в целом о перспективе обратиться к революционным движениям, чтобы обеспечить себе надежду на исправное положение в этой кривой кастовой системе, понимаешь? Разговор не заладился изначально; или заладился слишком хорошо, чтобы быть правдой; Она пожалела тысячекратно об этом. Талера раздраженно выдыхает и возвращает зрительный контакт, долго выдерживая паузу, покусывая внутреннюю часть щеки. – Революция не обеспечит тебя защитой от отбраковки, чтобы свергнуть режим, нужно куда более весомое оружие, чем кучка забастовочных нисшекровок. Альтернианский режим готов и имеет возможности использовать вооруженные силы. – Она складывает две руки в замок в закрытой позе и не прерывает зрительный контакт исподлобья, словно воспринимая это как вызов. – Это, блять, логично. Кризза слегка улыбается. – Проблема заключается в том, что без активного участия угнетенных троллей в революционном процессе, он превращается в борьбу меньшинства, которое заведомо не может осуществить революцию. – Она видит, как мойрел закатывает глаза и вгрызается в свою губу, пока монолог о пользе продолжается. – Ты ведь заинтересована в переменах, чтобы самой стать сторонником этого? Даже если ты принимаешь умалчивающую сторону, это уже хоть что-то, тихих сторон среди низших и средних классов полно чтоб... – Революция – не что-то, что принесет свои плоды сразу же, Кризза. Это жертвы блять, которые подвергаются безразличной отбраковке, всё что нам остается, чтобы не попасть под это – отсиживаться и ждать изменений. Или просто отсиживаться и не привлекать лишнего внимания – увидишь, даже эта революционная кучка с буклета завтра будет лежать в каком-то квартале. И я это говорю не из-за страха подохнуть, а из-за тупости и нелогичности всего, к чему ты пытаешься присоединиться. Болезненная нежность всё ещё остаётся ей, даже если гниёт. Даже если подыхает в этом влажном воздухе, даже если и не является ей по праву. Пускай даже и топится в своем упивании напряженной атмосферы, от которой у Криззы покрываются нефритовыми пятнами щеки и ладони, а Талера супится ещё сильнее, сжимает край кофты в руках, пытаясь справится с тремором. У неё дрожит голос от беспомощной несправедливости и попыток внести свою лепту в самосознание глупости революций, но тщетность сыпется сквозь пальцы, как песок. Талера молчит впервые в жизни, когда хочет сказать всё, что должно быть сказанным, но необходимость в этом отсутствует. Кризза поднимается на ноги и садится на корточки напротив кресла, положив ладони на чужие дрожащие колени. – В любом случае, моя пассивная позиция во всем этом имеет место быть. А также необходимость групп, способных использовать сеть для инициации мощных выступлений, в которые я пока не горю желанием вписываться. С другой стороны, эти революции показывают не меньшую важность присутствия людей, способных выступать на оккупированных площадях, имеющих опыт непосредственного живого общения. И это подкупает только без осознания вероятности твоей отбраковки. Они сидят так, кажется, вечность, смотрят друг на друга, дышат одним воздухом, пока бирюзовокровка молчит и отводит взгляд при неминуемом пересечении, проваливаясь. Она болезненно жмурится. Словно хочет что-то сказать, но вместо этого возвращает взгляд и натянуто ухмыляется, снова погружая небо в комнату. Кризза вкладывает свою руку в напряженную ладонь Талеры и сжимает её, она смотрит на неё и улыбается так, словно ничего ранее не произошло и разногласий в их мировоззрениях не было. Девушка поднимает руку — и ладонь послушно режет воздух перед собой серыми пальцами, бьёт импульсами в мозге, пока мойрел не поддается вперед и они обе не оказываются стоя на коленях. Нефритокровка успокаивающе гладит её по спине и зарывается пальцами в волосы, шепча: – Нейтралитет, я не участвую, пока ты против этого. – Талера смотрит куда-то в пол — но пальцев не разжимает, бормочет себе что-то под нос. И притягивает в глубокие объятия, выбивая у неё весь воздух из лёгких. Чужие пальцы капают на плечи, цепляются — медленно, органично, цепко, впиваются ногтями в нефритовые плечи. – Ты точно не будешь участвовать во всей этой хуйне? – Нет, – В помещении на несколько минут устанавливается скрипучая тишина, прерываемая только склизкими звуками со стороны левой стены. Но дышать почему-то получается легче, чем несколько томных минут назад. – но ты ведь солидарна со мной в единичной необходимости революции? Талера разрывает объятья и оставляет свою руку в её, серьезно смотря на мойрела, почти неотрывно и проницательно, чтобы удостоиться без словарного подтверждения. Но всё же, – Да. И этого вполне хватает.