Трудно быть командиром

***

Пригов стоял на кухне и смотрел в окно на вечерний двор. Дождь, дождь — сплошной стеной... «Как раз под пасмурное настроение», — вздохнул он. И пошёл открывать дверь — кто-то позвонил... — Володя, я вымокла вся. И замёрзла, — Рита жалобно шмыгнула носом. — Да заходи скорее! — Пригов затащил её в коридор. — Что тебя в такую погоду на улицу понесло? Без зонтика ещё... Раздевайся. — Вот твои ключи. — Брось ты их на тумбочку. Снимай всё мокрое и марш под горячий душ! — Пригов, я насквозь мокрая. Извини, до трусов. — Кошкина, ну что ты как маленькая! Сказал же — снимай. Постираешь, повесишь, за ночь всё высохнет. Держи тёплый халат и полотенце... Два полотенца — одно для головы. Живо в душ, греться! — Пригов затолкал Багиру в ванную комнату, закрыл дверь и пошёл ставить чайник. Минут через двадцать Рита вышла: — Володя, ты где? — В спальне. Иди сюда. Давай залезай под одеяло. Погоди, сверху не укрывайся, спину тебе разотру. Повернись на живот и халат спусти пока. — Я стесняюсь. — Да неужели? — ехидно отреагировал Пригов. — Что-то в прошлый раз я в твоём поведении никакого стеснения не заметил. — Ну, Володя... — умоляюще протянула Рита. — Прости, а? — Да простил, простил... Только давай без капризов, а то опять рассержусь. Пригов натёр ей спину китайской разогревающей мазью, помог надеть халат и укрыл одеялом. — Ну вот. А сейчас ногами займёмся, — он пересел, взял Риту за левую щиколотку и начал костяшками пальцев растирать подошву. — Ай! Пригов, я щекотки боюсь! Пусти! — Потерпишь, — буркнул он, надел на разогретую ногу шерстяной носок и принялся за правую ступню. — Всё, лежи. Сейчас чай принесу. Напоил Риту чаем с мёдом и лимоном, забрал чашку и грозно сказал: — Только попробуй мне заболеть! Выговор получишь. Строгий. С занесением в личное дело. Спи! Он выключил свет, выходя из спальни, и услышал тихий всхлип. — Кошкина, ты ревёшь там, что ли? Или это сопли в носу хлюпают? — Реву, — глухо откликнулась Рита из-под одеяла. — Боже, за что мне всё это! — простонал Пригов, вернулся, сел на кровать, поставил чашку на тумбочку, притянул к себе завёрнутую в одеяло Риту и уткнул хлюпающим носом в своё плечо. — Ты чего? Багира... Прекрати сейчас же! Ну, что не так? — Всё так. Просто... просто ты очень хороший, а я тогда повела себя как дура... — Ритка, ну перестань! Во-первых, я разный. Во-вторых, все мы иногда ведём себя... странно. Бывает. В-третьих, хватит уже вытирать мокрый нос о мою футболку. Кап-три Кошкина, отставить слёзы! Пригов почувствовал, как Рита улыбнулась. Поёрзала, устраиваясь поудобнее и обнимая его, и тихонько сказала: — Володь... Знаешь, ты был прав. Хорошо, что мы с тобой друзья. А если бы перешли эту черту, всё уже было бы не так... — Как в песне Окуджавы, — кивнул он. — «На грош любви и простоты, а что-то главное пропало». Рита ещё раз всхлипнула, успокаиваясь, нащупала через футболку шрам у него на груди: — Это откуда? — С Афгана ещё. — А это? — Рита дотронулась до шрама на спине. — Сотников? — Он. — Болит спина? — Не болит. — Вовка... — Что? — Почему ты всегда прав, а? — Ты же знаешь, что не всегда. Но в том, что у хорошей дружбы есть свои преимущества, точно прав. Вот так-то, Степанна... — он шутливо чмокнул Риту в нос. — Спи, а мне ещё поработать надо. — Пригов, а подари мне ту картинку... Ты в прошлый раз нарисовал, я в твоём блокноте видела. Извини, что влезла. — Дождёшься ты у меня когда-нибудь! Рит, ну это же просто набросок. Давай нормальный портрет сделаю и подарю. — А мне как раз такой надо, набросок. — Ну, хорошо. Спи.

***

Пригов перевесил мокрые Ритины джинсы и водолазку с верёвки на батарею, куртку — на плечики над ванной, для обуви включил электросушилку, выдохнул и вспомнил про отчёт: «Действительно надо поработать». Он любил работать на кухне. Давно уже перетащил сюда ноутбук, пачку бумаги и стаканчик с карандашами и ручками. Вот и сейчас устроился за столом с кружкой крепкого чая, открыл компьютер и занялся отчётом для Белова. Днём, в КТЦ, так и не смог себя заставить: слишком больно было, перед глазами крутились одни и те же картинки — удивлённо-испуганное мёртвое лицо Марины, Глок, орущий «Ну, убей меня, Пригов! Убей!», прыжок Бизона, взрывчатка с кучей перепутанных проводов, собственные трясущиеся руки... Думал, что и сейчас начнётся то же самое, но с удивлением почувствовал, что, пока возился с Ритой, стало легче. Состояние было вполне рабочее. Да и вообще, можно дышать, чувство вины уже не давит так невыносимо. «А ведь Багира — прекрасный психолог, — подумал он. — С неё вполне станется устроить мне вечерок в стиле "Пригов — нянька", чтобы отвлечь от всяких тоскливых мыслей. Ну, Кошкина! Хорошо хоть по морде не надавала, как Бизону». К началу пятого отчёт был готов. Пригов распечатал его, сунул в папку и вспомнил про Ритину просьбу. Нашёл среди художественных принадлежностей подходящую рамку, вернулся на кухню, аккуратно вырвал из блокнота лист с наброском, разместил под стеклом, закрепил, полюбовался: «А ведь правда хороший рисунок получился...» Завернул в бумагу и вместе с отчётом отнёс в коридор, положил рядом с Ритиной сумкой. Оставил записку: «Кошкина! Имей совесть — не буди меня утром. С завтраком сама разберёшься. Отвези Белову в штаб отчёт, пожалуйста». Потом постелил себе на диване в гостиной, лёг и мгновенно вырубился. Проснулся в восемь. На подушке обнаружил листочек: «Отчёт отвезу. С завтраком разобралась. Надеюсь, ты любишь сырники. Спасибо за рисунок. И вообще спасибо. P. S. Ты такой лапочка, когда спишь...» Он заржал, дотянулся до телефона и отправил Рите сообщение: «И тебе спасибо. Сама ты лапочка!» Когда умывался, неосторожно задел рассечённую бровь — засаднило. Пригов поморщился, глянул в зеркало: «Красавчик, хоть сейчас на свидание — из брови нитки торчат, на лбу царапины... Ладно, не сидеть же дома теперь». Позавтракал, вымыл посуду, глянул в окно: небо по-прежнему серое, ветер, но дождя нет. Оделся и пошёл бродить по городу. Пригов любил это время — конец сентября и начало октября. «В багрец и золото одетые леса» и вот это всё — такой пушкинский осенний Питер. В любую погоду любил, хотя по краскам, конечно, предпочитал ясные дни: синее небо, отражающееся в воде, жёлтые листья сочетаются с золотом куполов и шпилей, красные — с гранитом набережных... Да и пасмурный Петербург был прекрасен. Этот город всегда помогал ему держать спину прямо — не гнуться, несмотря ни на что... Но вот сегодня он ходил по любимым своим набережным, поднялся на Исаакий — а Питер не откликался, не разговаривал с ним. «Ну что же ты? — подумал Пригов. — Дай мне хоть какой-нибудь знак, что я всё сделал правильно...»

***

...Митя прибежал в Александровский сад у Адмиралтейства рано — за полчаса до назначенного времени. Несколько дней назад Вера Сергеевна, их классная руководительница, спросила: — Дорогие мои десятиклассники, а не хотите ли вы съездить в Царскосельский лицей? Давно не были, с позапрошлого года... Естественно, все загалдели, что хотят: — Ура! И по парку погуляем, вон какая осень! — Вера Сергеевна, а Вы нам стихи Пушкина почитаете? И о нём тоже... — И я вам почитаю, и вы мне... — «Всё те же мы: нам целый мир — чужбина, Отечество нам — Царское Село!» — Митяй, возьмёшь гитару? В автобусе попоём. — Возьму. С тебя песни, Костик. Про Пушкина. — Так это... Ты же сам пел, помнишь: «Ты наш друг, ты наш учитель, славный пушкинский Лицей»... Договорились встретиться у Адмиралтейства сегодня, автобус должен приехать в 11.00. Вчера после обеда зарядил дождь, и Митя немножко расстроился, что по такой погоде прогулка по парку отменится. Но сегодня было сухо, несмотря на хмурое небо. Кроме него, пришли пораньше ещё несколько человек, в том числе и Юрка с Соней. Они дружили втроём. Точнее, с Юркой Митя ещё с детского садика дружил, а Соня появилась в их классе в прошлом году. И между ней и Юркой сразу что-то возникло... Он тогда поделился с Митей: «Посмотрел на неё, она — на меня, и будто ниточка протянулась. Понимаешь?» Митя понимал. И все в классе поняли, не было никаких подколок и насмешек. У них вообще был хороший класс: старались друг друга не обижать, если и подшучивали, то по-доброму, а уж чьи-то серьёзные чувства не высмеивали никогда. «Я очень ценю вашу деликатность и чуткость», — однажды сказала им Вера Сергеевна. — Ура, Митя! И гитару взял, молодец! Споёшь, пока остальных ждём? Он расчехлил гитару, подстроил струны и запел: «Осень» Шевчука, «Прогулку по Невскому» Розенбаума... А потом — свой любимый «Романс Маркиза» из фильма «Достояние республики». Папа этот фильм очень любил. Митя почти не помнил отца — маленький был, когда он погиб. Но мама и старший брат Миша часто о нём рассказывали. Мишка моряком стал, как папа, служит сейчас в Североморске, уже старший лейтенант. Брат — человек серьёзный. А про него, Митю, мама говорит: «Митька, ты характером весь в отца — такой же открытый, лёгкий и весёлый». И внешне он похож на отца. То есть шапка кудрявых русых волос — это от мамы, а крепкие скулы, острый подбородок, зеленовато-карие глаза — папины. Митя пел и вдруг увидел, что неподалёку остановился человек — невысокий, с коротко стриженными седыми волосами и цепким внимательным взглядом. Зашитая бровь, пара царапин на лбу, сжатые губы... Митя мельком подумал, что где-то его видел. И тонким своим чутьём понял, что человеку плохо. Повернулся и последний куплет спел ему:

Не знаю я, известно ль вам, Что я в беде не унывал, Но иногда мои влажнели веки... Я этим Городом храним, И провиниться перед ним Не дай мне Бог, не дай мне Бог, не дай мне Бог вовеки.

Человек чуть улыбнулся, благодарно кивнул и пошёл дальше. Митя смотрел ему вслед, смотрел и вдруг вспомнил... Он сунул Юрке гитару: «Подержи», — и бросился вдогонку. Догнал: — Извините... Вы... Вы, кажется, в детстве дружили с моим отцом. Я часто рассматривал папины школьные фотографии, там рядом с ним мальчик, похожий на Вас. У Вас лицо почти не изменилось. Ну... то есть изменилось, конечно, только оно узнаваемое очень. Вас ведь Владимир зовут? Я отчество не знаю, извините. — Владимир Викторович. Митю окликнули от подошедшего автобуса: — Митя! Саблин! — Саблин... Ну конечно, а я-то думаю, на кого парнишка так похож, — заулыбался Владимир Викторович, протянув ему руку. — Славкин сын, надо же... Митя пожал ему руку, торопливо достал из кармана куртки ручку и блокнот со стихами. Полистал, рванул чистый листок, записал свой телефон и адрес: — Вы приходите к нам в гости. Мама обрадуется. Приходите, правда! — он сунул папиному другу листок и побежал к автобусу, на бегу обернулся и помахал. Владимир Викторович махнул в ответ, посмотрел вверх и что-то сказал. Митя не услышал, что именно, но догадался: «Спасибо!»