Трудно быть командиром

***

— Разрешите, Виктор Иваныч? — Заходи, Борис. Садись и рассказывай. — Что рассказывать? — Что тебя беспокоит. — Ничего меня не беспокоит. — Ну да, я вижу, — спокойно заметил начмед. — Глаза красные, морда грустная... Не нравишься ты мне, Бизон. — Так Вы не девушка, чтобы я Вам нравился. — Девушкам ты в таком состоянии тоже вряд ли понравишься. Бессонница? Кошмары? — Ну, есть такое. Закрываю глаза — лица заложников, мой выстрел и взрыв автобуса. И так по кругу. — А говоришь, ничего не беспокоит. Физику вашему ты портрет подкорректировал? — Вы и про это знаете? Что тогда спрашиваете? — Да мне интересно, что ты расскажешь. — А я не на допросе! — А я врач, а не следователь. И не дерзи старшему по званию. В общем, выбирай: или я тебе дам таблеточку, ты её на ночь дома выпьешь — и уснёшь, или здесь тебе укольчик сделаю — и тоже уснёшь, вон на той кровати. — Хотя уколов я, в отличие от Пригова, не боюсь, лучше уж дома спать, так что выбираю таблеточку. — Держи. Только алкоголем не запивай и выпей непосредственно перед сном — она быстро срубает. Крепкий сон без всяких кошмаров и прочих сновидений гарантирован. — Спасибо. Могу идти? — Можешь. А насчёт Пригова... Знаешь, Бизон, ты бы на его месте тоже уколов боялся. — Это ещё почему? Иваныч снял очки, протёр полой халата, снова надел и тихо сказал: — Когда он совсем зелёный был, моложе твоих ребят, его в плен прихватили в одной южной стране. Били его там несильно — так, для порядка. Но кололи препарат, название которого тебе вряд ли что-то скажет... В общем, от него дико болит всё. Так, что в глазах от боли темнеет. Продолжается действие часа три. Никого Пригов не сдал, наши его через пару дней смогли вытащить. Но ему за эти два дня сделали восемь уколов. Когда его в госпиталь привезли, в каждой руке на сгибе локтя по четыре дырки от иглы было. Как у него сердце выдержало — не знаю. Бизон помолчал, потом спросил: — Я пойду? — Иди, Боря.

***

Пригов ждал Бизона и набрасывал в блокноте его портрет. Борька получался привычный — со своей солнечной улыбкой и весёлыми глазами. Совсем не похожий на того, которого Пригов видел второй день подряд и за которого ему было больно. Бизон стукнул в дверь: — Разрешите? Пригов захлопнул блокнот: — Заходи. В медчасти был? — Так точно. — Что Иваныч сказал? — Выдал снотворное, велел на ночь выпить. — Так. А с Физиком ты из-за чего опять чуть в драку не полез? Только беспомощную байку Кота про Лозинского с Пастернаком мне не повторяй, пожалуйста. Бизон уставился в пол и промолчал. — Тарасов! Мне повторить вопрос? Борис молчал, хотя металл в голосе генерала подсказывал, что ничего хорошего из этого молчания не выйдет. — Да и чёрт с тобой, — вдруг устало сказал Пригов. — И без твоих объяснений всё ясно: ты обидел Уманову, Мыцик за неё вступился. Так? Бизон кивнул, всё так же глядя в пол. Пригов положил перед ним лист бумаги и ручку: — Пиши-ка рапорт... Борис дёрнулся: — Какой?! —...на отпуск, — закончил фразу генерал. — А то с дисциплиной проблемы, тренировку пропустил, на ребят бросаешься... Они тебя ещё и прикрывают. Самому-то не стыдно? — На сколько дней отпуск? — Сам решай, сколько времени тебе нужно, чтобы взять себя в руки. Три дня? Неделя? Две? — Трёх дней хватит, — буркнул Бизон, дописал рапорт и подвинул лист к Пригову. — Разрешите идти? — Нет, я ещё не всё сказал. Борис снова уткнулся глазами в пол. — Ситуацию со взрывом автобуса мы проанализировали до мельчайших деталей. Ты не виноват в том, что произошло. Ты принял решение, которое было бы единственно верным, если бы не взрывчатка. Предположить, что она есть, никто не мог: террорист не то что ни слова не сказал о ней, но даже не намекнул, а пояс смертника под его одеждой заметить было невозможно, как и кнопку в руке. Так что не вини себя. Бизон шевельнул плечом — то ли соглашаясь, то ли не соглашаясь, поди разбери. — Насчёт всего остального... — жёстко продолжил генерал. — За это ты уже получил. Надеюсь, за время отпуска поймёшь, что делать дальше. По крайней мере, со своими воевать перестанешь. — Просто они все меня жалеют. А меня это достало, — вздохнул Бизон. Пригов тоже вздохнул: — Тарасов, а ты не думал, что, кроме жалости, есть такая штука, как сочувствие? Ну вот иди и подумай. Через три дня жду на службе.