****
— Скажи, чем плохо провести время с очередной блудницей, если она сама того безвозмездно ищет? Мужчина подпер подбородок рукой, наблюдая за хохочущими девушками в центре Постоялого двора, где они наконец-то смогли расслабиться после долгого пути. Девицы озорно смеялись и кружили сарафаны, завлекая в свои пляски друзей и юношей. Такие молодые, такие живые и горячие, будто бы сейчас ничто не угрожает им, как в мирное время. — Ибо нельзя знать, когда прелестница окажется гадюкой на груди, — девушка опустила голову, уперев руки в коленки, но взглядом не отрываясь от прекрасного, мужественного лица своего Воина. Ей было неловко до крайней степени, ведь она явно видела его похотливый взгляд, скользящий по телам юных красавиц, тем не менее, не вызывавший обычного выражения лица. Девушка опасливо спрятала вновь взгляд, будто пытаясь отыскать что-нибудь незнакомое в собственных руках с побелевшими костяшками. Мирные звуки игровой балалайки и звучной флейты сливались со смехом гостей сего заведения, будто бы разгоняя всю скуку этого мира куда-то за пределы дома мужика Третьяна и его семейства, принимающего у себя странников, позволяя тем согреться, отдохнуть и повеселиться в компании таких же путников. Яркое свечение масляных ламп и лучин ничуть не смущало духотой людей, а наоборот, лишь распаляло их страсть и желание забыть о дальней дороге хоть на один вечер, где добрые хозяева за плату предоставят им небывалый для походов и перепутий уют. Кто-то плясал, кто-то по лавкам за столами наблюдал и пил медовуху, самую пряную и сладкую в тех краях, кто-то давно отправился на этажи за сном и негой. — Мираслава, мы предупредили хозяев и двинули наверх. Вот, поднимайтесь тоже, как устанете, — черновласая с проседью девушка оставила ей ключ с витиеватыми рунами, обозначающие цифры. Наверное, так и отличали многочисленные спальни одни от других хозяева весьма чудным способом. Даже боги благоволили этому месту. — Да, спасибо, — девушка взяла ключ, глядя на удаляющихся друзей. Маленькая гречанка улеглась на плече старшего брата, его сестра за ухо вела подвыпившего некрепкого напитка парня, который, однако, никак не сопротивлялся, даже находил это забавным и отшучивался, смущая свою Воительницу. И все же обратились они к ней, ведь их брат, мягко говоря, «взялся за старое». — Любомир, давай пройдем в спальные комнаты? Ты устал после долгой дороги… — Так вторишь, как будто перед тобой волхов или князь и за малым не говоришь в третьем лице. Я видел знак, иди. Развлекусь — приду. Его слова, как удар по самолюбию, которого с таким человеком осталось совсем немного. Это продолжалось достаточно давно, но все же родные могли немного усмирять пыл собственного брата, который словно резвый конь, не мог удержаться от очередной любовной истории на глазах зачарованной девушки, что вынуждена была следовать за ним. И никто бы не ополчился бы на него, если бы тот не начинал делать все эти непристойности так открыто, что той приходилось не раз наблюдать нагих переплетенных в страсти людей. Заметив краем глаза очередную девицу, что так рьяно заулыбалась и во хмелю уселась на колени к особенно бесстрастному для обыкновения молодому человеку, девушка вскочила и, споткнувшись о ножку лавки их стола, опрометью кинулась к черному входу во двор, стараясь не оборачиваться, дабы не увидеть пристальный взгляд желанных медовых глаз. «Все пройдет, все пройдет…» — повторяла будто бы в бреду Мирослава, сползая по двери на пол и обнимая свои колени, утыкаясь ими в глазницы до звезд в глазах. Нервно повторяя, будто бы заговор, девушка не заметила, когда глаза наполнились влагой и нос начало закладывать от противных слез. И как она умудрилась это сделать? Как ей теперь прикажете реагировать на все его выходки и безобразия?! Да ее же содрогает от каждого его взгляда, трясет от их соприкосновений, из-за чего она, как его верное оружие, все чаще не может правильно наводить цель и рассчитывать силу действия. Он и ругал ее, и объяснял на пальцах постоянные ошибки, да разве она виновата, что влюбилась в великого блудника и теперь не знает, как избавиться от этого назойливого чувства. Ночь была необыкновенно ясной и тихой для весеннего месяца, лишь она стала ее свидетельницей. Оно и лучше, не надо не перед кем оправдываться. Девушка быстро прошмыгнула в отхожее место, посетила за очень короткое время теплую баню с подогретой водой, в которой уже никого не было, собралась и поднялась на верх дома, где скинула все кроме нижней рубахи и провалилась в сон на кровати, слегка подрагивая и расслабляя мышцы, чего так давно не было в ее жизни. Похоже, она даже косу после обмывания не заплела, ибо кожа головы в местах, где особенно были стиснуты пряди, ныла и одновременно приятно восстанавливалась, давая гриве волос свободно рассыпаться на подушке. Она не помнила, виделось ли ей что-нибудь. Наверное, нет, ведь человек, что тихо вошел в комнату, выдернул ее из чуткого сна, однако сознания девушка подавать не стала, все же сдерживая щемление в сердце и ком в горле. Но ничего не происходило. По шороху одежды, она догадалась, что мужчина разделся, от чего приятный запах трав из бани донесся до девушки, что сейчас старалась уловить мельчайшие звуки, что творились за ее спиной в темноте. Неожиданно он сел, а комнату осветили хаотичные огоньки, что плясали на деревянных стенах медовыми светлячками. Минута, две, три, но он просто сидел на шкуре медведя, расстелившейся в комнате, явно защищающей от холода ночи. Пока она не заметила, что теплее становится действительно стало и ей. Она повернулась к нему лицом, наблюдая за причудливыми огоньками, парящими в витиеватой клетке, которая сдерживала их лишь для вида. — Чаровных огневиц принес, ты ведь не любишь холод. И как же наш «господин» успел заметить такую деталь? Хотя она и правда очень сильно куталась в плащи и ненавидела спать далеко от костра, никогда этого не говорила и не намекала специально, боясь, что ее начнут жалеть и считать слишком немощной для такого похода. Видимо, кто-то это заметил и рассказал ему. Что ж, пусть думает, как хочет. — Спасибо, — обронила она, недоверчиво глядя на мужчину, что лишь грустно усмехнулся в ее сторону, и снова стал как будто любоваться этими чудесными существами, что дарили свое тепло людям. Девушка не понимала, как на это реагировать, однако сон ушел где-то на второй план, ибо первым появилось желание просто вот так лежать и смотреть на этого человека, разбирать в мягком золотом свете каждый волосок бороды или этой золотой гривы, что вечно он не мог заставить себя слушаться, поэтому постоянно подстригал по плечи, или этот нос с небольшой горбинкой, присущей всем им в семье, так и эти ярко очерченные губы, что становились тонкими, когда они закусывают щеку, нервничая… Нервничая? Это что же это за стушеванность, что посмела поколебать столь бесстрашного человека? В голову лезло всякое, но она предпочитала откидывать эти варианты, ибо если поверить в них, есть стопроцентная вероятность, что они разобьются о реальность на мелкие осколки. Но сердце не выдержит таких падений, ему и так достается не сладко. Поддавшись неизвестному желанию, зародившемуся в подавленном состоянии, девушка встала с кровати, подошла и села рядом по правою руку мужчины, вытягивая ноги к приятному теплу огневиц. Никто не произнес и слова, молчали оба. Даже она, живая и в меру скромная, не могла выговорить и слова, боясь нарушить тишину. Желая сказать хоть одну фразу, она тут же останавливалась, тысячи раз обдумывая последствующий разговор или как нарушит эту сложившуюся неловкость. Хотелось бы, чтобы он первый издал любой звук, дабы продолжить по инерции, но Воин как воды в рот набрал, а быть первой ей не хотелось. — Что-то ты очень быстро, даже луна не ушла с этой стороны. Неужели так быстро развлекся, что удовлетворение наступило раньше времени? — это было слишком жестко, так что она уже даже внутренне взмолилась, хоть бы это было все еще в мыслях, а не на языке. Но увы… — Ревнуешь? «По больному месту! Конечно, мать твою, ревную, попробуй ты наблюдать, как твоя недо-любовь разглядывает чужие прелести и возбуждается.» Девушка почесала затылок и помассировала ноющий участок головы, отчего блаженно прикрыла глаза. — Да нет, с чего бы мне ревновать тебя. Ты мне Воин, а не жених. Она думала отшутиться этими словами, но эффект был для нее прямо противоположный. Стало больнее всего. — Сколько я на тебя не смотрел, сколько не думал о тебе, а все не пойму- что же ты нашла во мне. Как гром среди ясного неба. И это он за ней смотрел? — А разве должны быть причины? — Наверное, нет, но… «Пожалуйста, договаривай!» -…Должно же быть что-то, чтобы зацепиться за человека, который побывал далеко не в одной женщине. — Даже не напоминай, — буркнула девушка, выдавая себя с головой. А и пусть, сегодня такая хорошая ночь, почему бы не пожалеть об этих словах потом, но не сейчас. И вдруг его обветренные руки накрыли ее, перекрывая и переплетаясь с пальцами. Она округлила глаза и затаила дыхание, но не спешила отстраниться. — Мира, посмотри на меня. Ей было страшно. Его голос звучал как обычно, но действия были прямо противоположны тем грубым и импульсивным выходкам, что обычно он проводил не раз со своими бесстыдницами. Хотелось, но боялась поднять взгляд, увидеть в его глазах себя, но интерес и храбрость окутали ее, позволяя поднять голову и раствориться в его медовых очах, что так притягивали внимание с недавнего времени. Он мягко, полузабвенно смотрел на нее, немного опустив веки, переводя взгляд то на глаза, то на девичьи губы. Девушке было страшно думать, что сейчас произойдет, ведь одно дело фантазировать это с отвечающим тебе человеком, и совсем другое-с мужчиной, что неестесственно себя ведет вот уже некоторое время. Может она и не готова, может он и с ней затеял очередной фарс, но ей все равно, пожалеет об этом потом… Легкое, невесомое касание губ, что заставило трепетать сердце, аккуратное движение тел навстречу друг другу… Она не станет жалеть, если бы только тот момент можно было растянуть в вечность.****
Сердце девушки упало вниз, словно камень, голова упорно повторяла, что такого не может быть — ее разыгрывают, дурачат, хотят обмануть, но сердце уже поняло, что произошло тогда, когда ей, по ощущениям, вырвали хребет наживую ночью. Да, именно так, сопровождая тысячью мечей и копий, насквозь вошедших в грудь. Это не было сном или Навью. То была реальность, устрашающая, не дающая шанса на спасение ни единому существу, и ему тоже. — Вот тварь, показала себя, когда никто не ожидал! Да, полудохлый рыбак сказал, что там была женщина в дорогом княжеском одеянии и с черными фигурами воинов, чертова колдунья! «Почему он не взял меня с собой? Я — зачарованное оружие, мой долг — служить своему воину! Почему… я не смогла его защитить!» Девушка села, ощутив онемение в ногах. Это бы осталось незамеченным, ведь сейчас это было общее горе, если бы девушку не скрутило с тугой болью во чреве. — Мирослава, что с тобой? Тебя отравили? Какие внимательные… Пожалуйста, отравите ее, она не хочет быть с этим горем одна. Если повезет, то хоть встретится с возлюбленным на реке богов! Он ведь только признался, что любит ее, только понял, что может рассчитывать на взаимность. Его словно молния окатила в тот вечер, но он упорно отрицал, что что-то не так. А ведь он и ушел не так скрытно, как всегда делал, даже не послушал ее уговоры взять с собой, ведь все понимали, что сейчас небезопасно… Он так необычно вел себя, даже брат признавал, что так же трепетно отец относился к матери, когда те были наедине… Двое несли тело мужчины, сильного, ловкого, но с рассеченной грудью. Он сейчас лишь побледнел, потерял румянец, что так красил его при жизни… «Мира, как ты думаешь, почему же невыносимому порочному блуднику приглянулся столь закаленный невинный цветок?» — спросил он однажды, когда они, будучи наедине, сидели в обнимку у жаркого костра. — Потому что невинность — лакомый кусочек? Девушка с бешеной прытью, спотыкаясь, кинулась к ним, почти не видя ничего за пеленой кроме белой сломанной руки, болтающейся у самой земли. Это не правда, это же он, любимец судьбы, которому всегда удавалось уйти из-под носа Чернобога, Велеса и Марены едино! Он вновь сможет обмануть смерть, снова воскреснет назло всему миру. «Глупая, выброси это из головы. Блудник просто не ведал, что прекраснее приторных тел может быть только нагая душа одного человека,…» Он был холодным, пальцы закоченели, без возможности обхватить и согреть. твоя… — Уберите ее! Юноша хотел поднять и оттащить девушку от покойного, как вдруг ее начало рвать на земь, а все тело сковала судорога. — Ведите к лекарю! Вдруг ее отравили. Она забылась, но слез не стало. Была лишь всепоглощающая паника и отрицание происходящего. Это могло произойти с кем угодно, но только не с ней. Все несчастья, конечно, не могли ее коснуться, ведь это она, а где они. Все будет хорошо, но надежда таяла с каждой секундой и ее долей. С каждым мгновением она верила и отчаивалась, что любовь сможет воскреснуть, ведь именно так завещала Макошь, отвернувшаяся от ее семьи много лет назад. — Ее не портили, беременная она. Эти слова были единственными, что восприняли ее тело и слух. Непрошенные слезы заполнили глаза и градом хлынули по щекам, говоря, что судьба бывает беспощадна.****
— Мама, почему ты плачешь? — серьезный мальчишка, неосознанно подкравшийся к девушке, внезапно выдернул ее из навязчивых воспоминаний, даря осознание происходящего. Она протерла глаза с темными кругами век, которые теперь вряд ли покинут прекрасное лицо, не тронутое ни единой морщинкой. Оторвалась от веретена прялки и слабо выдавила усталую улыбку сыну, все также продолжая одной ногой с привязанной веревочкой покачивать люльку с малюткой-братом. Малец посмотрел с некоторой ревностью на покачивающуюся кроватку с ребенком и упрямо сел рядом с матерью, стягивая на себя кусочек ее шали, пока она полностью не отдала ему колючую шерсть. Тот тихо буркнул благодарность, он вновь отвернулся и замялся, будто бы боясь что-либо сказать. Сопение всех членов семьи родителей прерывало лишь потрескивание дров в печи, распространяющие тепло по всей огромной избе, согревая родных. Красные языки плясали из закрытого жерла, едва освещая горницу, где она обитала с детьми по распоряжению батюшки. Оно и ладно, огромная семья едва ли помещалась в самой теплой комнате, поэтому за всей оравой следила только она, как самая старшая из отпрысков, пока родители в отдельной спальни согревались теплом домашних огневиц, только и способных что греть, но не дарить свет. — Ярослав, чего молчишь? Плохой сон приснился? Насупившись, малец поджал ярко очерченные губы в тонкую полоску и отвел взгляд, избегая своего вопроса, давно мучившего детское сердце. — Он хочет спросить, правда ли, что мы лишь ошметки рода, даже не имевшего славы. — Смеда! Заткнись! — зло шикнул юнец, пуская молнии на выглядывающую из-под общего одеяла на печи с краю. — Научился бы говорить тогда, а то даже чувства выражать не умеешь. — Ну, родные, не шумите, а то все проснутся. Девочка ловко спрыгнула на пол, словно изящная кошка, напоминавшая об одной сильной черноволосой девушке, что дралась на ровне с братьями с огромной силой и грацией. Действительно, породу не скроешь никогда… — Эти дурни говорят, что наш род истребили, а мы как отродья прибились к деду, — со злостью прошептал мальчик, испытывая чувство ответственности за своего отца и предков, о которых говорили лишь недоброжелательное селяне и родственники, искренне завидовавшие столь богатым корням рода великих известных Воинов-заклинателей, что происходили от Сварога — бога огня. Девушка покачала головой, осмотрела заснувших совсем не давно родственников и решила: «Пора». Освободилась от пряжи и маленького брата, отошла к стене, вскрыла аккуратно одну половицу и достала небольшую клетку с тремя спящими чаровными огневицами. Она взглядом поманила детей и сама пошла к двери, быстро накидывая на плечи вторую потрепанную шаль, оставляя теплую маленьким. Ночь было по-весеннему прохладная, начавшая вступать в свои права буйством зелени, но не успевшая пропитать воздух мягким теплом не только днем, но и ночью. На три темных пока огонька достаточно распространяли тепла для добрых ночных гостей, незаметно ступающих в тишине спящей деревни прямо в лес, по знакомой тропинке на опушку, что так облюбовали ее дети. — Мама, а нас зверь не задерет? — держась за подол сарафана, тихо спросила девочка, ступая так же легко и осторожно, как и брат впереди. — Малышка, до сих пор боишься этой тропы? — мягко улыбнулась девушка, -деревня давно разучилась жить в гармонии с лесом, так всякий зверь перевелся из этих краев, не желая быть исстребленным. Это правда, их деревня была большой, но со смертью старосты некому было надлежащим образом возглавить сто семей, поэтому чрезмерная охота, вырубка, безконтрольное рыболовство в удовольствие, а не в прок, сильно сказалось на состоянии края, хорошо, хотя бы полноводные реки могли восстановиться даже после людской дурости и жадности. Всего по-немногу повидали эти края, не только на ее веку. Хотя чего могла она увидеть за свои-то двадцать семь лет? Очень многое: от непосильного труда до тяжелой утраты любимых. Не так должна была сложиться судьба юной девушки, но она нисколько не жалела себя, и лишь спустя столько времени, когда остались позади бессонные ночи и детский бессознательный плач. Все говорили, что она даже поздно обзавелась детьми, что все проходили через это, но легче от слов не становилось. Родная мать, перенеся утрату сыновей, даже не хотела снова иметь детей, но отец был непреклонен в своих желаниях и похоти, поэтому женщина снова и снова беременела, производя на свет мальчиков, из которых выжили лишь трое. Но матушка ни в какую не соглашалась помогать своей единственной дочери ухаживать за ее детьми, наоборот, заставила во всю смотреть еще и за своими, упрекая беззамужную, которую еще и обрюхатили напоследок. Вечные колкости происходили не раз и не два, но девушка не всегда могла защитить себя и своих детей, которые, и вправду, были с ней лишними в семье. А детские равнодушие и злоба были самыми страшными. Найдя нужное дерево, они быстро отыскали и припрятанную в кроне лестницу, переплетенные пеньковой веревкой узкие доски, что она когда-то припрятала, а потом умело связала. Дети ловко начали забираться наверх, отсчитывая в темноте ступеньки до конца. С озорством забравшись на деревянный навес, ребята с нетерпением уселись, укутываясь в шаль, дожидаясь, пока мама с небольшой клеткой трех уже сияющих во всю огневиц сядет. Девушка, устроившись напротив озорников, открыла засов небольшой клети и выпустила чаровных существ, которые тут же начали зодорно исериться звездами, когда хозяйка поняла, что больше их никто не увидит. Дети, как в первый раз, удивленно затаили дыхание и начали протягивать руки к необыкновенным существам, а те, чуя близкую кровь, обвивали их руки, не желая обжигать, а лишь оставляя причудливые золотые узоры на оголенной коже. Ребята обожали этих существ, именно поэтому дожидались таких вечеров, когда мама решалась оставить чужих детей на одного из братьев, наиболее старшего и дружелюбного, а сама уходила из отчего дома. Все знали в семье о ее ночных вылазках, даже пытались наказывать, но она всегда вставала на защиту детей, не позволяя никому их коснуться и пальцем, пусть это и значило встать на перекор тем, кто тебя вырастил и кормит. — Мама, пожалуйста, расскажи нам еще о Небесных озерах, — позвала ее Смеда, держа огневицу на плече. Мирослава часто им рассказывала о тех землях и местах, в которых успела побывать, путешествуя с их отцом во время Скорби Семи огней. Тогда он был жив, но после его смерти она покинула своих друзей, ибо была бесполезна без Воина, что был способен зачаровывать и делать ее своим оружием. И тем не менее, рассказы всегда были наполнены точностью и необычайной красотой слов и выражений, даже в описании языка или быта народов, что встречались на ее пути. О папе мама старалась рассказывать не просто хорошие вещи, но и его взаимоотношениях с братом и сестрой, о его ловкости и хитрости, подобной росомахе, о чуткости и остроумии, подобных соколу, припоминала рассказы об их собственных родителях и особый трепет и уважение к ним. Она боялась искренне, что дети станут слишком много брать от ее семьи жестокости и равнодушия, поэтому с надеждой старалась восполнить образ отца в юных сердцах, которого они уже никогда не смогут увидеть. Ребята, как губка, впитывали все слова, отвергая нормы того дома, где над ними глумились и потешались, заставляя прогибаться под их нрав, но мать всегда была на стороже, научив отвечать обидчикам в духе своих родителей. — А где сейчас бабушка и тетя? Почему мы не можем отправиться к ним? Действительно, их бабушка еще оставалась жива, тогда как ее младшая дочь продолжала заботиться о родительнице, как и обещала братьям и сестре. И все чаще Ярослав просил уйти из этой ненавистной деревни, в которой они никак не могли свободно жить, не получив в спину оскорбления или поругания. Девушка приблизительно помнила ту дорогу в Огненные воды, что были пристанищем целого рода Огнеборцев, но все раньше боялась идти в такой дальний путь с маленькими детьми, переживая за их здоровье и жизнь больше, чем за свои. Но эта мысль так давно буравила ее грудь, что девушка снова и снова возвращалась в памяти к тому моменту, когда сын один подрался с напавшими на него соседскими детьми с палками и камнями, а отец решил проучить зазнавшегося внука, чему раньше всегда препятствовала его дочь. Но в тот момент та была на реке и стирала в ледяной воде белье, поэтому, вернувшись, застала ревущего сына и отца с розгами, заносившего их для очередного удара. По чистой инерции она подскочила к родителю и заломала тому руки, а когда мужчина попытался повторить свой удар уже на ней — перехватила на лету розги и выдернула их, рассекая ему руку. После того происшествия ей не было покоя, оно и понятно. И она была согласна бежать. Для всего нужно было лишь ее соглашение, ведь девушка давно собрала кое-какие запасы денег, выменянной тайком одеждой и некоторых сушеных продуктов, особенно орехов, и воды и готова была в любой момент взять хлеб из утренней закваски, что был одной из обязанностей родительницв. На первое время хватит, а уж дальше никто и не хватится, наверное, кроме лошади и телеги, что предстояло увести из-под носа. — Родные, протяните руки. Дети вложили ей свои маленькие ладони и стали наблюдать, как она подозвала двух ручных чаровных огневиц, которых когда-то подарил Любомир, и стала что-то нашептывать. Существа обвили запястья детей, становясь прекрасными браслетами из медового янтаря, что так сейчас и отливал огнями при свете луны. — Сейчас середина ночи, поэтому если вы готовы, то я могу исполнить ваше желание. Днем позже, днем раньше, но это должно было случится, а обстоятельства сегодня складываются как нельзя луяше. Поэтому слушайте сюда: сейчас мы возвращаемся и вы быстро одеваете одежду потеплее. Да, Ярослав, можно и Тихоновы сапоги взять, но обвяжи ноги, чтобы они тебе сильно не болтались. Нет, не берем бесполезные украшения, только самое необходимое. Вы будете ждать меня пред сеновалом, вас никто не увидит, огневицы защитят подопечных от посторонних глаз. В тишине они добрались до деревни, и, скрепя сердце, она отпустила детей, а сама пошла быстро забирать спрятанные в подвале котомки с едой водой, одеждой. Повертев в руках резной кинжал с изображениями солнца и рун его рода, девушка усмехнулась, ведь знала, с какой завистью отец смотрел на него, когда впервые увидел, и с каким отчаянием пытался заставить отдать, чуть не избив. Что ж, упрямство — семейная черта. Если с первым управиться на раз-два, ибо собаки давно чуяли ее и принимали, то реакцию лошади она предсказать не могла. Мощный золотой жеребец, что сегодня, как и подмечала девушка днем, был на заднем дворе одного из домов, а не в стоиле, начал бить копытом землю при приближении чужого. — Тише, тише, мой хороший, неужели вознамерился тронуть дух огня? — она провела безбоязно рукой по твердой с короткими волосками шее животного, под кожей которого топорщились вены. Конь опустил голову, признавая ее право его оседлать, и девушка, над плечом которой порхала, но не сияла, чаровная огневица, прилялась ловко седлать коня, чему, кажется, ее учили с самого детства старшие братья. Вывести могучее животное ничего не стоило, ни одно существо не подало ни звука против такой вопиющей кражи прямо из-под носа хозяев. Дети уже ждали ее, взяв не только вещи, но и весь хлеб, что намесила и поставила их мама чуть раньше времени, чтобы он подошел как раз во время. Девушка потрепала их по голове и принялась за телегу, которую почти дорезали плотники, единственно, не укрепив высокие бортики, оставив пока свежие доски рядом, чтобы прикрепит завтра по бокам. Главное, что малыши не вывалятся, а от ветра их защитят плащи. Легко укрепив хомут с возницей, она благодарила ежедневную самую тяжелую работу даже для мужчин и слежке за вечно пронырливыми детьми. — Быстро, сидите там тихо, — поочередно мать подняла детей и усадила их на вещах, приказав не высовываться. Свеже сделанная телега не скрипела, мирно катясь вслед за ведомой поводьями лошадью. Их никто не останавливал, да и некому было, особенно, — все селяне крепко спали, ибо многие мужчины только вернулись с весенней ярмарки, а значит никакой опасности им не угрожало, как минимум до четырех часов, пока не проснутся первые, да и те не сразу хватятся беглецов, только если не заметят пропажи коня со всей сбруей. Мирослава все время поглядывала на играющуюся на ее руке огневицу, что должна была сообщить о погоне и сразу увести их с пути преследования. Девушка, не выпуская поводья, обернулась и застала детей спящими, укрытыми шалью и утащенным мехом, который так нахваливал ее отец. Она улыбнулась этим маленьким чертятам, ибо сама даже в темноте не заметила их добычи. Не зная причины, верила, что они смогут добраться туда, где их место, куда указывали огневицы. Туда, где и твой дом… На горизонте начало по-немногу розоветь небо, но солнце вряд ли даст еще о себе знать пару часов. Дальше ждала долгая дорога в лесах, что так навевала воспоминания о тех временах, когда один мужчина ей единственной мог доверить рассекать ветер полей на своем вороном жеребце… Я буду ждать…